Четыре

Старый дом из красного кирпича, похоже, на какое-то время забыл о своем прошлом. Он тоже любил короткие мгновения простого человеческого счастья.

* * *

Николай Петрович вызвал нас в больницу через несколько дней, когда мы тонули в судебных тяжбах. Он был очень расстроен и подавлен. С огромным трудом провел нас к себе в ординаторскую через антиковидные заслоны.

– Вам надо с ней повидаться. Она в реанимации.

– Что, совсем плохо? – спросил я, хотя знал ответ.

Николай Петрович какое-то время собирался с мыслями и, видимо, чтобы они лучше собирались, расстегнул пару верхних пуговиц своей больничной униформы на груди.

– Всё это время вы были для Насти плацебо. Понимаете? И не только она, я поверил, что это сработает. Ведь анализы стали кратно лучше. Но…

– Совсем плохо? – всё же с надеждой в голосе спросила Аглая.

– На данный момент – очень… – глухо выдохнул доктор.

– Это она стала для нас плацебо, – сказал я.

– Я проведу вас к ней, может, снова сработает. Она ждет… Василия Абдурахмановича я к ней провести не смог. Он не родственник. Сейчас все реанимации в соседнем корпусе на ковидных работают. А у нас, простите, простаивают. Пойдемте…

* * *

Настя лежала в палате одна. С трубочками в носу и системой для инфузий в изголовье. Бледная, правильнее сказать, бесцветная. Только огромные серые глаза живые и улыбающиеся.

– Ну наконец-то! – тихо обрадовалась девочка. – Я тут замаялась уже ждать. Мне нужно вам сказать…

Аглая взяла ее обмякшую ручонку себе в ладони, я погладил Настю по голове.

– Супер! Я так об этом мечтала! – Это была простая русская умирающая девочка, и мечты у нее были простыми, но дорогого стоили.

– Я вот что хотела вам сказать, – продолжила Настя, – вы повенчаетесь? Ну, чтобы вы были перед Отцом Небесным? Понимаете? Ну, чтобы мы там все встретились. Бабушка будет рада… Те мои родители не будут против. Вы не против? – Она смотрела на нас без всякой надежды на будущее, но с такой удивительной надеждой на вечность, что мы едва сдерживали слезы.

Впрочем, не очень-то они и сдерживались…

– Не против, – ответила Аглая.

– Не против, – ответил я.

– Идите – и повенчайтесь! Потом придете и расскажете, ладно? Я ждать буду.

– Обязательно, – ответили мы в один голос.

Когда мы вышли из палаты, Аглая чуть не задохнулась от рыданий на моей груди Николай Петрович стоял, опустив голову и руки.

– У меня есть друг-священник, он нас повенчает, – сказал я.

– Ты ему тоже советы продаешь? – улыбнулась сквозь слезы Аглая.

– Нет, он мне грехи отпускает…

* * *

Я не люблю историй с печальным концом. Я останавливаю эту медленную повесть о больном времени. Я хочу верить, как Настя…

Соображения на троих

быстрая повесть о большом времени

Параллели не пересекаются, потому что так им удобнее идти рядом…

Посвящаю моему и моих сестер

преподавателю по фортепиано

* * *

Сначала – свист. Потом уже зовут: – Серёга! Серёга!

За окном Гоша и Лёша топчутся в тополином пуху, щурясь от солнца и всматриваясь в окно на третьем этаже. Галина Сергеевна выглянула во двор, повернулась и посмотрела на сына, который лениво ковырял клавиши пианино, выдавливая из них скучный менуэт. Когда тебе шестнадцать лет, почти все менуэты скучные. Еще как-то разогревала пьеса Хачатуряна «Подражание народному». На рок похоже. А тут – хоть парик цепляй и раскланивайся.

– Дружки твои соскучились, – сообщила об увиденном за стеклом мать, и Серёга решительно закрыл крышку над клавишами.

– Пойду, мам. Зовут.

– А экзамен по специальности они за тебя сдавать будут? Или Лёшка дворовые песни под гитару споет? – Спорить с сыном было бесполезно, всё равно уйдет. – Тебе и так экзамен по болезни на лето перенесли…

– Да сдам я, мам. Между тройкой и четверкой уже плаваю…

– Не захлебнись, – усмехнулась мать ему вслед, когда он уже натягивал кроссовки. – И допоздна не гуляй, чтобы я не бегала, не искала…

– Угу…

Пустырь – это заброшенный долгострой неподалеку от двора, где старые деревянные дома и особняки снесли, вбили сваи, но потом забыли что-то построить, и потому он был захвачен коноплей и крапивой. Туда в шесть-семь лет дети ходили за страхами и городскими легендами, в восемь – двенадцать – за пиротехническими экспериментами и игрой в «казаки-разбойники», в двенадцать – четырнадцать – за первыми сигаретами, игрой в карты и неформальными подростковыми собраниями, а после четырнадцати – за первыми глотками вина, драками и отстаиванием статуса своей территории. Впрочем, на эту территорию никто, кроме бомжей-бичей и не покушался. У подростков каждого района была своя такая территория, и порой не одна.

Переносной магнитофон «Весна» на батарейках был в помощь. Группа «Воскресение» на русском или «Pink Floyd» на английском всегда споют из его никудышного динамика что-нибудь вдохновляющее. Вот и сейчас парни вслед за Сапуновым и Никольским тянули «Боже, как давно это было, помнит только мутной реки вода» с таким глубинным пониманием, будто прожили не пятнадцать лет, а полвека. И пока над зарослями конопли и крапивы несется нехитрый мотив, они не замечают, как по тропинке между лежбищами бичей и штаб-квартирами окрестных пацанов идет задумчивая девушка в легком, просвечивающем сарафане и плетеных сандалиях. Но мимо дворовой разведки не проскользнешь.

– О какая! – первым заприметил ее Гоша и забыл слова следующего куплета.

– Класс, – оценил Леша.

– Высокая, – мечтательно согласился Серёга, нажав кнопку «стоп» на магнитофоне.

– А слабо познакомиться? – подначил Гоша.

И все трое поднялись как по команде, даже осмотрели себя, словно группа разведчиков перед боевым заданием. Кроссовки чистые, джинсы вроде стираные, футболки с нужными для привлечения внимания иностранными надписями. Можно идти на задание. И пошли, и догнали, и пытались, кроме как внешним видом, обратить на себя внимание девушки тертыми остротами и угловатыми комплиментами. Но она оглянулась только раз, окинула троицу незлым, неравнодушным, но каким-то непонимающим взглядом и пошла дальше, не обращая никакого внимания на причитания и цирк за спиной. Так они дошли до одного из домов неподалеку, где она юркнула в подъезд, оставив закадычных друзей в ярко выраженной степени недоумения.

– Вроде здесь не жила такая, – заметил Лёша.