Цузамэн

– А тебе видно на твоём телефоне значки, которые я тебе посылаю? – уточнила Лена, приложив значок лица, с двумя сердечками вместо глаз. – У меня ещё много значков есть, такой, например.

– Не видно.

Её сковывал мороз с Карибских островов и покрывал инеем в лондонском апреле.

– Если значков совсем не видно, значит зрение надо исправлять, обязательно и срочно! Я тоже хочу себе операцию на глаза сделать, а то мне в аэропортах не видно, на какую мне стойку идти. Последний раз опоздала из Москвы в Вадуц, потому что ничего не было видно. Ты поедешь со мной на операцию, а то одна боюсь?

– Я уже две сделал, каждый сам за себя.

Все надежды были разбиты.

– Жаль, придётся мне тогда на местную страховку полагаться.

Виктор снова замолчал, а Елена послала ему значок “Разбитое сердце”.

Последний значок был “Broken heart” – для тех, кому не видно. По-русски, “Разбитое сердце” – для тех, кто по-английски плохо понимает.

Виктор затих окончательно, а Елену обуревал поток слёз.

– Ты был прав, когда спросил, сколько лет я не была на Донбассе. Но не пять, а все восемь, как дедушка умер. Меня же дедушка с бабушкой воспитывали, до десяти лет! Дедушка ходил в шахту тридцать лет, а бабушка вставала в пять утра и жарила всем блинчики. А я – приличная свинья, потому что не езжу к ней. Буду исправляться теперь. Взяла билеты на самолёт на майские праздники. Там как раз яблони будут цвести…

– Молодец! – похвалил он её по смс.

“Что ж можно ехать домой!” – подумала Елена и заказала себе чайник чая на тихой террасе кафе в Малибон.

Так она просидела несколько часов, в приятном уединении первый раз в жизни, предвкушая полное спокойствие и умиротворение абсолютно нового и долгожданного периода, когда она могла погрузиться всецело и безотрывно в мысли свои, а не чужие. Наконец, это стало возможным. Никто теперь не имел права дёргать её по бессмысленным пустякам, используя свой статус или положение. Подходил лишь официант, молча принося свежий чай и сахар-рафинад.

– Да, ещё, – продолжала Елена свой мысленный поток по прибытии в аэропорт. – Я теперь чай пью только с сахаром! Как минимум, две ложки… А ты с кем чай пьёшь? Если ты чай не любишь, я знаю, что ты очень любишь кофе. Я кофе тоже люблю, покрепче который! Покрепче и послаще. М-м-м…

Стало приятно до глубины души. Даже шум аэропорта затих.

* * *

Виктор возвращался, как обещал, в двадцатых числах. Елена стремилась подгадать свой приезд к его прилёту в Москву. Наступило время долгожданного звонка.

– Ты выспался? – спрашивала она. – Я в Москве завтра, хотела увидеться.

– Завтра никак не получится. Я улетаю в Киев.

Она горько вздохнула, а Виктор расслышал её вздох сквозь разделявшие их десять тысяч миль.

– Лен, я разрешение на Ломоносовский получил, – рассказывал он рабочие новости успокаивающим голосом.

– Я не поеду с тобой отдыхать, если ты будешь так много работать!

– Спасибо тебе за твою доброту! Ну дай мне до Москвы долететь. Я тебя целую.

Он повесил трубку, самолёт взлетел, а Елена по-прежнему оставалась одна, не понимая, что ей делать дальше.

Кадр 20. Игромания

Пшённая каша – эта Ваша Даша.

А я готовила Роман, никому его не дам!

И после концерта, картинок и дат,

Упал мне на строчку чёрный квадрат…

В Москве открывалась выставка картин. Виктор подтверждал участие, поэтому Елена надеялась, что он с дочерью появится в дверях с минуты на минуту. На это мероприятие она надела новое облегающее платье стального цвета без рукавов и украсила его брошью. Её руки были обнажены от плеч до ноготков… Первыми в тот день вбежали железнодорожники полным составом из тепловоза Олафа и машиниста Сталенко.

– Елена, Вы мне такое письмо про ипотеку прислали! – воскликнул Олаф, растекаясь в благодарности. – Я всё прочитал, просто я не всегда отвечаю.