Проклятие рода Лёвеншёльдов

У берега, прямо напротив усадьбы Экенстедтов, зачалили на ночь несколько барж. И на одной из них сидел пьяный матрос и наигрывал на визгливой самодельной скрипочке.

Одуревшие от скуки гости встрепенулись. Какая-никакая, но все же музыка для танцев! Один за другим потянулись они к калитке сада и уже через пару минут лихо отплясывали деревенскую польку на шаткой, клейкой от смолы палубе старой, доживающей свой век баржи.

Полковница, само собой, заметила беглецов и решила: этого допустить нельзя. Не пристало самым красивым, самым именитым девушкам Карлстада плясать на грязной барже. Тут же отправила посыльного – хозяйка просит всех вернуться. Но никто, даже самый юный подпоручик, призыву не внял.

И она поняла: игра проиграна. Она сделала все, чтобы угодить Карлу-Артуру, но сейчас речь шла о большем. Теперь надо было спасать честь дома Экенстедтов. Полковница подошла к капельмейстеру, попросила музыкантов перейти в большой зал на втором этаже и сыграть англез.

Не прошло и минуты, как она услышала на лестнице топот ног. Истосковавшаяся молодежь, отталкивая друг друга, ворвалась в зал.

И начался бал, подобного которому никто и никогда в Карлстаде не видывал. И понятно почему – все те, кто долго и бесцельно бродил по саду, торопились наверстать упущенное. Они кружились, прыгали, парили в воздухе и делали замысловатые пируэты. Никто не выказывал ни малейших признаков усталости, никто не отказывался от приглашения, самые невзрачные девушки были нарасхват.

И даже те, кто постарше, тоже не могли усидеть на месте. Но самое главное, полковница, та самая полковница, которая запретила себе играть в карты, перестала танцевать, отнесла на чердак все светские книги, даже любимого Байрона, – полковница тоже не смогла устоять на месте и пустилась в пляс. Она едва ли не парила над полом, легко, изящно, непринужденно – и выглядела так же молодо, а правду сказать, даже моложе, чем ее дочь-невеста. Гости вздохнули с облегчением. Наконец-то они увидели их любимую полковницу такой, какой они ее знали: легкая, веселая, приветливая – настоящая королева бала.

Радость и веселье переполняли всех до одного, ночь ласкала лицо душистой прохладой, луна перестала дуться, и даже река заискрилась серебряной лунной рябью – все стало так, как и должно быть.

И самым лучшим доказательством, насколько заразительна и неудержима радость танца, стал не кто иной, как сам Карл-Артур. Он тоже не удержался от всеобщего веселья. До него внезапно дошло: в движении нет никакого греха. Нет и не может быть. Нет греха в музыке, и самое главное, нет греха в юношеской беззаботности. Она естественна. Можете быть уверены – если бы он хоть на секунду заподозрил танец в греховности, если бы он не казался ему по-детски веселым и безгрешным, он ни за что бы не пустился в пляс.

Но как раз в тот момент, когда Карл-Артур мастерски выполнял очередную фигуру англеза, он глянул на дверь и увидел белое, как мел, лицо, обрамленное черными волосами и черной же бородкой. Увидел обращенные на него в печальном удивлении красивые, кроткие глаза.

Он замер. Уж не видение ли это, не знак ли Господен? Нет-нет… в дверях и в самом деле стоял его друг и наставник, Понтус Фриман. Он обещал заехать к Карлу-Артуру, когда будет проезжать Карлстад, и надо же тому случиться, что приехал он именно в этот вечер.

Карл-Артур прижал руки к груди, извинился, поторопился к другу, и тот без лишних слов взял его за локоть и повел в сад.

Предложение руки и сердца

Шагерстрём сделал предложение! Подумайте только – богатей Шагерстрём! Тот самый, из Большого Шёторпа!

Не может быть! Шагерстрём? Сделал предложение? Сплетни, должно быть.

Да! Сделал! Никакие не сплетни!

Кому?

Шарлотте Лёвеншёльд?

Как это могло случиться?

А вот как. Знаете церковь Креста Господня? В усадьбе тамошнего проста Шарлотта была вроде компаньонки у пасторши. И заодно помолвлена с пастором-адъюнктом.

Да знаем, знаем! А Шагерстрём при чем?

Шарлотта Лёвеншёльд – девушка веселая, быстрая, острая на язык. Несколько лет назад она поселилась в усадьбе – и словно свежий весенний ветерок ворвался в дом. Прост и его жена были люди очень немолодые, целыми днями бродили по дому неслышно и незаметно, будто собственные тени, но даже они оживились после ее приезда. А пастор-адъюнкт – что сказать о пасторе-адъюнкте? Тоненький, как тростинка, и такой набожный, что даже поесть толком не решался. Дни напролет посвящает службе, а по ночам стоит на коленях у кровати и плачет над своими непростительными, как ему кажется, грехами.

Можно сказать, и не будет преувеличением, Шарлотта Лёвеншёльд спасла его от неминуемой гибели от физического и морального истощения.

И что? Какое отношение этот начинающий священник имеет к…

Самое прямое. Молодой человек приехал в приход Креста Господня сразу после принятия сана. Профессия пастора была ему совершенно незнакома. И как вы думаете, кто ему помог? Конечно же Шарлотта Лёвеншёльд! Она прожила в пасторских домах чуть ли не всю жизнь и знала все обряды – как крестить, как читать проповеди, как отпевать усопших. Вскоре они полюбили друг друга, и вот уже пять лет как обручены. Чему тут удивляться?

Ну да, ну да… А при чем тут богатей Шагерстрём? Не забыли про Шагерстрёма?

Подождите… Сначала про Шарлотту. В ее характере можно назвать одну главную черту: желание помочь, устроить так, чтобы всем было хорошо. Едва обручившись с молодым адъюнктом, она узнала, что семья была очень недовольна его выбором профессии. Мать мечтала, что сын выдержит магистерский экзамен и останется в университете – профессором или, на худой конец, доцентом. Родители – люди весьма состоятельные и честолюбивые. А сын ни с того ни с сего выбрал карьеру деревенского священника, и это стало для них большим ударом. Они и после принятия сана уговаривали его вернуться в Упсалу, но каждый раз натыкались на твердый отказ. И тогда за дело взялась Шарлотта Лёвеншёльд. Ей удалось убедить жениха. Ученая степень никак не помешает, а, наоборот, поможет твоему духовному росту, сказала она.

Он вернулся в Упсалу и через четыре года головоломной зубрежки сдал кандидатский экзамен и получил звание магистра и доктора философии.

А Шагерстрём? Откуда взялся Шагерстрём?

Терпение, терпение… высшее достоинство – терпение. Шарлотта Лёвеншёльд пыталась уговорить молодого человека, что теперь он вполне может претендовать на должность преподавателя в гимназии, а жалованья гимназического преподавателя достаточно, чтобы они смогли пожениться. А если ему так уж припекло сделаться священником, никто не мешает через пару лет устроиться в какой-нибудь заметный приход, и не помощником, а вторым пастором, а потом и простом – такое случается сплошь и рядом, священники с докторской степенью на дороге не валяются. Наш прост в церкви Креста Господня – ближайший тому пример.

Но тут ее расчет не оправдался. Молодой человек уперся. Нет, я не хочу быть учителем, хочу служить Господу. И пойду обычным путем – пастор-адъюнкт, потом пастор, потом, может быть, прост.

И из Упсалы вернулся в свою церковь, церковь Креста Господня. Долгие годы учения, магистр, доктор философии, а жалованье – как у конюха.

А Шагерстрём?

Дойдем и до Шагерстрёма.

Думаю, любому понятно, что Шарлотте Лёвеншёльд, которая ждала своего суженого пять долгих лет, этого было мало. На жалованье адъюнкта семью не создашь. Но она все же обрадовалась, что жениха прислали именно в их приход. Он и жил тут же, в усадьбе, так что она встречалась с ним каждый день и втайне лелеяла надежду, что в конце концов уговорит его пойти преподавателем в гимназию. Ведь уговорила же продолжить образование и получить степень и звание!

Замечательно, так оно, наверное, и будет, но Шагерстрём…

А что Шагерстрём?

Ни Шарлотта Лёвеншёльд, ни ее будущий жених ни имели с Шагерстрёмом ровно ничего общего. Шагерстрём – человек другого сорта. Сын высокопоставленного столичного чиновника, он еще и женился на дочери крупного заводчика из Вермланда, получив в приданое рудники и перерабатывающие заводы – не меньше, чем на пару миллионов. Молодые поселились в Стокгольме и самое большее пару раз в год, и то летом, наведывались в Вермланд. Но жена умерла в родах два года назад, и ребенок родился мертвым. Тогда безутешный вдовец переехал в свою усадьбу Большой Шёторп в приходе церкви Креста Господня. Он так тосковал по жене, что не мог заставить себя жить там, где прошли счастливые годы их брака. Жил бобылем, почти никому не наносил визитов. Чтобы убить время, занялся управлением своими заводами и перестройкой усадьбы. Теперь его усадьба красивее и роскошнее любой другой не только в приходе, а, может быть, и во всем Вермланде. Одиночество ему скрашивает бесчисленное количество слуг и управляющих… одним словом, живет, как grand seigneur.

А что сказать про Шарлотту? Она, конечно, понимала, что выйти замуж за такого богача не легче, чем достать с неба все семь звезд созвездия Плеяд и вставить в подвенечную диадему.

Но у нее, как говорится, что на уме, то и на языке.

Как-то раз в пасторской усадьбе были гости, довольно много приглашенных, и мимо усадьбы прокатило роскошное открытое ландо, запряженное четверкой вороных коней. Рядом с кучером стоял лакей в роскошной ливрее. Все, конечно, кинулись к окнам. Вот это да…

И тут во всеобщей восхищенной и, что уж там скрывать, завистливой тишине послышался голос Шарлотты:

– Вот что я тебе скажу, Карл-Артур. Ты мне, конечно, нравишься, но если Шагерстрём сделает предложение, я выйду за него.

Гости захохотали. Ну и девица! Ей до Шагерстрёма – как до луны. И жених тоже засмеялся. Большое дело – пошутила, хотела гостей развеселить. А сама она округлила глаза и приложила пальцы к губам – ах, что это я такое сказала? – чем вызвала новый взрыв смеха. Но кто знает – может, за этим и было какое-то намерение. Скорее всего, хотела напугать Карла-Артура, чтобы он все-таки пошел по учительской стезе и зарабатывал побольше.

А Шагерстрём, все еще не пришедший в себя после свалившегося на него горя, ни о какой женитьбе, разумеется, не помышлял. Он по-прежнему занимался своими рудниками и заводами, и вскоре у него появились новые знакомые и даже приятели. И приятели эти в один голос начали его уговаривать – а почему бы вам не жениться, патрон Шагерстрём? Он поначалу отшучивался – кто за меня пойдет, за такого сыча и меланхолика, со мной с тоски умрешь… хотя, думаю, тут не совсем все ясно. Может, отшучивался, а может, всерьез. И в том, и в другом случае слова его звучали убедительно, никто не возражал. И ведь правда – сыч и меланхолик. Но вот однажды на званом обеде ему задали тот же вопрос, и в ответ на обычную отговорку кто-то из гостей в шутку возразил – а вот тут по соседству, в пасторской усадьбе, одна милая девушка сказала: уж если сам Шагерстрём сделает ей предложение, она моментально откажется от своего жениха и, не моргнув глазом, поскорее выйдет за этого самого Шагерстрёма замуж. Все засмеялись. Шутку и приняли как шутку, точно так же, как в усадьбе проста. Настроение – лучше некуда. Обед удался.

Но не зря говорят: в каждой шутке есть доля правды. Шагерстрём, между нами говоря, и в самом деле тяготился своим вдовством, хотя и гнал от себя подобные мысли. Слишком сильна была скорбь по безвременно ушедшей жене. Даже предположить, что кто-то может занять ее место, было невыносимо. И все же, все же… услышав рассказ про веселую девушку, Шагерстрём задумался. О том, чтобы жениться по любви, и речи не шло – он был уверен, что никогда и никого не полюбит. Но ведь можно жениться и по расчету. На простой, скромной девушке. На девушке, которая не будет претендовать ни на место в его сердце, ни на то положение в обществе, которое занимала его почившая жена благодаря немалому состоянию и сановной родне. И тогда брак вполне возможен. Он почему-то был уверен, что и его почившая жена не стала бы возражать. Подобный брак ее нисколько бы не унизил.

В следующее же воскресенье Шагерстрём поехал в церковь – решил посмотреть на возможную невесту поближе. Та сидела рядом с пасторшей. Вполне обычная, более чем скромно одетая девушка. Но разве это помеха? Наоборот. Если бы она была ослепительной красавицей, у него бы и мысли не возникло. Он не мог допустить, чтобы у покойной жены возникли сомнения – уж не собирается ли он найти ей замену?

Шагерстрёма преследовал постоянный кошмар: ему казалось, почившая супруга следит за каждым его шагом.

Он смотрел на неприметную девушку и размышлял: интересно, как она поведет себя, если он предложит ей сделаться хозяйкой Большого Шёторпа? Его разбирало любопытство: как она примет такое предложение?

По дороге домой он попытался представить себе Шарлотту Лёвеншёльд в дорогом и красивом платье. И с удивлением понял, что мысль о повторном браке уже не кажется ему такой нелепой. Мало того, нежданно осчастливить бедную девушку, девушку, которая наверняка уже ничего хорошего от жизни не ждет, – в этом было что-то сказочно-романтическое, а романтика была Шагерстрёму вовсе не чужда. Но как только он это осознал, тут же отбросил всякие намерения. Недостойный соблазн. Шагерстрём всегда тешил себя мыслью, что жена оставила его ненадолго, и скоро они воссоединятся. Но воссоединятся они только в том случае, если он сохранит ей верность.