ОПИСАНИЕ РЕТРИТА, заведения близ Йорка для умалишенных из Общества Друзей. Содержит отчет о его возникновении и развитии, способах лечения, а также описание историй болезни

Подготовка

3 января 1811 года Тьюк сделал в дневнике важную запись: «По настоятельной просьбе отца моего приступил я к попытке создания истории и общего описания Ретрита. Такое свидетельство весьма потребно. Я не смогу воздать ему должное (если вообще способен буду сделать это), не посвятив этому занятию большую часть своего свободного времени, а посему намереваюсь умерить внимание, уделяемое в настоящее время ивриту, а читать авторов, пишущих о душевных болезнях». Четырьмя днями позже он отобрал «выдержки из Пинеля», используя перевод Дейвиса 1806 года, «пригласил Джорджа Джепсона [главного врача Ретрита] к обеду, и мы вели долгий разговор о предмете безумия». Он набросал разделы «о моральном лечении в Ретрите» и «о медицинском лечении и диете»; начал читать «Д-р Кричтон о безумии»[6 - Сэр Александер Кричтон «Исследование природы и происхождения душевных болезней» (An inquiry into the nature and origin of mental derangement), 2 тома, 1798.]; отметил, что «в Лидсе и Скарборо умалишенные бедняки не получают достаточного обеспечения»; взялся за «Очерк о безумии» д-ра Хаслама и вернулся «к работе Кричтона во второй раз».

В марте он написал «Очерк о состоянии умалишенных бедняков», появившийся в «Филантропе; или Хранилище рекомендаций и предложений, рассчитанных на способствование утешению и счастью человека»[7 - Этот журнал издавался с 1811 по 1817 год. Он был основан и редактировался квакером, филантропом и ученым Уильямом Алленом (1770—1843), членом Товарищества Королевского общества, лектором по химии в Госпитале Гая.] (1811, I, 357—360):

Намерения, исповедуемые покровителями «Филантропа», уверили меня в том, что положение умалишенных бедняков в нашей стране является темой, которую не сочтут несовместной с общим направлением их благого предприятия. … К сожалению, внимание публики никогда должным образом не привлекалось к мученьям, которые наши неимущие собратья, страдающие под гнетом великого несчастья – душевного расстройства, так долго переживали, и от которых продолжают страдать и по сей день.

Он описал «случайный визит в работный дом в городе на юге Англии» – возможно Чичестер, где жили родители его жены. И там он увидел душевнобольных, лежащих зимой в сарае на соломе. Единственный доступ света и воздуха – через железные решетки на дверях. Свой небольшой очерк он завершил сожалением, что графствам не поступило распоряжений обеспечивать дома для умалишенных необходимым: «Разве закон [Закон Уинна от 1808 года] не мог бы обязать, а не просто разрешить обеспечивать подходящее размещение умалишенных бедняков?» Эта мера была введена в действие только Законом от 1845 года.

Тогда же он получил запрос и отослал «некоторые наблюдения для тех американских Друзей, кто предлагает создать дом для умалишенных, о лечении страдающих от этого недуга, опираясь на опыт Ретрита». Его сообщение «привлекло значительное внимание… и было опубликовано в журнале Филадельфии». Описывая лечение, он уточнял, что «кровопускание и прочие слабительные оказались вредоносными, а посему не используются, за исключением случаев, когда их необходимость предписана состоянием телесного габитуса; однако зачастую прибегаем к использованию медицинских банок». В этой связи можно заметить, что постепенный отказ от старинных методов лечения был ускорен, поскольку опыт Ретрита свидетельствовал, что без них состояние пациентов улучшалось быстрее. Интерес со стороны существенным образом вдохновлял Сэмюэля Тьюка на продолжение работы над книгой.

В октябре он проделал достаточную подготовительную работу к написанию «истории Ретрита, к которой я сейчас намереваюсь приступить». К этому времени постоянно возрастало число посетителей, прибывающих для изучения его методов, например, заметка «Моррис и его супруга, взявшие на себя обязательство по руководству лечебницей для душевнобольных в Ноттингеме, и в настоящее время изучают надлежащий способ лечения в Ретрите. Молодой человек из Ирландии (Джон Аллен), который, вполне вероятно, будет заведовать ирландским Ретритом, тоже здесь со сходным поручением. Это дает нам надежду на то, что дела наши принесут некоторую пользу и за пределами круга нашей собственной деятельности» показывает, насколько мало Тьюки осознавали, что они открывают новую эру. «Ранние провозвестники… следовали своему вызывающему восхищение курсу с простотой, граничащей почти что с неосознанностью того, что они вершат», – писал Сэмюэль Тьюк об этих героических годах в своем обзоре ранней истории Ретрита, приобщенном к пятидесятому докладу 1846 года.

Первым американским врачом, посетившим Ретрит, был Джон У. Фрэнсис из Нью-Йорка, который написал в книге посетителей 30 ноября 1815 года:

Дж. У. Фрэнсис отнюдь не находится в полном неведении о состоянии приютов для умалишенных в Северной Америке, и он посетил почти все учреждения для душевнобольных… в Англии. В настоящее время он пользуется возможностью заявить, … что данное заведение намного превосходит все учреждения подобного рода, которые ему довелось когда-либо видеть, и что оно в равной степени отражает мудрость и человеколюбие его руководителей. Возможно, не покажется неуместным выразить свое почтение, добавив, что учреждения подобного рода и по тому же плану организуются в разных частях Соединенных Штатов. Новый Свет не может сделать лучше, чем подражать старому в том, что касается работы с теми, кто мучается помешательством.

28 декабря Сэмюэль «закончил №1 истории Ретрита» – предположительно первую главу. Он продолжил читать «Практические замечания о невменяемости, к которым добавлен комментарий о препарировании мозга маньяков» Брайана Кроутера от 1811 года и «Сумасшедшие дома. Замечания по Закону об управлении сумасшедшими домами» Джеймса Паркинсона от 1811 года. Оба эти труда только появились. Затем он прочитал раздел «О безумии» в «Историях болезни и размышлениях» Джона Ферриара, 1795 года, том 2, и «Д-ра Беддоуса»[8 - Предположительно «Hyg?ia: или опыты моральные и медицинские», 1802—1803, 3 тома.], откуда он «сделал выписки по диете, теплой ванне и пр.» Среди других текстов, прочитанных им, были описания архитектуры лечебницы, составленные Уильямом Старком и Робертом Ридом, оба они были среди первых посетителей Ретрита, Доклад о работе специального комитета, которому было поручено произвести исследование того, в каких условиях содержатся умалишенные, от 1807 года, и «Трактат о безумии» Уильяма Бэтти, а также и «Заметки о Трактате доктора Бэтти» Джона Монро, обе публикации появились в 1758 году.

В начале 1812 года он был «слишком занят коммерцией, чтобы продвинуться в работе», но к апрелю вернулся к своему занятию: «Читаю доктора Арнольда о безумии»[9 - Предположительно Томас Арнольд «О сущности, подразделениях, причинах и предупреждении душевных болезней». Второе издание, 1806.]. В мае он свел воедино «основную часть главы о моральном лечении безумия в Ретрите», и к тому же внес туда описание убийства Спенсера Персиваля сумасшедшим – событие, на которое его отец, бывший с визитом в Палате Общин, опоздал на полчаса.

В течение того же года он посетил Лондонскую больницу св. Луки для душевнобольных, чтобы обсудить «гуманную систему» с Томасом Данстоном, директором или главным врачом. Тьюк полагал, что Данстон, «сделав всего несколько шагов на пути к совершенствованию… успокоился на этом… Г-н Данстон заметил, что «вы в Ретрите заводите доброе отношение слишком далеко», и выразил уверенность в том, что «страх» остается «самым эффективным принципом, с помощью которого безумца можно привести к благонравному поведению». Естественно, Тьюку не понравились ни это мнение, ни само здание, которое выглядело «совершеннейшим местом заключения».

В июне он начал работу над предисловием, но на окончание этой работы у него ушло три месяца. В итоге он составил главу «Таблица и список историй болезни».

В марте 1813 года он отослал первую часть своей рукописи в печать, а 8 мая – в тот год ему исполнилось всего 28 лет – он с гордостью писал: «Получил из типографии экземпляр „Описания Ретрита“. К созданию этого труда я приступил, будучи под влиянием глубокого сочувствия к страданиям умалишенных. Их недуги часто представали передо мною в моем уединении пред Господом… И да поможет мне Бог в несовершенных моих стараниях пробудить общественное сострадание к ним!» И ОН помог.

Тьюк знал, к чему стремился: «Возвышенной целью моей публикации было снабдить фактами тех, кто лучше, нежели я, способны употребить их для общего блага. Великодушные благотворители в разных местах довольно давно не испытывали удовлетворения от системы руководства, обычно применяемой; но милосердная теория был бессильна пред практическим опытом», – то есть, до тех пор, пока его книга не продемонстрировала, как это можно сделать. Но он также знал и силу реакции:

Те, кто стремятся изменить недостойные обычаи, обнаружат самых могущественных противников среди тех, кто похваляется преимуществами накопленного опыта, и чье положение, как им представляется, дает наибольшее право решать о полезности перемен. К несчастью, обычный порядок вещей производит безразличие к самым ужасающим порокам. Нечувствительность сильнее сочувствия, и глас выгоды звучит громче голоса благоразумия.

Перспектива избавления умалишенных от жестокого обращения, неправильного лечения, цепей и голодания легче нашла отклик в сердцах общественников-реформаторов и гуманистов, нежели среди лично заинтересованных держателей сумасшедших домов, как врачей, так и лиц, не имеющих медицинского образования с более ограниченными взглядами. Преподобный Сидни Смит, например, к тому времени поселившийся в Хеслингтоне в миле от Ретрита, написал прекрасный отзыв на книгу Тьюка в «Эдинбургском Обозрении» (1815 г., 23, 189—198):

Появлением настоящего отзыва мы обязаны м-ру Тьюку, уважаемому чаеторговцу из Йорка… Длинный отчет о пожертвованиях в начале книги очевидным образом затянут и предназначен для распространения среди квакеров; также м-р Тьюк слишком склонен к цитированию. Но за этими незначительными исключениями, книга делает ему превеликую честь; она преисполнена здравомыслием и человеколюбием, чувством справедливости и рационалистическими взглядами. Ретрит для умалишенных квакеров расположен приблизительно в миле от города Йорка, на возвышенности, с которой открывается вид на всю округу, среди садов и полей, принадлежащих заведению. Основным принципом, на котором, по всей видимости, основывается проводимая там работа, является доброта к пациентам. По их мнению, если человек помешан на каком-то одном конкретном предмете, то его не следует считать пребывающим в состоянии полной умственной деградации или же неспособным ощущать чувства доброты и благодарности. Если сумасшедший не делает того, что ему велено делать, само собой разумеется, самым простым будет поколотить его; а цепи и связывание – разновидности запретов, которые игнорируются менее всего. Но Общество Друзей представляется более заинтересованным в благе пациента, нежели в удобстве его смотрителя; и стремится к управлению умалишенными, создавая у них самое доброжелательное расположение к тем, кто призван над ними начальствовать. И нет ничего более благоразумного, человечного или же вызывающего интерес, нежели пристальное внимание к чувствам их пациентов, которое, судя по всему, преобладает.

Он был убежден, что работа Тьюка «постепенно принесет популярность более мягкому, более совершенному методу лечения душевнобольных».

Именно таким и мог бы быть медленный ход развития истории, если бы она не получила решительный толчок, причиной которого стала реакция на книгу со стороны местных врачей, и той огласки, которая последовала за этими событиями. Оскорбленной стороной выступил сосед Тьюка, д-р Чарльз Бест, врач Йоркского приюта. А вот каким образом д-р Бест из обвинителя превратился в обвиняемого, и как разоблачение ужасных злоупотреблений в приюте привлекло группу лондонских благотворителей, вдохновленных делами своих йоркширских друзей, к расследованию условий столичных приютов и обнаружению жутких примеров дурного обращения в Бетлемской больнице, и как эти скандалы привели к масштабному парламентскому расследованию 1815—1817 годов, заложившему основу новой эры психиатрических лечебных заведений – все эти события составляют захватывающую главу в истории общественных институтов.

Йоркский приют для умалишенных

Приют в Йорке, рассчитанный на 54 пациента, был одной из лечебниц для душевнобольных, которые открылись в Англии во второй половине XVIII века вслед за больницей Св. Луки (1751 г.) на средства, собранные по подписке. Он был основан в 1772 году и открылся 1 сентября 1777 года. Движущей силой всего предприятия был д-р Александер Хантер, работавший там врачом[10 - Александер Хантер (1729—1809), доктор медицины, учился в Эдинбурге, член Королевского общества Лондона и Эдинбурга, был хорошо известным врачом в Йорке, а также считался замечательным специалистом по сельскому хозяйству и славился как писатель. Благодаря опыту работы в Йоркском приюте он стал крупным специалистом по строительству «психиатрических больниц». С ним советовался Томас Арнольд, когда такое строительство планировалось в Лестере, а сэру Джорджу Полу из Глостера он посоветовал, что «лечебница для умалишенных всегда должна быть отдельным и независимым благотворительным учреждением; объединение ее с больницей противоестественно» (Протокол заседания, посвященного организации приюта для умалишенных общего профиля недалеко от города Глостера, 1796 год). Джеймсу Карри из Ливерпуля он также высказал свои предпочтения «учреждению, стоящему особняком за городом, хотя и недалеко от него». Вероятно, именно благодаря Хантеру, более чем кому-либо другому, в XIX веке так много приютов для умалишенных были построены отдельно от больниц общего профиля и в стороне от городов – обстоятельство, в значительной степени способствовавшее изоляции и отставанию психиатрии. Только сейчас эта тенденция активно пересматривается и заново продвигается объединение больниц общего профиля с психиатрическими лечебницами. Именно такой подход отстаивал Карри, не соглашаясь с мнением Хантера в 1790 году, когда добавил крыло для душевнобольных к больнице в Ливерпуле по модели манчестерской больницы, к которой в 1766 году присоединили лечебницу для психических больных. Интересно отметить, что, благодаря этому шагу, лечебницы для умалишенных стали приютами для умалишенных, и что только возврат к объединенным больницам в наши дни вернул также и название «психиатрическая больница».]. В «Искреннем обращении к добросердечной общественности» (1777) он выступил с просьбой о предоставлении дополнительных средств для завершения здания, объясняя это тем, что «в законодательстве не содержалось никаких отдельных положений касательно умалишенных, при том, что обычные приходские работные дома и исправительные дома никоим образом не были приспособлены для их приема, будь то размещение, уход или медицинская помощь». К тому же «в королевстве имелись только две больницы общего профиля для приема умалишенных»: Бедлам и больница Св. Луки – обе в Лондоне, и «большие расходы на перевозку безумцев» туда «из северных частей королевства» и неопределенность в том, примут ли их, делали особенно важным обеспечение оказания таких услуг на месте. Кроме того, «не последним соображением наших патронов… стало то, что помощь можно будет предоставлять лицам, находящимся в стесненных финансовых обстоятельствах, страдающим от… потери рассудка, у которых нет места, куда бы они могли удалиться, кроме как в частный сумасшедший дом, где лечение имеет неплохую вероятность на то, что будет затянуто ради выгоды корыстного смотрителя».

В 1784 году в Приюте произошли структурные изменения, которые позволили принять ряд пациентов «высшего или же зажиточного класса» с оплатой выше номинальных восьми шиллингов в неделю. Полученный излишек предполагалось использовать для уменьшения выплат тем, кто не мог позволить себе даже минимальную оплату». Сначала Хантер был назначен «без жалованья или вознаграждения… до тех пор, пока больница будет принимать только бедняков или лиц из малоимущих слоев населения в стесненных обстоятельствах, согласно исходному замыслу благотворительного заведения». Однако впоследствии, в 1785 году он был наделен правом брать «вознаграждения за свою профессиональную деятельность в разумном размере» с пациентов, которые «в другом месте были бы его собственными частными пациентами». Когда двадцать лет спустя проводилось расследование работы Приюта, обнаружилось, что таким образом открылась возможность для пренебрежения неимущими пациентами и хищения денежных средств, мошенничества, которое скрывали от попечителей с помощью хитрых махинаций: вся бухгалтерия велась в двух экземплярах – один экземпляр, открытый для проверки, а другой показывал реальные денежные поступления и сколько из них шло в карман врача. По самым скромным подсчетам, сумма, украденная из благотворительного учреждения, составила более двадцати тысяч фунтов.

В 1788 году несколько жертвователей выразили тревогу по поводу того, что «Приют превратился из общественного благотворительного учреждения в отель для приема лиц с определенным общественным положением», и при доминирующем положении врача над попечителями. Они также возражали против системы взимания с приходов полной платы за ремонт и содержание, одновременно снижая плату для неимущих пациентов, не получающих в приходе пособие по бедности, в результате чего в доме находились всего лишь шесть приходских бедняков. На этот упрек Хантер ответил, что «если платежи от приходских бедняков уменьшатся… дом незамедлительно и чрезвычайно удручающе заполнится ничтожнейшими из ничтожных и презреннейшими из презренных».

В 1791 году произошел прискорбный случай, который хотя и был «по всей видимости самым заурядным, …тем не менее оказался достаточно примечательным по последующему за ним событию. …В Приют поместили женщину из Общества Друзей; поскольку семья ее проживала в значительном отдалении, они обратились с просьбой к знакомым навестить ее. В этих посещениях… им было отказано на том основании, что пациентка была не в подходящем состоянии, чтобы встречаться с незнакомцами – и через несколько недель после поступления смерть положила конец ее страданиям. Это… впервые натолкнуло квакеров на мысль об уместности попытки создать заведение для лиц из своего общества». Тогда же последовала еще одна попытка инициировать расследование, что привело только к дальнейшему усилению владычества Хантера.

В декабре 1804 года Хантер взял в ученики Чарльза Беста, которому предстояло стать его преемником и в Приюте, и в частной практике. Хантер начал учить его следовать своему примеру и даже раскрыл секреты «способов приготовления разных лекарств, столь успешно используемых, …состав которых… неизвестен никому», кроме него самого. Это были конечно, старые «порошки для душевнобольных» или «противоманиакальные препараты», рвотные, слабительные и потогонные средства, на которых столетиями делалось так много денег, и с помощью которых обманывали и убивали больных. «Существуют веские основания полагать, – писал Сэмюэль Тьюк в 1846 году в своем «Обзоре ранней истории Ретрита», – что медицинская практика в этом заведении, состояла… из рутинного применения сильнодействующих слабительных и рвотных препаратов в виде зеленых и серых порошков; и – что эти средства шли на пользу отнюдь не только обитателям Приюта – секретные лекарственные средства этого врача, как панацея для излечения расстроенного разума, продавались его агентом в городе, и через него, в большей части Йоркшира и на севере Англии». Естественно, «основатели Ретрита, презирая притворство и обладая чрезвычайной твердостью характера», когда пришло время, «отказались от предложенных услуг опытного внештатного врача из Приюта» и вместо этого назначили д-ра Томаса Фаулера, который вряд ли стал безучастно следовать по стопам авторитетов, и который посредством собственных исследований уже сделал кое-что, дабы способствовать укреплению истинного доброго имени врачебного искусства».

Когда в 1809 году Хантер умер, несколько доброжелателей Приюта снова выступили за реорганизацию сложившейся системы. Появился памфлет, озаглавленный «Замечания о нынешнем состоянии Йоркского приюта для умалишенных», в сопровождении открытого письма от Уильяма Тьюка к попечителям, из которого ниже приводится выдержка:

Я давно подозревал, что существует возможность внести улучшения в общее руководство Йоркским приютом. В сложившейся ситуации, когда человек, который не только оказывал медицинскую помощь пациентам приюта, но и являлся по сути единоличным правителем заведения, умер, попечителям, я думаю, необходимо сделать паузу, и, прежде чем делать новые назначения, решить, не будет ли иной способ управления способствовать достижению тех милосердных целей, для которых заведение было создано. И если будет признано, что некоторые усовершенствования могут быть сделаны новыми институтами, исходя из наблюдений над недостатками тех, что созданы были ранее, тем самым, надеюсь, будет оправдано то, что я взял на себя смелость представить попечителям Приюта некоторые замечания по поводу нынешнего кризиса… Общеизвестно, что я принял самое активное участие в создании подобного учреждения, называемого Ретритом… И поскольку предприятие это достигло успеха далеко за пределами моих ожиданий, я ощущаю желание поделиться той информацией, каковую внимательное наблюдение могло мне представить, ради блага других.

Он особо отметил, что была забыта изначальная цель – облагодетельствовать умалишенных бедняков; что прием пациентов вызывал недовольство; что бухгалтерия и финансирование находились в беспорядке, если не сказать хуже; что врачебная практика слишком долго держалась в секрете; и что теперь следует принять более мягкую систему управления. Он «с большим удовлетворением» процитировал замечания лорд-канцлера Эрскина по поводу лечения душевнобольных, которое его светлость «полагал в большинстве случаев столь суровым, что если сначала человек был слегка неуравновешенным, то этого лечения было достаточно, чтобы превратить его в буйно помешанного; и он вынес собственное решение, согласно которому мягкосердечное и умиротворяющее лечение было наилучшим средством, способствующим исцелению. Правота последней части этого высказывания, которое я имею удовольствие отстаивать, – добавил Тьюк-дед с вполне простительной гордостью, – со всей очевидностью была доказана в организации работы Ретрита».

Невзирая на все призывы и протесты, на должность врача был назначен Бест, который беспрепятственно продолжил традиции своего учителя. В начале 1813 года он даже ухитрился убедить попечителей принять решение, что «никому, никак не связанному с лечебницей, не позволяется вольность посещать любого из пациентов без печатного разрешения на посещение с подписью врача». Простыми словами, это означало, что «теперь он получил безраздельную власть; все находилось под его единоличным надзором. Никогда еще перемены в руководстве организации не казались более безнадежными… Судя по всему, … все пути к реформе были перекрыты».

В этот переломный момент появилось «Описание Ретрита». Будучи по духу своему работой революционной, книга не подвергала непосредственным нападкам никакую другую систему или же заведение, но по сути именно так и поступала, вводя «мягкое» лечение, названное так намеренно, тогда как старая система по контрасту клеймилась как «ужасающая». Врач Приюта, почуяв опасность, оскорбился упоминанием исторического факта, а именно, что Ретрит своим возникновением обязан тому, что Друзья остались недовольны лечением одного из их членов «в заведении, расположенном поблизости»; и почуял угрозу в порицании методов Приюта со стороны «морального лечения», начало которому было положено в Ретрите. Полагая, что лучшая защита – это нападение, он опубликовал протест в сентябрьском номере «Йорк Кроникл», подписавшись Наблюдатель, чем запустил ход событий, и в итоге попал в яму, которую вырыл для другого:

Когда предпринимается попытка нанести вред репутации и интересам какой-либо общественной организации или частного лица, для стороны, подвергшейся нападкам, неважно, какой мерой их мерить – открытая ли это клевета или же замаскированные выпады… В повествовании о квакерском Ретрите… в высшей степени предосудительные и вредоносные измышления были брошены в адрес других заведений, … предположительные заявления о которых понятны всем.

Он выражал недовольство, что рекламная листовка д-ра Белкомба в Клифтоне о деятельности частного приюта Ретрит, содержит информацию о «намерении ввести в малом масштабе мягкие методы лечения, которыми пользуются в том заведении». – «Было бы актом безразличия, заслуживающим всяческого порицания, – восклицает Бест, – оставить подобное без внимания… Всем должно быть очевидно, что слова… были предназначены для того, чтобы обманом навязать читателям этого текста убеждение в том, что в других заведениях для душевнобольных в Йорке и его окрестностях применялись методы лечения противоположного рода». Очевидным образом он был равно озабочен и любым оскорбительным намеком на Приют, и тем, чтобы защитить доброе имя своего частного приюта в Эйкеме – бывшего дома престарелых Хантера.

На следующей же неделе Сэмюэль Тьюк выступил в «Кроникл» со словами защиты себя и своей книги: «В работе, которая показалась столь оскорбительной, не было ни утверждения, ни намека на то, что порочная практика имеет место во всех заведениях… Каким же образом возникла столь болезненная чувствительность в восприятии Наблюдателя». Тут же он поспешил добавить: «Если что-то из сказанного в Описании Ретрита, рассчитано на критику или подрыв той мерзкой системы лечения, воздействию которой слишком часто подвергают умалишенных, я буду искренне рад». Бест заявил, что говорить о «целесообразности введения системы мягкого лечения» в приютах в общем порядке равносильно «прямому утверждению, что такая система не была введена ни в одном подобном учреждении, что в свою очередь является достаточным доказательством того, что «намерением автора как раз и было включить близлежащее учреждение в свое огульное порицание». Тьюк в очередной раз ответил в «Кроникл» от 14 октября, сославшись на хвалебный отзыв о достижениях Ретрита д-ра Эндрю Дункана-ст. На этом этапе Линдли Мюррей посоветовал Тьюку, оставить все как есть, но Томас Уимз, встал на защиту друга и опубликовал письмо в его поддержку, подписавшись Гражданин, на которое ответили Начальник Приюта и Насмешник. Это, в свою очередь, вызвало ответ от Генри, отца Сэмюэля, подписанное Не-насмешник.

В то время, когда казалось, что война на газетных страницах уже сходила на нет, дело приняло неожиданный и, в данном случае, решающий поворот с появлением на сцене Годфри Хиггинса[11 - Годфри Хиггинс (1773—1833), археолог и магистрат графства Вест-Райдинг. После эпизода, о котором идет речь, он посетил Пинеля в Париже, убедил своих коллег судей организовать Приют Вест-Райдинга в Уэйкфилде, и поддержал назначение д-ра (впоследствии сэра) Уильяма Чарльза Эллиса в качестве его первого директора.], мирового судьи из Скеллоу-Гранж, близ Донкастера. В апреле к нему обратились за приказом о задержании некоего Уильяма Викерса, напавшего на пожилую женщину. Когда выяснилось, что Викерс невменяем, его отправили в Йоркский приют, несмотря на возражения миссис Викерс, полагавшей, что с ее мужем «будут там плохо обращаться». Но, как позже с сожалением писал Хиггинс, «я не обратил внимания на ее опасения, я ничего не слышал о бедняге до октября, когда она пришла ко мне просить о помощи и пожаловалась, что с ее мужем плохо обращаются в Приюте». Хирург обнаружил «у него сильную чесотку, он был отвратительно грязным, … его здоровье настолько подорвано, что он был не в состоянии стоять самостоятельно; ноги очень сильно опухли, и на одной ноге появилась гангрена» – свидетельство использования цепей и голодания. Обнаружив, что существует «общераспространенное мнение о колоссальных порочных практиках в Йоркском приюте», Хиггинс решил инициировать «всеобъемлющее расследование фактического состояния дел в данном благотворительном заведении».

Когда до Беста дошли слухи об этом, он сразу же созвал специальное совещание попечителей для проведения расследования. Однако Хиггинс, исполненный решимости сделать так, чтобы предмет обсуждения не замяли, как уже случалось в истории Приюта, опубликовал факты в газетах Йорка и Донкастера. Тьюк-дед ухватился за возможность поддержать Хиггинса, воспользовавшись своим авторитетом, и опубликовал открытое письмо, где выразил искреннюю надежду на то, что попечители обратят внимание на присланную им ранее подборку «целесообразных предписаний по предотвращению и обнаружению злоупотреблений, в том разряде учреждений, которые наиболее им подвержены». Тем временем Хиггинс продолжал свое расследование и собрал еще больше случаев дурного обращения с пациентами, и также направил эти материалы попечителям.

На специальном заседании суда, собравшемся 2 декабря 1813 года, «было зачитано заявление м-ра Хиггинса; после чего были вызваны обвиняемые служители заведения и… под присягой отрицали правдивость обвинений. Других свидетельств не было», и попечители приняли подготовленное для публикации в газетах решение, гласящее, что они «пришли к единодушному мнению, что в течение времени, когда упомянутый Уильям Викерс находился в Приюте, с ним обращались со всей возможной заботой, вниманием и человеколюбием». Затем суд перенес рассмотрение других примеров, представленных Хиггинсом на следующую неделю.

Сэмюэль Тьюк был настолько возмущен, что послал письмо в «Йорк Курант», подписанное Ненавистник насилия:

Я не могу удержаться от стремления привлечь внимание ваших читателей… к решению ежеквартального собрания попечителей Йоркского приюта… Утверждается… что к присяге были приведены свидетели… способные предоставить компетентную информацию. Поверит ли почтеннейшая публика, что таковыми компетентными свидетелями оказались никто иные, как руководители и смотрители этого самого Приюта? … Возможно ли, чтобы попечители сформировали свое мнение, опираясь на простое отрицание вины обвиняемой стороной? … Имеются еще четыре жалобы, оставленные собранием без внимания… А посему, не дадим им возможности вообразить, что вопрос решен…

Хиггинс, крайне недовольный и обеспокоенный происходящим в стенах Приюта, отныне объединился с Тьюками. Спустя семьдесят лет его переписка с Сэмюэлем была классифицирована как «множество личных писем», демонстрирующих «их объединенные усилия (в присутствии ожесточенной оппозиции) в деле искоренения ужасающего насилия, превратившего благотворительное учреждение, созданное с лучшими намерениями, в ад на земле». «Наш новый союзник, – писал Сэмюэль своему кузену Уильяму Моду 30 ноября, – предложил свои услуги в высшей степени своевременно. Он располагает аргументами и по другим делам, помимо уже обнародованных».

В этот решающий момент, к ним присоединился Сэмюэль Уильям Николь, барристер[12 - С. У. Николь (1769—1833), юридический консультант местного правительства города Йорка, мировой судья Донкастера (1807) и Йорка (1829). Автор «Исследования современного состояния инспектирования приютов для умалишенных по приему душевнобольных; а также способов, каковыми подобное инспектирование может быть улучшено», 1828.], чье появление было столь же впечатляющим, насколько острым был его ум, и насколько беспристрастными были его суждения. Когда перенесенный на 10 декабря собрание попечителей встретилось для рассмотрения представленных Хиггинсом обвинений в жестокости и дурном обращении, члены собрания с удивлением увидели среди присутствующих тринадцать новых лиц.

Участник этого эпизода Джонатан Грей, историк и один из той доблестной команды новых попечителей, среди которых был и Дэниель, кузен Сэмюэля Тьюка, писал:

В тот день м-р Николь и еще двенадцать человек отправились в Приют, в час, назначенный для встречи, и заплатили требуемое благотворительное пожертвование (20 фунтов каждый), чтобы стать попечителями. После некоторых сомнений касательно законосообразности… они были допущены… Трудно даже представить себе изумление, вызванное столь неожиданным вторжением… Естественно, было выражено изрядное негодование; однако непредвзятое и достойное поведение председателя (архиепископ Йорка) способствовало удержанию собрания в рамках приличий.

Новые попечители воздержались от предложения пересмотреть решение по делу Викерса

или даже ссылаться на него, понимая, что подобное было бы нецелесообразным выпадом… в адрес тех, с кем теперь им предстояло взаимодействовать. Они были уверены, что доказательств, содержащихся в остальных примерах м-ра Хиггинса, при должном расследовании, будет достаточно для того, чтобы убедительно продемонстрировать необходимость изменения системы. А посему, по первому из этих случаев, представленному к рассмотрению, г-н Николь предложил вместо расследования всем составом собрания, назначить Комитет по расследованию. Предложение г-на Николя вызвало яростные сопротивление – там только «пара ничтожных случаев, с которыми можно разобраться за полчаса». Архиепископ, однако, решительно высказался в пользу Комитета, и протесты были прекращены. Далее м-р Николь предложил, чтобы Комитет расследовал порядки в учреждении и организацию работы в целом, но отозвал свое ходатайство, положившись на обещание архиепископа «поддержать его на следующем заседании в случае, если будут представлены достаточные для того обоснования».

Комитет девяти, куда вошли архиепископ, лорд-мэр, Николь и Грей, собирался пять раз с 20 по 27 декабря. На следующий день вечером, когда Николь обедал с Тьюком у миссис Каппе, в Приюте случился пожар, уничтоживший обособленный флигель. «Чрезвычайно опасный пожар вспыхнул в северо-западном здании Приюта, где находились около шестидесяти мужчин и двадцать женщин, – писал Тьюк в своем дневнике, – причина пожара неизвестна. Сначала пламя было замечено в помещении, в котором хранились шерстяные очесы, и где, как утверждается, в тот день не было ни одного человека. Огонь быстро распространялся, и к десяти часам сгорело почти все здание. К счастью, благоприятное состояние ветра и вода, подаваемая пожарными насосами, предотвратили переход огня на центральное или другие здания». На следующее утро Тьюк осмотрел «руины»: «Стены и дымоходы остались стоять. Утверждают, что отсутствуют шесть пациентов, из которых, по утверждениям, четверо погибли в пламени. Предполагается, что двое других сбежали».

Несчастье, случившееся именно в момент расследования, породило серьезные подозрения в поджоге, направленном на уничтожение уличающих доказательств. «Невзирая на то, что имевшее место расследование было весьма поверхностным и несистематическим, я так и не смог избавиться от подозрений самого ужасного толка относительно его причины», – писал Хиггинс два года спустя. Врача в ту ночь не было, аптекарь и сестра-хозяйка (м-р и миссис Аткинсон) отлучились, отсутствовали и все остальные слуги, за исключением двоих, один из которых был нетрудоспособен из-за астмы и преклонного возраста. Управляющий, в возрасте 82 лет, закрыл ворота перед добровольными помощниками, «опасаясь злословия в адрес Приюта».

Сэмюэль Тьюк и Уильям Мод дождались попечителей, чтобы предложить пристанище пациентам из разрушенных зданий: «Нас представили… Архиепископ поднялся и… выразил сердечную благодарность от лица попечителей, но сообщил, что, по заверениям д-ра Беста, похоже, всех пациентов можно разместить в центральном здании; но в случае, если в ходе дальнейшего дознания придут к иному мнению, тогда попечители с благодарностью примут предложение Ретрита». Кстати, подобное предложение поступило и от Ноттингемского приюта, открытого в 1811 году – первого приюта в графстве, организованного согласно Закону Уинна.

Тем временем, кампания Беста против Ретрита и Хиггинса продолжалась с неослабевающей силой. В «Куранте» появилось письмо за подписью «Друг истины», в котором, как отметил Сэмюэль в своем дневнике, «содержались ложные утверждения относительно числа пациентов в Приюте и из этого делался вывод, что количественное отношение смертей в Ретрите выше, чем в Приюте. Я проверил ежегодные отчеты [Приюта], опубликованные со дня открытия… и обнаружил, что все данные, а следовательно, и следующие из них умозаключения, не имеют под собой никакого основания». Тьюк ответил на обвинения пункт за пунктом в «Кроникл» за подписью Искатель истины, делая вывод, что «как бы данный автор не дружил с истиной, у него в высшей степени неудачный способ эту дружбу демонстрировать». И действительно, настолько лживыми были цифры, что, когда позже Хиггинс проверял отчетность Приюта, то обнаружил, что, когда фактически умерло 365 пациентов, учтены оказались только 221, тогда как из остающихся 144 умерших 101 были записаны как «выписаны здоровыми».

И тогда реформаторы предприняли свое главное наступление. После удачной попытки прийти на собрание в качестве попечителей они решили пойти еще дальше, и на сей раз обеспечили себе подавляющее большинство. На заседании, перенесенном на 7 января 1814 года, где предстояло рассмотреть доклад об остальных делах, представленных Хиггинсом, неожиданно появилась группа из двадцати семи человек, уплативших требуемый взнос и включенных в состав попечителей. Среди них был и Годфри Хиггинс. Также среди них были Уильям и Сэмюэль Тьюки, которым было язвительно замечено, что, хотя взносы и сделали их попечителями, они «не сделали их джентльменами». Из шестидесяти присутствовавших попечителей не менее сорока были из группы реформаторов. Общая сумма взносов составляла 800 фунтов.