Игра в Крокодильчика. Часть 2 (За грибами в Андорру)

– Спасибо, Цубер, я и на муниципальном транспорте доеду – привычнее. Да и у тебя машина должна быть под боком.

Минут через пять он уже сидел в уютном вагоне электрички. Напротив него развалился пассажир лет тридцати пяти с газетой в руках. Рядом, у окна, сидел мальчишка лет семи-восьми, постоянно донимавший его вопросами:

– Пап, а пап, а что ты читаешь?

– Газету, отстань.

– А картинки там есть?

– Есть, отстань! Смотри в окно, – не отрываясь от газеты приказал строгий отец.

За окном на поляне паслась одинокая кобыла.

– Вау, па! Прикинь, какой здоровский хос торчит! – радостно заверещало дитятько.

Отец, не отрываясь от газеты, врезал сыночку оглушительный подзатыльник.

– Я тебя, сукин сын, когда научу по-русски говорить?!

– Батя, блин, ну глянь, какая коняга! – басовито заныл сынок.

– Угу, – удовлетворительно кивнул отец, мельком взглянув в окно, вновь углубился в чтение.

Справа, через проход, сидела странная пара: седовласый мужчина в строгом костюме с бабочкой и мужик в синей спецовке. У обладателя бабочки голос был глубокий, с начесом:

– Понимаете, дорогой друг, – вышивал он золотистым тенором, – на мой творческий процесс, на поэтическое творчество, так сказать, огромное воздействие оказывает, как сказал бы Зигмунд Фрейд, процесс сублимации.

– Процесс чего? – потянулся к знаниям работяга.

– Ну, как бы Вам это объяснить попроще, – заволновался поэт. – Это, понимаете ли, некий психический процесс переключения энергии аффективных влечений на сферу культурного творчества.

– Ну, ты изложил, профессор хренов, – возмутился гегемон, – проще можно?

Сидевший рядом очкастый парень, по виду студент, неожиданно встрял в разговор.

– А че тут понимать? Тебя от жизни плющит, колбасит и торкет, так?

– Так! – согласился мужик. – Иной раз – поубивал бы всех к едрене-фене!

– Во-от! – обрадовался пониманию очкарик. – А ты вместо этого пишешь стихи – выхлоп такой у тебя.

– Да, точно! Молодец, методист, разъяснил. Только стихи-то мне – по барабану. Всякие там писюльки типа

«Сидит ворона крыше на,

Ах, какая вышина» —

это не мое. У меня братан меньший, правда, пишет за эти, за гонореи, или как их там…

– За гонорары, – мягко поправил мужчина в бабочке.

– Ну да, наверное, – не стал спорить работяга. – Так вот, творит мой братан при кладбище. Его вирши – на мраморе золотом высекают! Из последнего, помню, «На смерть банкира» называется:

– Его недавно заказали

И вот портрет его в овале!

– Много экспрессии… – потупил взгляд поэт.

– И я говорю! – обрадовался пониманию пролетарий. – До самого что ни на есть геморроя пронзает! Правда, я частушки больше люблю:

У меня разбита бровь

И синяк на роже,

Если это не любовь,

То скажите, что же?

В нагрудном кармане Майонеза заиграла мелодия «Семь Сорок». Это звонил его мобильный телефон. Сидевшая рядом смугловатая старушка с крупным крючковатым носом несколько раз перевела взгляд с Мишкиного кармана на его простецкое лицо:

– Поздравляю, молодой человек, у вас хороший вкус.

Майонез благодарно кивнул и вынул трубку из кармана. Звонил Окулист, передавший, что на Витебском вокзале Майонеза будет поджидать черная «БМВ».

– Только номер не забудь – 7—40.

– Если забуду, бабушка напомнит, – успокоил Корнеев.

– Какая еще бабушка? – недопонял Окулист.

– Да есть тут одна, ты ее не знаешь, – успокоил Майонез.

На вокзале он без труда нашел нужную машину и через несколько минут уже был в офисе.

Предупрежденный обо всем замначальника охраны, извиняющимся тоном сказал:

– Только вам придется спуститься в подвал под офисом. Там у нас прохладно, накиньте что-нибудь.

– Обойдусь, – буркнул Майонез. – Веди быстрее в застенок, гестаповец доморощенный!

В подвальном помещении, куда привели Майонеза, было действительно холодно и сыро. Под потолком мерцала лампочка ватт на сорок, включенная по случаю его прибытия. Посреди комнаты на металлическом стуле сидел хорошо скроенный чернокожий парень. Его руки были сзади схвачены наручниками. Узник с непривычки щурился на неяркий свет, стараясь разглядеть вошедшего.

Майонез по-хозяйски посмотрел по сторонам. Он уже успел пожалеть о том, что так легко согласился допрашивать этого иностранца. Мишка не обольщался по поводу своего знания английского и понимал, что выручить его в этой ситуации сможет только чудо. Чеканя каждое слово, он выдавил из себя единственное, что помнил со времен военного училища:

– Вот из ё нейм?! – строго спросил Мишка. И, вспомнив вежливую училищную англичанку, ходившую непрерывно по аудитории на выпукло-вогнутых ножках, как Буратино, деликатно добавил: – Пли-из!

На лбу чернокожего парня от волнения вздулись вены и выступила испарина. Казалось, он на мгновение задумался, стоит ли отвечать на вопросы этого сурового на вид человека, который был куда как страшнее вчерашнего худосочного очкарика, приходившего с ним беседовать.