Землетрясение в Ташкенте

Землетрясение в Ташкенте
Семён Исаакович Волошин

Нескучный рассказ о ташкентском землетрясении 1966 года и его последствиях.На обложке автор рассказа.

Написано Волошиным Семёном,

моим отцом

благословенна его память

Канун

Удивительный это был год для ташкентцев. Собственно, свой отсчёт он начал как обычно,когда красноносый Дед Мороз привёз его в ландо на лошадиной тяге, поставив на смену очередному, уже явно подгулявшему 1965-му собрату, однако по-настоящему свою исключительную значимость для жителей столицы солнечной республики он приобрёл лишь в 5:30 утра 26 апреля. Какун его, т.е. 25-ое был для меня ничем не примечательным днём, отличавшимся от других рабочих будней разве что маршем авиаторов, передаваемым заводской радиосетью. Сие означало, что если сегодня не „красный день календаря“, то всё равно приятственное число-выдача аванса. Аванс конечно не получка, так шибко не разгуляешься, но повод тем не менее значимый и народ пребывает уже с утра в приподнятом настроении и трепетном ожидании момента.

В то время я уже заканчивал 3-й курс „ликбеза“, как в простонародье с лёгкой руки какого-то вечернего коллеги назывался „Факультет №1“, предназначавшийся тогда только для охотников за знаниями исключительно нашего номерного предприятия. В порядке лирического отступления надо сказать, что грамоте может народ был и не сильно обучен, но тяга, любовь и уважение к цифрам были велики. Красавец– парень не работавший за забором цифровых условных обозначений, а ударно трудившийся, например на ниве „пошива“ мебели для населения и по вечерам также ударно посещавший учебное заведение по профессии, был абсолютно неконкурентно способен по сравнению с задохликом с почтового ящика, да ещё учившемся на номерном факульте по номерной специальности.

Так вот день аванса. Придя на завод 15-ти летним сопляком я был приставлен в ученики к толстому, инфантильному и неимоверно скупому слесарю Палычу, который на заре моей трудовой деятельности поучал, что обмывание любого мероприятия от орденского награждения до праздника „первой получки“ дело сугубо индивидуальное и никакому другому элементу желающему попаразитировать стакан-другой от щедрот „именинника“ в нём места нет. Пить в день получки или аванса с коллективом, по его понятиям вообще не следовало, так как каждый готов был выпендриться и мошной потрясти перед другими и перепивал без удовольствия дозу, которую с лихвой хватило бы для загульной недельной пьянки на дому. Опять же, после первой бутылки трюльник в котёл кинул, а на рупь только принял. Сдачи-то не дадут!!

Не знаю внял ли я его наставлениям или как то само по себе вышло, но с зарплаты я практически никогда не принимал, а тут казус случился. Вышел за проходную и повернул в направлении номерного источника знаний, оглядываясь по сторонам, в поисках лотка, где можно разжиться беляшиком либо каким другим изыском, который мог бы утолить обострённое чувство голода, особо ощущаемое в период познания премудростей наук. Дотопал уже почти до факультета, но ни на что съестное так и не нарвался. Ну, думаю, придётся опять пузо телеграфистам на азбуку Морзе дарить. Через дорогу с нами был техникум связи, при нём была харчевня типа чайханы. Заведение сиё было прославлено– благодаря пирожкам эпохи до исторического материализма, с заигрывающим прозвищем-“перевари меня“, продающихся там с завидным постоянством, несмотря на сроки выделки и консистенции каменных наконечников для стрел. Но даже это неондертальское чудо надо было успеть схватить раньше других аналогично голодных самолётостроительных коллег. Столовую в нашем научно-кефирном заведении построили годом позже. Слышу, обострённым от голода слухом за спиной знакомые хрипловатые голоса.

Оборачиваюсь-два моих собрата по группе, два Витька идут, глазами в поисках съестного лупают. Подождал, в компании и камни грызть приятнее и за разговором лязг зубной от перемалывания чайханских кракатуков не так слышен. Подошли, и разговор в тему, о съестном пошёл. Кто борщик со сметанкой бы сейчас лоханочку смёл, кто котлеток бы домашних, штук пяток. И так, как бы невзначай на часы глянули. А времени-то до лекции ещё почти час. Тут кто-то здравую мысль генерирует: а чего бы нам с авансу приличной пищи не отъесть. Тут и трамвай подруливает, что в обратную от науки сторону пилит, зато в направлении столовой, что на берегу Анхора. Тоже, конечно не Астория, но горячая самса и водянистое, зато холодное пиво присутствуют. Так и решили: на скоростях по кружечке пивка и по паре самсы уговорить успеем, в крайняк опоздаем минут на несколько с оправданием, что без нас машина взлетать не хотела. Оправдания производственного характера принимались препoдами на раз. День был солнечный, ласковое весеннее светило клонилось к закату. Столик у самой воды достался. Витьки переглянулись и глазами в сторону ближайшего гастронома закосили. Что ж говорят, пиво без водки потреблять-деньги на ветер. Возьмём четок, так в то время четвертинку водочную звали, для запаха и пиву крепость небольшую придать. Скинулись. Витёк, что поменьше ростом, зато поросторопнее сбегал, да что там сбегал, слетал. Запыхался, четок достаёт, а пазуха топорщится, от тетрадок, думаю наверное. Тут и пиво принесли. Отпили, в кружки разлили четвертинку. Заели самсой, щедро набитой луком, мясо даже с нашим полуинженерным воображением представить в ней было невозможно. Глянули на часы и ещё по кружке заказали. Прикинули-к чему народ посреди лекции будоражить, ко второму часу первой пары как раз поспеем. Одновременно, глядя на вновь поднесённое пиво погрустнели, после „облагороженной“ первой кружки пить водянистую вторую представлялось безрадостным. Однако сбегавший Витёк, хитро ухмыльнувшись с банными словами незабвенного персонажа Буркова: „..чтобы вы без меня делали.“., достаёт из-за пазухи поллитровый пузырь. Тут мы воодушевились, взяли ещё по самсе, отпили и долили в кружки, а в первые опустошённые чистый остаток из бутылки. Короче, хорошо нам в тот вечер было и даже на второй час второй пары попали, правда совсем в непотребном виде, но всё же проявили тягу к знаниям. Наука, усугублённая анхорской столовой не отрезвила и практически на автопилоте приполз домой. Как разделся, спать лёг не помню. Что коктейль из пива с образованием из человека делает!!

День первый

Я проснулся, вернее очнулся, от крика мамы. Мама страдала тяжёлым заболеванием ноги, сильно прихрамывала и подчас ей трудно было вставать с кровати. На будильник посмотрел– 5:30, мне ещё полчаса спать можно. Слышу, собаки воют, гул стоит непонятный. В окно глянул, небо аж красное, будто отблеск пожара. Я к матери. Только с койки соскочил, вдруг, будто кто правой в корпус со всего маху саданул. Меня обратно на постель бросило. Ничего себе думаю, вчера на Анхоре поднабрались. А мама истошно кричит, зовёт меня. Подбежал. Спрашиваю, шутить пытаюсь: „Что случилось, войну Швеции правительство объявить решило? Пока спал, по радио что ли объявление было? Додумались наконец, как Америку, по надоям молока на душу населения перегнать? Теперь, на работу не пойдём и дружно сдаваться будем. Так это, говорю, не страшно, за то сыр и колбаса в продовольственном без очереди и рубашки нейлоновые без переплаты. Опять же, и аванс вчера выдали. При деньгах теперь. Вот жисть то будет“.

Мама говорит: „кончай языком молоть лучше помоги мне быстро встать и быстрей из дому. Это на землетрясение похоже“. Вышли на улицу. Гул идёт по нарастающей, словно громовой раскат разродиться не может и следом удар, будто кто за спиной мешок цемента уронил. Дома, словно народ похмельный, раскачиваются и скрипят как несмазанная половица. Ощущение, надо сказать ниже среднего. Тяжесть в голове после вчерашней самсы образовавшаяся враз прошла. Картина конечно на улице живописная. Соседи, кто в чём повыскакивали и все жмутся возле калиток под стенами и на манер эрмитажных титанов стены своих жилищ от трясучки удержать норовят, в последствии мифических героев заменили на кирпичные подкосы с произаическим названием“контрофорс“. Оно понятно конечно, добро жилищное большими трудами нажито, но не дай бог тряхнуло бы как первый раз и.... подумать страшно. Стоим с роднёй, события обсуждаем. Напротив семья моего дружка кучкуется. Глянул, вроде все на месте. Вон дед с бабушкой и мать с отцом рядом. Девица какая-то длинноногая в шёлковом халате с ними тусуется, а его самого нет. Куда думаю задевался, спросить бы надо. Подхожу ближе и хохот раздирает. Стоит дружбан в мамашином халате и ножками волосатыми сучит. Когда на улицу бегать стали, бабушка подсуетилась и первую попавшуюся тряпку схватила-внучика от холода спасать.

Постояли с полчаса. Мужики подымили и давай по одному в дома заныривать, ценности спасать. Мама говорит, ты бы по-быстрому тоже смотался, документы и деньги какие есть прихватить. Неровен час, грохнется всё, по милициям бегать дольше будем, чем дом восстанавливать, да и на себя чего-нибудь накинуть не помешает. Выскочил я в одних трусах, а время по утру ещё прохладное, места некоторые уже колокольчиками позванивать стали. Ринулся борзовым скоком в дом. Только к нашему старенькому письменному столу подбежал, опять гул пошёл и вибрация предвестница очередного толчка наметилась. Рванул на себя ящик стола, а трясёт уже капитально. Ящик документами завален. Схватил первое, что в глаза бросилось-зачётка, стал копаться студбилет до комплекта искать, перевернул всё, а билета нет.Тут стены ходуном заходили. Штаны и рубашку стянул со спинки стула и на выход. Выпрыгиваю тройным на улицу. Штаны и рубашку на себя пялю. Мама спрашивает: «документы и деньги взял?»

Взял говорю, самое ценное и зачёткой трясу. Мама снова : „А паспорта, деньги, документы пенсионные где?“-“Не до них, отвечаю было, студбилет и тот не нашёл „ Оделся, стал марафет наводить. На ту пору, теперь никто не поверит, сколько старой карточкой не маши, носил я роскошную кучерявую шевелюру, которую холил и лелеял многорядной капроновой расчёской. Полез в задний карман штанов, чувствую корочки твёрдые. Достаю студбилет. Ну вот говорю, полный комплект документов.

Мама, смеётся, тоже мне подвижник науки. Я рад. Постояли под стенками ещё полчаса. На работу надо идти. На заводе с опозданиями очень строго было. Опаздываю на час. Случай небывалый. За такое не только премии лишить, но и выпереть могут. Предприятие наше было очень большим и имело несколько территорий в разных концах города. Я работал на площадке расположенной, как потом выяснилось, в самом эпицентре землятресения. Не догадываясь на тот момент о географии тектонических сдвигов ехал в трамвае, даже по сторонам не глядел, с поганым предчуствием предстоящих разборок и трудодисциплинарных взысканий лихорадочно муссируя в голове различные схемы закоса: от классической-будильник не сработал и до сложной: был вызван в милицию свидетелем семейного скандала соседей, бумагу мол дадут завтра. В соседнем парчке был сержант, с которым я когда-то ходил в одну секцию бокса, у него вечером я и надеялся выклянчить справку.

Приехал, подхожу к проходной. Ряд вертушек. И все крутятся, как бестормозные. Народ мигрирует, несмотря на только начавшийся рабочий день, как на территорию, так и назад. Вахтёрши, сидящие в кабинках вертушек выдают и принимают пропуска, ни о чём никого не спрашивая, анархия какая-то творится в нашем режимном ящике. Подошёл счастья испытать, номер пропуска называю, мне его бессловно выкидывают в окошко и открывают проход. Вахтёрша знакомая, всё ж уже почти пять лет на заводе и каждый день через эту вертушку хаживаю, тихонько спрашивает: „ну как ты там? „ Там, говорю, нормально и уже готов байку про семейный скандал выложить, а она: „ а у меня стенка пошла, и плачет“. Жила она за заводским забором в шанхайчике, имевшем прозвище „молочка“. Не осознавая до конца свалившегося на людей горя, имея в макушке только отмазку за опоздание, несусь как угорелый в цех.

Пропуск перед рабочим днём надо было сбросить в прорезь ящика, откуда он извлекался цеховой табельщицей для отметки в журнале наличия работника на месте. Дальнейшая оценка трудовой деятельности находилась исключительно в компетенции непосредственного начальника, то бишь производственного мастера. С последним у меня были добрые, как теперь бы сказали, бартерные отношения. Мой производственный шеф начал трудиться на заводе во время войны, 12 -ти летним пацаном. Роста он был большого и сошёл за 15-ти летнего, таких уже брали. Со временем, проявив недюжинные организаторские способности и крутой нрав был назначен мастером. Имея внушительный вид, он был грозой и полным хозяином на группе. У него было только два недостатка: 4-х классное образование и он был заикой. По заводу, для таких как он, „образованных“ , а таких было немало, огранизовали обучение-“Курсы мастеров“. Это было нечто среднее между ЦПШ и техикумом, причём на курс приходской школы был сделан основной упор, но давало диплом техникумовского образца. Шла середина 60-х, и учащийся народ за прошедшие 25 лет изрядно подзабыл „Интегралы“ начальной школы, зато успели обзавестись обширными семьями, детьми а некоторые уже и внуками. Работа занимала, почти все дни недели, домой возвращались усталые, а подчас за полночь. Где там учёба?! Я же, к той поре, учился в институте и слыл, в ближайших кругах производственных сотоварищей, грамотеем. Амбарцумыч, так звался в народе мастер позвал меня и заикаясь говорит: „Ты –ы мне за –а-дачки решаешь, что на курсах задают, я тебе 3 отгула(за прогул) дополнительно к отработанным оформляю. Кроме того, можешь часок в день в свободной сварочной кабине с тетрадками кантоваться. „ Согласился, а про себя думаю: с такой уймой времени, можно не только наш „ликбез“ одолеть но и курсы кройки и шитья параллельно в багаж знаний прихватить. Шутка конечно, но после этого сговора, отношения перетекли из сферы производственных, в сферу коллегиальных.

Прибежал на группу, готовый произнести уже заученную тюльку о превратности супружеской жизни соседей, смотрю из 14 верстаков (мы по двое за верстаком трудились) за тремя движение наблюдается, остальные пусты. Время – 26-ое число, самый разгар заводской штурмовщины, работали мы не ритмично, но ударно по 12-18 часов, а в последние пару дней и вовсе спали в цеху. Была расхожая поговорка, что на самолётах выпущенных в конце месяца нельзя летать без парашюта.