Братьев своих ищи…

Как я волновался перед первым рабочим днем!

Сестра выгладила мне одежду (я тогда жил у нее), начистила ботинки, галстук я решил не надевать, завернула с собой пару бутербродов и сказала:

– Как себя поставишь в первый день, так все и будет.

Перед зеркалом я отрепетировал вступительную речь и уже видел себя, как говорю с рабочими – чуть свысока, но в то же время по-братски, – это любят. Потом прохожу по участку, знакомлюсь, демократично жму руку каждому, потом показываю, конечно, что я специалист, разбираю с ними чертежи. Ну, и пошло-поехало… С этими мыслями я, молодой мастер, появился в 4-м цехе Ижорского завода вечером, во вторую смену.

Мне было оставлено задание, что надо сделать за смену, я его внимательно просмотрел и спустился на участок.

Станки молчали. Вот-вот должна была начаться смена. Это был день получки.

Десять минут проходит – на участке никого. Двадцать минут – никого. Полчаса! Никого!.. Станки молчат. Тишина гробовая.

Я уж, грешным делом, подумал, может, время перепутал или цех…

Вдруг вижу в конце пролета, на улице, между ящиками, сверкнул огонек. Осторожно иду туда. И что же?..

Стоит человек двадцать работяг, перед ними на ящиках – штук двадцать портвейна, и так вот, в тишине, употребляют.

И вдруг они все, как по команде, поворачивают ко мне головы и смотрят на меня, и молчат. Ни улыбки, ни привета, глаза недобрые. Чувствую – помешал.

Через полминуты произношу заученную дома фразу:

– Здравствуйте, я новый мастер цеха, давайте будем знакомиться…

В ответ молчание.

Ну, я тогда говорю не заученное заранее, а очень жалобно, как-то само собой вышло: «Ребята, мне много задания оставили, может быть, пойдем в цех, это мой первый день…»

Молчат! Неприветливо смотрят. И пауза затягивается.

Я не знаю, что делать, но отступать некуда.

И глазами нахожу того, кто как-то иначе, чем все другие, на меня смотрит. И уже только ему начинаю объяснять: «Я вас очень прошу, ну, давайте пойдем, я вас очень прошу, ну очень».

Это все выглядит жалко. Я прямо весь вытягиваюсь навстречу, только бы услышал.

Пауза… Но, похоже, он меня слышит. Потом медленно оглядывает всех и говорит: «Ну, ладно, пошли…»

И первым трогается с места…

Они действительно идут за ним. Действительно начинают работать. А я стою за спиной этого рабочего, боюсь от него отойти даже на шаг, он для меня сейчас, как мать и отец, – и безопасность, и тепло – все! Благодарю его, извиняюсь, а он кивает, немногословен, присматривается.

…И только через пару недель он начинает со мной разговаривать, и рабочие тоже. После проверки, которая мне устраивается.

Проверяют, что я знаю, – оказывается, что мало. Что я за человек, – оказывается, что подходящий. И смогу ли быть с ними на равных, – оказывается, что смогу.

Вот так начинается мой трудовой путь. С осознания, что единственное над чем стоит трудиться – это искать связи, простой человеческой связи, а потом уже все образуется, развяжется, раскроется и заиграет новыми гранями. Только надо не скупиться на добро, оно в дефиците, и еще в каком. Это я понял тогда, на заводе, а уже через много лет пришло и новое знание, почему так важна эта связь.

Потому что мы разорваны. Потому что живет в нас, в каждом, наше эго. Оно похоже на змея, до поры, до времени не показывает голову, не шипит, не шевелится, ждет своего часа, и вдруг, когда уже кажется нам, что мы такие дружные, пушистые, что водой нас не разлить, вот тогда и приходит «час змея», когда он высовывает голову и жалит, жалит! Да так, что брат идет на брата, сын на отца, народ на народ, а ведь мгновение назад были самыми близкими… И тут два выхода есть у человека: или идти за змеем – ненавидеть, мстить и убивать, или строить мостики связи. Над ним, над змеем, вопреки ему, потому что он гад!

Понятно, что трудно, невозможно, что нет сил, столько уже друг о друге наговорено, столько грязи вылито, столько разборок, недомолвок, предательств, но выход из этого только один – к связи. Над всей этой помойкой.

А если уж война, то не друг с другом, а со змеем. И не на жизнь, а на смерть. До полной связи между нами.

Закончил писать, перечитал, понял, что погорячился. Начал мирно, с завода и ностальгии, и вдруг – эго, змей, война… Но оставлю, а вдруг вам пригодится.

/ однажды во время войны /

Я приехал в Израиль в 1990 году.

Уже через несколько дней всплыло множество вопросов типа: – Почему я здесь, среди этих, не похожих на евреев – галдящих, кричащих, размахивающих руками евреев из Марокко, Ирака, Йемена?

– Что общего у меня с ними, которые не едят фаршированную рыбу, не говорят на русском языке?

– Почему, черт возьми, я здесь в то время, когда в России проходят премьеры трех моих фильмов?

– Там без меня мне вручают мои награды, без меня печатают мои рассказы, там праздник жизни проходит без меня. Почему?!!

Под знаком этих вопросов я встретил новый 1991 год.

А через полмесяца, 17 января, началась война в Персидском заливе. Она только добавила тоски.

Для тех, кто не знает, что это такое, скажу – с 17 января начали прилетать к нам ракеты от Саддама Хусейна.

Причем дальность у них была достаточная.

И возможность того, что они прилетят с химическими боеголовками, тоже была реальная.

Поэтому всем выдали противогазы. Велели изолировать одну из комнат, то есть наглухо ее законопатить. И сидеть в ней до отбоя. Вот так и сидели мы в убежище, в противогазах. Я смотрел на жену свою Нину, на сына Илюшу и думал: «Вот, привез их на войну. Молодец».

Они не жаловались, только, как попугайчики на жердочке, сидели и смотрели на меня сквозь очки противогазов, что еще больше прибавляло тоски. И я все думал и думал.

В перерывах между бомбежками постоянно звонили родители и друзья из той жизни, волновались, конечно. И подливали масла в огонь. Говорили, что грустят, ждут, надеются, что одумаюсь и вернусь.

Там, по вечерним улицам Москвы, шли люди на просмотр моего фильма, под их рукоплескания выходили на сцену мои друзья. Там мои родители кусали локти, что отпустили нас на войну. Да, здесь была война. С ракетами, сиренами и вопросом о смысле жизни. И помню, в какой-то момент я надломился. Я решил – возвращаемся. Заканчивается вся эта заваруха – и возвращаемся. И вот, идем мы как-то с женой и сыном по улице Ашдода (мы там жили в то время), и вдруг сирена.

Обнаруживаем, что забыли противогазы дома.

Люди начинают бежать, мы тоже.

Сирена сильнее, мы быстрее бежим.

Сирена нарастает, и паника нарастает.

Поворачиваем на какую-то улочку, и вдруг высовывается волосатая рука и загребает нас в подъезд. Не успеваем «очухаться», кто-то проводит нас по коридору, по лестнице вверх, поворот, еще поворот, распахивается дверь, и нас вталкивают в салон квартиры.

Квартира полна людей. Сидит огромная марокканская семья – дети, родители, бабушки, дедушки, тети, дяди.