ОПИСАНИЕ РЕТРИТА, заведения близ Йорка для умалишенных из Общества Друзей. Содержит отчет о его возникновении и развитии, способах лечения, а также описание историй болезни

«Получив право считаться попечителями, мы вместе с дедом, – писал Сэмюэль в тот вечер, – посетили отложенное заседание попечителей в Приюте. Председательствовал архиепископ. Прежде чем начать разбирать вопросы, он произнес речь, чрезвычайно дельную, человечную и искреннюю, в которой признался в перемене, произошедшей в его настроениях относительно состояния дел в Приюте, воспоследовавшей за рассмотрением жалоб. Он продемонстрировал сколь высока должна быть мера усердия, необходимого для защиты против насилия в заведениях подобного рода, и выразил высокое удовлетворение действиями своих коллег по комитету. В их докладе сообщается, что в одном из случаев – дело Кидд [Марта Кидд, поступила в сентябре 1806 года и переведена в дом призрения Понтефракта в октябре 1812 года] – грубое несоблюдение чистоплотности доказано в полном объеме; что в деле Шори [преподобный Джон Баттерфилд Шори, в прошлом из Куинз-колледжа, Оксфорд, который трижды попадал в Приют с 1807 года и умер там в декабре 1812 года] со всей очевидностью установлено, что имело место грубое пренебрежение опрятностью; и что поведение некоторых служителей было в высшей степени предосудительным. В других случаях обвинения не были столь очевидно доказаны юридически, чтобы требовать по ним вынесения порицания. Их доклад был принят собранием в качестве постановления; было также решено назначить комиссию для изучения порядков, организации работы и состояния Приюта и доложить факты и их мнение по данным вопросам на будущем собрании… Явное численное превосходство реформаторов… присоединившихся к нам с единственной целью принести пользу благотворительному учреждению, восстановив его первоначальное предназначение и установив такие преграды на пути злоупотреблений и насилия, которые с большой долей вероятности смогут их предотвратить, – писал Сэмюэль с некоторым облегчением, – пресекли любую попытку сопротивления, и таким образом резолюции, которые три месяца тому назад были бы презрительно отвергнуты, ныне принимались единодушно». Чтобы отметить такое событие, он послал архиепископу экземпляр «Описания Ретрита».

Неделю спустя Тьюки впервые посетили и осмотрели Приют уже как попечители:

На сей раз их [пациентов] было около 160 человек, все они размещались в главном здании, которое, естественно было переполнено. Свыше двадцати пациентов были заперты вместе в очень маленьких дневных палатах, не оборудованных для проветривания, физических упражнений и естественных нужд. Вид этих людей вызывал неописуемую жалость. Лица их, по большей части, были отощавшие, землистого цвета. Носы их имели тот красноватый или синевато-багровый оттенок, который обычно говорит о крайней бедности и запущенности, и спертость воздуха в помещениях была почти невыносимая.

Сэмюэль увидел одного пациента «совсем без одежды, стоящего в моечной на мокром каменном полу, очевидно в последней стадии угасания. Состояние тела пациента было невероятно грязным… Все говорили о нем, как об умирающем». По его настоянию, «этого пациента перевели в другую часть приюта, где за ним лучше ухаживали, и через несколько месяцев он оправился настолько, что его вернули в приход хоть и в слабом, но безобидном состоянии рассудка».

Вслед за этим они пригласили группу новых попечителей, включая Николя, осмотреть Ретрит с тем, чтобы показать им, что можно сделать. Но все же Сэмюэль был далек от удовлетворения по поводу достигнутых ими успехов. «В Ретрите имеется несколько значительных изъянов», – признавался он в своем дневнике, и затем продолжил описывать их под тремя заголовками. Во-первых, здания не обеспечивают достаточной возможности для надзора за пациентами; он бы предпочел план круглого здания от Джереми Бентема, которое Уильям Старк оборудовал для Приюта в Глазго. Он также задумывался над тем, «нельзя ли обойтись без высоких стен». Во-вторых, «систему организации» можно было бы улучшить, уделяя больше внимания классификации пациентов «по состоянию рассудка». Он сожалел о том, что сиделки «настолько заняты насущным обслуживанием пациентов, что и у них не остается достаточно времени для того, чтобы развлечь их прогулками, и т.п… Один-единственный человек… обладающий смышленостью и человеколюбием может оказаться чрезвычайно полезным в общем уходе за пациентами, и проводить время с теми, кто ближе всех к выздоровлению и здравомыслию». В-третьих, он считал, что правила Ретрита должны предоставлять возможность еще более частых посещений, что является самым верным способом предотвращать плохое обращение – тема, которой Николь позже посвятил небольшой трактат. О, как желательны остаются эти усовершенствования в столь многих заведениях даже сегодня!

В конце февраля Тьюк смог сообщить Уильяму Моду, что

дело Приюта продвигается отлично, хотя нам и неизвестно, с какими противодействиями мы можем столкнуться на Общем собрании Восьмого месяца, когда нужно будет все решать. Если… кто-нибудь из ваших соседей подумывает о том, чтобы стать попечителем, хорошо бы, чтобы они поторопились… Многие старые попечители, которые, по слухам, могут иметь приверженность к старым методам, возможно, будут присутствовать на собрании, и, если друзья д-ра Беста собираются предпринять какие-то усилия, то они удачно выберут для этого время. Чем дальше продвигается Комитет в своем расследовании, тем более чудовищной представляется вся система в целом и ее практическое применение. В настоящее время все происходящее без околичностей выглядит всего-навсего частным предприятием, осуществляемым за государственный счет в интересах врача… Те пациенты, кто платит больше четырнадцати шиллингов в неделю, считаются под личным попечением д-ра Беста, и он кладет себе в карман все, что они платят сверх этой суммы.

Но худшее было еще впереди. Неутомимый Хиггинс продолжал «питать тяжкие подозрения, что самые вопиющие случаи дурного обращения по-прежнему имели место», и, оказавшись в Йорке на «неделю выездной сессии суда присяжных… чтобы принять участие в работе большого жюри», он решил сам обследовать каждый дюйм Приюта. Этим он занялся в восемь часов утра 24 марта 1814 года. О том, что он увидел, лучше всего узнать из его сообщения парламентской комиссии, которая начала свою работу с чтения этого свидетельства:

Рано утром я отправился в Приют, чтобы произвести осмотр всего здания; отдав распоряжение открыть великое множество дверей, я подошел к одной двери, расположенной весьма скрытно в кухонных помещениях и почти полностью спрятанной при открывании двери в коридор; я приказал открыть эту дверь; смотрители колебались и сказали… что у них нет ключа; я приказал им принести ключ, но мне было сказано, что он затерялся, и в данный момент его никак не найти; после таких слов я рассердился и сказал им… что если они не найдут ключ, то я найду его у кухонной плиты, а именно, кочергу; после этих слов ключ незамедлительно принесли. Когда дверь открылась, я вошел в коридор и обнаружил там четыре камеры, площадью, полагаю, около четырех футов, в самом ужасающем и отвратительном состоянии, солома, похоже, была насквозь пропитана мочой, а… стены вымазаны экскрементами. Отдушины… в каждой камере были частично ими забиты… Я спросил у смотрителя, обитают ли в этих камерах пациенты? И мне сказали, что да, они здесь ночуют. Затем я пожелал, чтобы он проводил меня наверх по лестнице, и показал, где обитают женщины, которые вышли из этих камер сегодня утром… он провел меня в помещение… размер которого, по его словам, составлял двенадцать футов на семь футов десять дюймов, и в котором находились тринадцать женщин, по его словам, покинувших камеры сегодня утром… Мне стало дурно, и я не мог больше оставаться в этом помещении… До того, как я увидел эти камеры, Аткинсон, аптекарь, и смотрители неоднократно уверяли меня, что я видел все здание, где находились пациенты – те же сведения были и у архиепископа и других попечителей с самого начала расследования, никто из них не знал о существовании этих камер.

На ежеквартальной сессии собрания попечителей, состоявшейся 14 апреля, открывшиеся скандальные подробности вызвали многочисленные «яростные споры и взаимные обвинения», и, невзирая на сопротивление старых попечителей, защищавших Беста, было принято предложение Николя: «по мнению настоящего Собрания, мистер Хиггинс имеет полное право на благодарность попечителей за его честные, бережные и успешные усилия по раскрытию случаев дурного обращения, распространенных в данном заведении». Также на этом собрании, впервые более чем за четверть века, были назначены инспекторы, дабы гарантировать, что подобное никогда не повторится.

Хотя теперь казалось, что путь расчищен, Хиггинс принял меры предосторожности и повторно опубликовал в газетах злополучную историю Приюта 26 августа как раз накануне решающего ежегодного общего собрания, закончив свою статью обращением к попечителям:

От имени всех тех, чья насильственная смерть записана в журналах таким образом, чтобы скрыть от вас реальные факты, я призываю к правосудию. От имени ста сорока четырех пациентов, чья смерть была скрыта от общественности и от вас, я призываю к правосудию. Я призываю вас очистить заведение от каждого, кто пренебрег или злоупотребил своим служебным положением. Я призываю вас очистить эти Авгиевы конюшни сверху донизу.

Собрание проводилось в Ратуше под председательством архиепископа Йоркского и продолжалось два дня. Сэмюэль Тьюк так писал об этом:

Обсуждался и с некоторыми поправками был принят новый свод правил, предварительно получивший одобрение в комитете и в собрании попечителей. Лорд Фитцуильям и лорд Милтон выразили величайшее удивление по поводу использования средств не по назначению, и задавали вопросы д-ру Б. самым суровым образом. У последнего, однако, была многочисленная группа друзей; и, по-видимому, было напрасно пытаться добиться справедливости в этом случае, однако оказалось возможным совершить правосудие по отношению к подчиненным сотрудникам. Была предложена резолюция о новом найме всех работников в заведении, – т.е. в определенный день все рабочие места будут объявлены вакантными… и она была одобрена. Не проводилось расследования ответственности д-ра Б. за плохое обращение с пациентами. Проверка его деятельности была строго ограничена злоупотреблением фондами. Присутствовали около восьмидесяти попечителей.

Другими словами, были уволены все штатные врачи, смотрители и нянечки, а д-ру Бесту было позволено уйти в отставку по причине слабого здоровья. Управляющий хозяйством – как будто для того, чтобы официально поставить точку на этом постыдном эпизоде и подтвердить подозрения реформаторов – отказался передать счетные книги, которыми он ведал. Вместо этого он сжег их, и таким образом навсегда уничтожил правдивые записи о пациентах и денежных средствах Приюта.

Это была настоящая победа. Не просто дух Ретрита восторжествовал над Приютом, но сами сотрудники Ретрита взяли на себя руководство в новом месте: Джордж и Кэтрин Джепсоны занялись надзором за пациентами и преобразованиями в системе внутреннего управления до появления нового персонала; Сэмюэль и его кузен Дэниель вместе с Николем, Греем и другими «согласно новым правилам были включены в состав правления. Три леди были назначены еженедельными инспекторами; Джеймс Ричардсон, Джон Мэйсон, Уильям Тьюк и С. Уеллбелавд – ежеквартальными инспекторами».

«Какие неимоверные усилия множества людей были потрачены впустую, а маленькая книжка, в которой Приют едва ли был упомянут, сразу же достигла успеха – вряд ли мне нужно упоминать название – „Описание Ретрита“ м-ра С. Тьюка», – писал Николь. Это был поистине победоносный триумвират: Тьюк, неустанный гуманист, чей девиз был: «Ничего еще не сделано, пока осталось еще хоть что-нибудь не сделанное», горячая голова Хиггинс, беспощадно изобличавший пороки, и сам Николь, чей невозмутимый юридический разум разрабатывал стратегию.

Бетлемская больница

Вряд ли можно было ожидать, что кампания по либерализации и гуманизации лечения душевнобольных еще долго будет оставаться событием лишь местного значения. Эксперимент Ретрита послужил примером нового отношения к социальному обеспечению беднейшей части населения. Это был век, когда атакам подвергались все старые тирании – общественный строй, религия, рабство – и новые веяния находили самый живейший отклик в умах прогрессивных людей метрополии. Заметной фигурой был тогда Эдвард Уэйкфилд (1774—1854), комиссионер по продаже земельной собственности с Пэлл-Мэлл. В 1812 году на страницах «Филантропа» он уже выдвигал план по созданию государственных лечебниц для душевнобольных, а в 1813 году в том же издании было опубликовано еще одно обращение. Оно содержало данные Джорджа Пола, озвученные перед специальным парламентским комитетом 1807 года, что послужило поводом к принятию «Закона об улучшении лечения и содержания душевнобольных из нищих и преступников в Англии», известного как Закон Уинна. Даже если бы «Описание Ретрита» Тьюка перестало служить источником вдохновения, обзор в «Филантропе» (1813, 3, 326—338) занял бы его место. Обзор был написан Томасом Хэнкоком (1783—1848), врачом, учившимся в Эдинбурге, лицензиатом Королевского терапевтического колледжа, врачом в диспенсариях Сити и Финсбери, квакером и соучеником Сэмюэля Тьюка, с которым он переписывался по «теме душевных болезней» еще с 1804 года:

Любопытно наблюдать за тем, сколь неторопливо правление ужаса и угнетения отступало из разнообразных сфер существования цивилизованного человека… Неужели необходимо снова возвращаться к долгому опыту многих тысяч лет, прежде чем мы сможем увидеть максиму общеустановленную и практически соблюдаемую – что заведения с мягким режимом дают более незамедлительные и весомые преимущества… нежели применение суровых правил? … За последние годы лечение тех, чей разум пострадал от преходящей погрешности во владычестве разума… подверглось перемене, столь же благотворной для самих объектов, как и благоприятной в интересах рода человеческого… Любой человек, знакомый с ранее применявшимися методами… будет счастлив выразить искреннюю признательность автору работы, находящейся перед нами, за представление миру доказательства столь ясного и убедительного превосходства системы управления, опирающейся на принципы, столь согласующиеся с человеколюбием, как те, что приняты в Йоркском Ретрите… И как же сильно они отличаются от той бесчеловечной системы, имеющей оттенок скорее карательного, нежели целебного свойства, при которой злосчастного безумца подвергали мучениям посредством связывания, избиений и цепей, пока его болезненные страсти не достигали степени ярости и негодования неутолимого и неукротимого.

Уэйкфилд собрал комитет для основания Лондонского приюта по образцу Ретрита. Это было объявлено в «Медицинском и физическом журнале» (The Medical and Physical Journal) за апрель 1814 года в редакционной статье, написанной д-ром Сэмюэлем Фотергиллом, племянником знаменитого квакера д-ра Джона: «Среди планируемых заведений в наши улучшающиеся времена, мы наблюдаем план создания приюта для душевнобольных в метрополии или близ нее», где «человеколюбие… будет образовывать основной принцип врачевания пациентов».

Сначала его комитет занялся изучением уже существующих заведений и посетил палаты для умалишенных в больницах Гая, Св. Луки и в Бетлеме. И именно в Бетлемской больнице, старейшем сохранившемся к тому времени учреждении для душевнобольных Англии, в Королевской больнице, подаренной городу Лондону Генрихом VIII, они обнаружили злостное жестокое обращение, равное, если не худшее, любому примеру, выявленному в Йорке. «Судя по всему, при уходе за помешанными существует выбор только из двух возможностей – либо периодически повторяющиеся несчастные случаи, либо постоянное применение смирительных средств… В Йоркском приюте мы нашли самые убедительные доказательства, к чему может привести грубое пренебрежение, – но Бетлемская больница являет собой расчетливую предумышленную систему, в которой принуждение вытеснило элементарный уход за больными», – писал анонимный современник.

Как и в Йорке, они столкнулись с трудностями в получении доступа. Во время своего первого визита их сопровождал один из попечителей, на которого увиденное произвело такое сильное впечатление, что посещение пришлось прервать. Они возобновили попытку 2 мая, и то, что они там обнаружили, было подобно находкам Хиггинса в Йоркском приюте, который состоялся шестью неделями ранее и вошел в историю. Приведем здесь только небольшой отрывок из сообщения комитета Уэйкфилда, краткое изложение которого появилось в «Медицинском и физическом журнале» в августе 1814 года:

В одном из боковых помещений содержалось около десяти пациенток [женщин], каждая из них была прикована к стене за одну руку; цепь позволяла им только стоять у длинной скамьи, прикрепленной к стене, или сидеть на ней. Нагота каждой пациентки была прикрыта только платьем из одеяла… Другие несчастные женщины были заперты в камерах, обнаженные, в цепях на соломе… В мужском отделении в боковом помещении, шесть пациентов были прикованы близко к стене за правую руку и за правую ногу… Их нагота и способ удерживания придавали помещению полное сходство с собачьей конурой.

Проверяющие столкнулись с еще более ужасающим примером бесчеловечного отношения к душевнобольным, когда в одиночной камере они обнаружили Уильяма Норриса, возможно в самом жестоком ограничительном устройстве, когда-либо придуманном. Настолько неправдоподобным было это зрелище, что, как объяснял Уэйкфилд парламентскому комитету в следующем году, ему пришлось не только прибегнуть к предосторожности и привести несколько членов Парламента, чтобы они увидели все своими глазами (среди них был Томас Томпсон, член Парламента из Гулля, попечитель Йоркского приюта, друг Хиггинса и Эллиса), но и пригласить художника, чтобы он задокументировал все на месте.

Бесспорно, это посещение снабдило их «самыми вескими доводами для рекомендаций по созданию нового приюта, который должно будет содержать, следуя простому и милосердному… плану „Ретрита Друзей“». Однако итогом проверки стало событие настолько большее, что запланированный приют стал не нужен (хотя подробная информация о нем вместе с планами и чертежами появились в Докладе 1815 года). Они снабдили доблестного поборника реформы обслуживания душевнобольных достопочтенного Джорджа Роуза, члена Парламента (1744—1818), законопроекты которого неоднократно проваливались то в одной, то в другой Палате, неопровержимыми свидетельствами, в которых он нуждался для того, чтобы принудить начать расследование всей области финансирования и надзора за душевнобольными в Англии, Шотландии и Ирландии. Парламентский комитет под его председательством начал работать в мае 1815 года, и доклады вместе с приложениями, составившими 450 страниц схем и таблиц, остаются документальным свидетельством, обладающим непреходящей исторической ценностью по каждому аспекту управления приютами для умалишенных и способами лечения пациентов. Вслед за событием, которое Николь назвал «публичное посещение», последовали значительные изменения к лучшему, даже до введения нового законодательства в 1828 году.

Как же справедливо было то, что именно Уильяма Тьюка, задумавшего и выпестовавшего Ретрит, годами бывшего там «главным директором», «на постоянной основе руководившем всеми делами заведения до тех пор, пока ослабевшее зрение не заставило его на 88 году жизни положить конец долгому и безвозмездному служению», пригласили в Лондон представить свой опыт на рассмотрение комитета. Когда Роуз с места задал вопрос: «Является ли сообщение, опубликованное мистером Сэмюэлем Тьюком… о способах обращения с пациентами в Йоркском приюте верным?», – он просто ответил: «Я просмотрел его, прежде чем оно было отправлено в печать, и знаю, что там все безукоризненно верно».

Таким образом, то, что началось как местный, частный благотворительный эксперимент в пределах конкретного религиозного течения, повлекло за собой фундаментальные изменения в отношении к душевнобольным в Англии и распространилось на весь цивилизованный мир.

Влияние Ретрита в Америке

За пределами Англии можно отметить непосредственное влияние «Описания Ретрита» на организацию приютов в Америке, где все заведения, основанные в последующие годы – во Франкфорде, Маклине, Блумингдейле и Хартфордский Ретрит – были выполнены по образцу, описанному Тьюком. Это произошло благодаря тесным связям между английскими и американскими Друзьями, обеспечившими американское издание книги, появившееся в Филадельфии в 1813 году, а в следующем году в кратком изложении в «Отчете о возникновении и развитии приюта, который предполагается создать [во Франкфорде] вблизи Филадельфии, для облегчения страданий людей, утративших способность распоряжаться собственным разумом. С кратким описанием Ретрита, подобного заведения вблизи Йорка в Англии», Филадельфия, 1814 г. В 1815 году Тьюк написал «Письмо о психиатрических лечебницах для неимущих», чтобы помочь Томасу Эдди из Нью-Йорка, выступавшему за создание сельского филиала нью-йоркской больницы «для морального лечения душевнобольных» по образцу Ретрита (был открыт в 1821 году как Блумингдейлский приют). Письмо Тьюка было опубликовано по просьбе попечителей больницы (Нью-Йорк, 1815 г.) и перепечатано в «Вехах психиатрии» (Нью-Йорк, 1921 г.) – изданию, посвященному столетию Блумингдейлской больницы.

Видный американский психиатр Плиний Эрл, бывший тогда главным врачом в Блумингдейле и посетивший Ретрит во время своей поездки по европейским приютам в 1837 году, писал:

Возможно, никто из ныне живущих и находящихся за рамками медицинской профессии, не достаточно хорошо знакомы с надлежащим содержанием душевнобольных и с тем, как наилучшим образом строить, обустраивать и поддерживать дисциплину в приютах для умалишенных… В Америке «Ретрит близ Йорка» в течение долгого времени приводится как пример учреждения, приближающегося к совершенству в организации управления, и дает более высокий процент выздоровления, нежели любое другое заведение («Посещение тринадцати приютов в Европе», Филадельфия, 1839 г.)

Уэйкфилд – Ханвелл – д-р У. С. Эллис

События в Йорке подвели Хиггинса к решению убедить своих коллег, магистратов Уэст-Райдинга, построить приют под собственным контролем. Они объявили щедрое вознаграждение за лучшие проекты и пригласили Сэмюэля Тьюка составить перечень основных требований, на котором базировались руководящие указания для конкурсантов. В дополнение к этим инструкциям Тьюк написал «Практические советы по строительству и экономике приютов для неимущих умалишенных», Йорк, 1815 г. Это была маленькая книжка в 55 страниц, «предназначенная для того, чтобы логически обосновать целесообразность инструкций… для архитекторов». «Новое и расширенное издание» появилось в крупноформатном сборнике победителей конкурса господ Уотсона и Притчетта «Планы, фасады, сечения и описание приюта для неимущих умалишенных, недавно возведенного в Уэйкфилде для Уэст-Райдинга в Йорке», Йорк, 1819 г.

Спустя тринадцать лет к Тьюку снова официально обратились за консультацией по новым приютам, на сей раз не только в Англии и Америке, но также и в Европе. В мае 1828 года он записал в своем дневнике: «Досуг мой значительно занят делами приюта, беседами с людьми, связанными со строительством в Миддлсексе, Женеве и Петербурге». Из Женевы его содействием заручились благодаря сыну д-ра де ла Рива, посетившего Ретрит в 1798 году и написавшему блестящий отчет о нем в «Британской библиотеке». Запрос из Санкт-Петербурга вне всякого сомнения пришел от российского императора через сэра Александера Кричтона, который в 1816 году вместе с великим князем Николаем посетил Ретрит, и тогда Тьюк преподнес им экземпляры обеих своих книг, тем самым надеясь, что это сделает визит «полезным для несчастных безумцев великой империи Российской».

Графство Миддлсекс вознамерилось построить приют «согласно закону Уинна» на основании «Доклада специального парламентского комитета о неимущих душевнобольных в графстве Миддлсекс и о приютах для умалишенных» 1828 года, и подобно Уэст-Райдингу объявило публичный конкурс. Уильям Алдерсон, архитектор Дома собраний Друзей в Стоук-Ньюингтоне, показал свои чертежи Сэмюэлю Тьюку, который привнес многочисленные предложения, что позволило архитектору подготовить «совершенно свежий проект», который и удостоился победы. Этот приют открылся в Ханвелле в 1831 году, главным врачом там стал Эллис (поручителем на сумму 1000 фунтов стал Хиггинс). Именно этот приют стал ареной великих реформ Конолли, начиная с 1839 года.

Вернемся к Уэйкфилдскому приюту. В своем предисловии к «Практическим советам» Тьюк обратил внимание на стимулирующий эффект, который оказывают на конструкцию зданий новые достижения в области медицины, и на то, как сами здания способствовали улучшению ухода за больными:

Общественность весьма обязана инспектирующим магистратам будущего Уэйкфилдского приюта за внимание, за привлечение к конкурсу широкого круга участников и за те щедрые награды, что были предложены за три проекта, которые получат наибольшее одобрение. Талант, выказанный в многочисленных проектах, кои воспоследовали от архитекторов из всевозможных частей королевства [было представлено сорок проектов], и практическая направленность на реальные потребности приютов, убедительно представленная в нескольких проектах, говорит о готовности лиц этой профессии поддерживать просвещенные взгляды нашего времени на лечение душевнобольных… В нескольких самых крупных заведениях отказались от цепей, по которым, думается, опознавали сумасшедшего и преступника; и буйно помешанные, которых в течение многих лет заковывали в кандалы, внезапно оказались в системе управления более мягкой и бдительной, которая является также щадящей и безопасной. Но несмотря на то, что многое уже сделано – многое еще предстоит совершить… В то время, когда строится так много приютов, кажется, что те, чье чувство долга или душевная склонность заставляют их заботиться о нуждах безумных людей и изучать недостатки старых построек, именно они должны привлечь к ним всеобщее внимание.

Заведение открылось в 1818 году с Эллисом во главе. Он был хорошо знаком с работой Тьюков и в соседнем городе Гулле в 1814 году основал по образцу Ретрита Убежище для душевнобольных, которым и руководил вместе с д-ром Джоном Алдерсоном. В своем Письме к Томасу Томпсону, эск., Гулль, 1815 г., проложившему путь к этому назначению, он особо подчеркивал необходимость общедоступных приютов (Хиггинс рассказал ему, что в Уэст-Райдинге было 600 неимущих помешанных, оставленных без всякой помощи), морального лечения и неусыпного контроля, обильно цитируя обе книги Тьюка. Позже Эллис прославился своей установкой на целевые занятия пациентов и в Уэйкфилде и в Ханвелле, и Тьюк щедро воздал ему должное – пусть даже и посмертно – во введении к английскому переводу Максимилиана Якоби[13 - Карл Вигант Максимилиан Якоби (1775—1858) учился медицине в Эрфурте, главный врач в приюте в Сигбурге близ Бонна. В 1822 году перевел «Описание» Тьюка и опубликовал в Sammlungenfuer die Heilkunde die Gemuethskrankheiten, Эльберфельд.] «О строительстве и управлении больницами для душевнобольных», 1841 г.

Обращаясь к теме труда в связи с ведением душевнобольных, с благодарностью вспоминая покойного сэра Уильяма Эллиса, нельзя забывать, что именно ему мы обязаны самым первым всесторонним и успешным экспериментом по систематическому внедрению труда в наши государственные приюты. Он провел этот эксперимент в Уэйкфилде с искусством, энергией и добросердечием по отношению к пациентам, которые точно так же самым похвальным образом откликнулись на его понимание и его искренность. Он впервые доказал, что, если дать лопату и серп в руки значительной части лиц с психическим расстройством, опасность будет меньше, нежели если мы запрем их всех вместе в безделье, пусть и под охраной пут, смирительных рубашек или цепей. Впоследствии он применил систему трудотерапии в Ханвелле… как средство, способствующее излечению и успокоению пациентов. Многое говорится в пользу развлекающих занятий для душевнобольных; и, конечно же, ими не стоит пренебрегать… однако, что касается их благоприятного воздействия на разум, они не идут ни в какое сравнение с теми занятиями, в которых человек трудится с конечной пользой.

Еще в 1850 году, когда здоровье Тьюка уже пошатнулось, он составил меморандум, содержащий предложения по усовершенствованию Ретрита, которые были необходимы, чтобы разбавить монотонность, каковая, по его мнению, замедляла выздоровление больных и подрывала моральный дух сотрудников:

С тех самых пор, как я занялся Ретритом… во мне все настоятельнее крепла уверенность в том, что монотонность, царящая в его стенах, являет собой одно из величайших препятствий на пути к радикальному лечению… Чего же мы хотим – мы хотим занять разум поиском некоей рациональной цели, к которой разум этот способен испытать заинтересованность… Даже поверхностное наблюдение за внешним видом и поведением безумца… убедит нас в том, что они в чрезвычайно значительной степени подвержены тем же влияниям, что и находящиеся в здравом уме. Подобные соображения лежат в основании морального лечения в Ретрите со дня его основания и до нынешнего времени… В течение долгого времени меня посещает мысль о том, что во многих случаях мы могли бы с успехом поддерживать истинное представление о нашем заведении, а именно о больнице для лечения расстройств сознания, еще усерднее, чем мы делаем это сейчас.

Париж – Эдинбург – Томас Ходжкин – Джон Конолли

Сэмюэль Тьюк посетил почти все приюты в Англии, Шотландии и Ирландии и целый ряд на континенте. В 1824 году он отправился в Париж с рекомендательным письмом к Эскиролю, и его ассистент Митиви показал Тьюку Сальпетриер и его частное заведение. В сопровождении д-ра Парисета он также посетил Бисетр и пришел к заключению, что, несмотря на то, что французам «безусловно, есть чему у нас поучиться… многое мы можем почерпнуть и от них».

В апреле 1821 года он отправился на общее собрание Друзей в Эдинбурге. Там «я… встретил… Томаса Ходжкина[14 - Томас Ходжкин (1798—1866) из Королевского колледжа врачей Лондона, врач и паталогоанатом, известный первым описанием болезни, названной сэром Сэмюэлем Уилксом «болезнью Ходжкина» в его честь. Он никогда не числился в штате больницы Гая, потому что носил квакерскую одежду и ассоциировался с либеральным Лондонским университетом и Обществом защиты аборигенов.], изучающего медицину, и он стал моим постоянным сопровождающим на все время моего пребывания. Мы посетили Брайдвелл, тюрьму, приют [Эдинбургский королевский приют в Морнингсайде, открыт в 1813 году] и библиотеки… Я уехал в Ланарк с Томасом Ходжкином и Томасом Фишером, еще одним студентом-Другом», посмотреть на великий социальный эксперимент Роберта Оуэна. Влияние Тьюка на молодых студентов было, несомненно, весьма значительным, поскольку Ходжкин сохранил свой интерес к душевным болезням и был фактически одним из экспертов-свидетелей, вызванных в 1840 году на судебный процесс Эдварда Оксфорда, стрелявшего в королеву Викторию (где также свидетелем выступал Конолли). Фишер взял душевные болезни темой своей диссертации на степень доктора медицины «Dissertatio medica inauguralis de insania», Эдинбург, 1822, и посвятил ее «Сэмюэлю Тьюку… viro benevolo ac ornato». По окончании учебы Ходжкин в течение многих лет следил за здоровьем членов семьи Тьюков.

Однако с исторической точки зрения самым важным событием – хотя и не задокументированным – было то, что Ходжкин представил Тьюку Конолли. Известно, что Конолли был другом Ходжкина в студенческие годы, и в то время готовил собственную диссертацию на степень доктора медицины «О состоянии сознания при помешательстве и меланхолии», Эдинбург, 1821, которую он представил в августе и где почти на каждой странице было очевидно, с каким энтузиазмом он относился к Ретриту. Через двадцать лет Тьюк так описал свой визит к Конолли в Ханвелле в своем предисловии к книге Якоби: «судя по рвению, таланту и профессиональной добросовестности д-ра Конолли, мы вне всякого сомнения ознакомимся наиболее удовлетворительным образом с дальнейшими результатами этого значительного эксперимента» – полным отказом от физического стеснения, логическим завершением пионерской работы Тьюков. А в 1852 году он писал сыну: «Я нахожу, что портрет д-ра Конолли [гравюра У. Уокера с картины сэра Джона Уотсона Гордона 1851 года] готов к отправке. … Я бы хотел, чтобы ты принял от меня положенный мне пробный оттиск, и ты можешь вставить его в рамку… Полагаю, этим летом ты будешь посещать лекции д-ра Конолли». И действительно, Дэниель Хэк Тьюк был одним из двух студентов из больницы Cв. Варфоломея, направленных в 1852 году в Ханвилль для посещения клинических демонстраций Конолли.

Сам Конолли всегда открыто выражал свою признательность Сэмюэлю Тьюку. В фундаментальном труде «Лечение душевнобольных без механических мер стеснения» 1856 г. он писал:

Для тех читателей, кто желает познакомиться с воззрениями, которые должны главенствовать во всех приютах для душевнобольных, я не мог бы подобрать никакой другой работы, в которой они могли бы найти более вразумительные объяснения, нежели описание Ретрита, сделанное Сэмюэлем Тьюком… Замена жестокости, «связывания» и вопиющего бессердечия состраданием; отвлечение разума от возбуждения и горестей посредством разнообразных занятий, и благоразумная вера в пациентов, когда они обещают контролировать себя, привели к преобладанию порядка, опрятности и почти искоренили буйное помешательство из этого разумно организованного места лечения.

В 1860 году, вспоминая, Конолли писал о «глубоком впечатлении, еще со студенческих времен, снова и снова извлекаемом из внимательного прочтения этого великолепного „Описания Ретрита“… которое я по-прежнему настойчиво рекомендую каждому студенту прочитать и добавить в свою библиотеку».