И пели птицы…

Ход разговора определялся Бераром, каковой полагал своей нелегкой обязанностью дирижировать им, вовлекать в него новых участников, а затем резюмировать сказанное каждым.

– И вы в Англии каждый день едите на завтрак мясо, – продолжал он.

– Большинство, я думаю, да, – подтвердил Стивен.

– Вообразите, дорогая мадам Азер, каждый день – жареное мясо на завтрак! – Это Берар предложил высказаться хозяйке дома.

Она предложение отклонила, пробормотав что-то о необходимости открыть окно.

– Возможно, настанет день, когда и мы придем к этому, а, Рене?

– О, сомневаюсь, сомневаюсь, – сказал Азер. – Если, конечно, не настанет день, когда на нас опустится лондонский туман.

– Ну да, вместе с дождем, – усмехнулся Берар. – В Лондоне, сколько я знаю, дождь льет пять дней из шести.

Он снова взглянул на Стивена.

– Я читал в газете, – сказал тот, – что в прошлом году дожди в Лондоне шли несколько реже, чем в Париже, хотя…

– Пять дней из шести, – лучезарно улыбнулся Берар. – Представляете?

– Папа терпеть не может дождь, – сообщила Стивену мадам Берар.

– А как провели этот прекрасный весенний день вы, мадам? – спросил Берар, снова предлагая хозяйке дома вступить в разговор. На сей раз попытка оказалась успешной: мадам Азер заговорила, обращаясь – из вежливости или энтузиазма – непосредственно к нему.

– Утром я выходила в город – по делам. В одном из домов рядом с собором было открыто окно, там кто-то играл на рояле.

Голос мадам Азер был ровным и тихим. Она в нескольких словах описала услышанное и в завершение сказала:

– Прекрасная была музыка, хоть и состояла всего из нескольких нот. Мне захотелось постучаться в дверь дома, спросить, кто играет и что именно.

Месье и мадам Берар последнее напугало. Такого завершения рассказа они определенно не ожидали. Азер спросил – умиротворяющим тоном, к которому прибегал, сталкиваясь с подобного рода причудами:

– И что же это была за мелодия, дорогая?

– Не знаю. Я ее прежде не слышала. Что-то похожее на… на Бетховена или Шопена.

– Сомневаюсь, чтобы вы да не признали Бетховена, мадам, – галантно произнес Берар. – Готов поспорить на что угодно, вы слышали какую-то народную песню.

– Нет, то была совсем другая музыка, – сказала мадам Азер.

– Терпеть не могу народные песни, а их теперь слышишь на каждом шагу, – продолжал Берар. – Во времена моей молодости было по-другому. Впрочем, тогда все было иным.

И он хохотнул с ироническим самоуничижением.

– Но я и сейчас предпочитаю мелодии, сочиненные одним из наших великих композиторов. Дайте мне песню Шуберта или ноктюрн Шопена – что-нибудь, от чего у меня волосы дыбом встают на голове! Назначение музыки в том, чтобы высвобождать чувства, которые мы обычно держим в наших душах под запором. Великие композиторы прошлого умели делать это, а нынешние музыканты довольствуются сочинением четырех нот, сооружая из них песенки, которые потом продают в нотных тетрадках на уличных углах. Гений, дорогая моя мадам Азер, не ищет признания столь легкого!

Стивен смотрел, как мадам Азер медленно поворачивается, чтобы взглянуть в глаза Берара. И увидел, как ее глаза немного расширились, когда она обнаружила на его улыбавшемся лице капельки пота, проступившие в духоте столовой. Господи, подумал Стивен, неужели она – мать ужинавших с нами девочки и мальчика?

– Думаю, нам все же стоит открыть окно, – холодно произнесла мадам Азер и встала, зашуршав шелковой юбкой.

– А вы, Азер, тоже человек музыкальный? – спросил Берар. – Когда в доме звучит музыка, это хорошо для детишек. Мы с мадам Берар поощряем пение наших детей.

Берар говорил и говорил, а в голове Стивена роились мысли. Как величаво оборвала мадам Азер болтовню этого нелепого человека. Конечно, он всего лишь провинциальный фанфарон, но определенно не привыкший, чтобы кто-то ему перечил.

– Я с удовольствием провожу вечера в концертах, – скромно сообщил Азер, – однако назвать себя меломаном не решился бы. Я просто…

– Глупости. Музыка – демократический вид искусства. Не нужны ни деньги, чтобы покупать ее, ни образование, чтобы изучать. Требуется всего лишь пара вот этих приспособлений. – Берар взялся руками за свои большие розовые уши и подергал их. – Ушей. Дарованных вам при рождении Богом. Не стоит стесняться своих предпочтений, Азер. Грех ложной скромности приводит лишь к торжеству низкого вкуса.

Берар откинулся на спинку кресла и покосился на уже открытое окно. Похоже, легкий сквозняк испортил ему удовольствие от сентенции, якобы им и сочиненной.

– Однако простите меня, Рене, – сказал он. – Я перебил вас.

Но Азер уже возился с черной вересковой трубкой, уминая в ней пальцами табак и шумно всасывая через нее воздух. Добившись потребного результата, он чиркнул спичкой, и миг спустя голубая спираль дыма завилась вокруг его лысой головы. В молчании, наступившем перед тем как он ответил другу, все услышали щебет певших в парке птиц.

– Патриотические песни, – произнес Азер. – Вот к чему я питаю особенное пристрастие. Оркестры, игравшие «Марсельезу», когда наша армия уходила сражаться с пруссаками, и тысячи голосов, сливавшихся в единый хор. Какой это был, наверное, день!

– Но, если вы простите мне такие слова, – сказал Берар, – это пример практического применения музыки – попытка возбудить в солдатах боевой дух. Между тем любое искусство, используемое для достижения целей практических, утрачивает присущую ему чистоту. Разве я не прав, мадам Азер?

– Полагаю, что правы, месье. А что думает об этом месье Рейсфорд?

Оцепеневший на миг от ее вопроса, Стивен взглянул на мадам Азер, и глаза их впервые встретились.

– У меня нет на этот счет никакого мнения, мадам, – быстро совладав с собой, ответил он. – Полагаю, впрочем, что если песня трогает сердце человека, она уже хороша.

Берар выбросил вперед руку.

– Капельку коньяку, Азер, – сказал он. – Спасибо. Ну-с. Я собираюсь проделать нечто, способное выставить меня дураком и внушить вам недобрые мысли на мой счет.

Мадам Берар недоверчиво хохотнула.

– Я собираюсь спеть. Да, и отговорить меня вам не удастся. Я намереваюсь спеть песенку, которая была весьма популярной в дни моего детства, а дни эти, смею вас уверить, миновали давным-давно.

Более всего аудиторию удивила быстрота, с какой Берар, сделав свое заявление, приступил к исполнению песни.

Вот только что они вели чинную послеобеденную беседу и вдруг он обратил их в беспомощных слушателей, склонившись вперед в кресле, упершись локтями в стол и запев заливистым баритоном.

Берар неотрывно смотрел на сидевшую напротив него мадам Азер. Она же, не в силах выдерживать его взгляд, потупилась, уставившись в тарелку. Неудобство, ею испытываемое, Берара ничуть не смущало. Азер покручивал в пальцах трубку, Стивен изучал поверх головы певуна стену. Мадам Берар с горделивой улыбкой взирала на мужа, дарившего песню хозяевам дома. Мадам Азер, покраснев, поерзывала в кресле под немигающим взглядом Берара.

Когда Берар поводил подбородком, подчеркивая особенно трогательные места, складки на его шее вздрагивали. То была чувствительная баллада, описывающая различные периоды жизни мужчины. Припев ее был таким: «Я был тогда молод, так зеленела листва, / А ныне окончена жатва и лодочка уплыла».

Завершив очередной куплет, Берар выдерживал эффектную паузу, и Стивен позволял себе быстро взглянуть на него – все, закончил? На миг в жаркой столовой повисала совершенная тишина, но за нею следовал новый глубокий вдох и новый куплет.

И юноша возвратился с войны,
И были хлеба высоки, и милая его дождалась…

Исполняя песню, Берар слегка покручивал головой, голос его крепчал от все возраставшего воодушевления, однако взгляд налитых кровью глаз ни на миг не отрывался от лица мадам Азер, как будто голова Берара могла вращаться только на оси этого взгляда. Она же, сделав, по-видимому, усилие над собой, успокоилась и сидела неподвижно, терпеливо снося нескромность его пристального внимания.