Братьев своих ищи…

Подтягивались те, кто на ногах мог стоять.

И те, которые уже после пятнадцатой химии, и те, кто уже внешне не жилец, и те, кто еще полны надежд, хотя и опухоль не хорошая… Пришло человек пятнадцать.

Отделение оказалось не старое, на удивление.

Пели на русском, а израильтяне и арабы подпевали.

Общая мысль песни была – «Нам не страшен серый волк!».

Музыка – «У самовара я и моя Маша».

Пели задиристо, заводились во время пения.

Прямо «хор Пятницкого» образовался.

Происходило что-то обратное нашему обычному представлению об онкологических больных.

Ни стонов, ни проклятий, ни сожалений, ни завещаний…

Глаза горят, все плохое забыто, песня льется, настроение прекрасное…

После этой была еще одна песня.

А потом Марик сказал:

– Мы не дадим болезни нас взять, нет. Рак не любит, когда люди о нем забывают. Он хочет, чтобы мы только о нем и помнили. А мы о нем забыли. Забыли!

– Забыли, – подхватили все.

– Он нам хочет о себе напомнить, а мы не помним о нем!

– Не помним!

– Мы помогаем друг другу – это для него вообще смерть! – выкрикнул Марик.

– Да чтоб он сдох, проклятый! – ответили ему.

– Мы песни поем! – Марик взмахнул рукой.

– Мы поем, да!

Я стоял пораженный.

Я завидовал им.

Их сопротивлению. Их единению, которое происходило на моих глазах в онкологическом отделении больницы.

«Надо “неизлечимо” заболеть, – подумал, – чтобы понять, что такое настоящая жизнь…».

Рядом со мной стояла команда людей, не склонившаяся перед самой страшной болезнью.

Секрет жизни для них был прост – не думать о себе.

Они еще выкрикивали разные фразы: «Он не возьмет нас!», «На, выкуси!», подбадривали друг друга, а я искал глазами Марика. Он куда-то исчез.

Увидел его у двери, за спинами всех, он тихо стоял в стороне и смотрел на них, как-то по-особому. Помню-помню, было у меня такое ощущение.

Я еще где-то часа два пробыл здесь. Не хотел уходить, хотел все прочувствовать, мне так хорошо было в этом онкологическом отделении.

Что я увидел?!

Увидел, как люди поддерживали друг друга, в прямом смысле, вот так, под руки.

Заговаривали с тем, кому вдруг вспомнилось, где он и что с ним.

Сочиняли на ходу новые песни. Вместе, не перебивая друг друга.

Радуясь находкам и рифмам.

Играли в какую-то веселую игру на постели больного, который, похоже, уже не поднимался.

В одной из палат читалась лекция, – вы не поверите! – о советском кинематографе 60-х годов с показом «Баллады о солдате» и субтитрами на иврите.

Лектором был профессор, историк кино, коренной израильтянин, знаток режиссера Чухрая.

Тоже больной. Но выглядел орлом!..

Сейчас понимаю, не просто был выбран этот фильм, была в том направляющая рука Марика.

Плакали люди не от печали, а от этой чистоты.

Помните, как едет парень проведать маму свою, дали ему несколько дней отпуска во время войны, едет, везет ей подарки, а по пути раздает эти подарки людям…

Только, чтобы поддержать их…

Я поразился, как все смотрели фильм, с какой любовью!.. Как переживали!

Конечно, не все участвовали в этом эксперименте Марика.

Но большинство. О них пишу.

Сам Марик то появлялся, то исчезал, постоит, посмотрит, задумчиво так, тихо… Потом зовут его куда-то – исчезает… И снова появляется…

Так пролетели два часа. Уходить из больницы не хотелось.

И надо было не уходить, остаться, но, как всегда, победила ерунда. Что завтра на работу, что я что-то там снимаю, что надо подготовиться к съемкам… Спросите меня, что я снимал, – не отвечу… Спросите, куда я так торопился, – не вспомню… Куда я так торопился?! Ну, куда-а?!

* * *