Наэтэ. Роман на грани реальности

– Врун… непослушный…

– Как будет по-испански «я люблю тебя очень-очень»? – он ещё и экзаменовал её! – «юный семинарист», – лёжа под и между ног – «мудрого богослова»!

«Богослов» снисходительно смотрел на него. В прямом смысле – нисходя взглядом под себя, с высоты нескрываемого превосходства, или лучше сказать – с нескрываемой высоты превосходства.

– Теамо иэсоэс-мас фуэртэ келавида иламуэрте[1 - Te amo y eso es mаs fuerte que la vida y la muerte.]. Переведи!

– Я люблю тебя, и это сильнее жизни и смерти.

– Вот видишь, и ты знаешь языки, – она опять присела, улыбнулась – всё так же снисходительно – и снова наклонила голову, чуть на бок.

– Нет, это я сам придумал…

Она засмеялась, и наклонилась над ним – так, что волосы её все «упали» с плеч и висели над его глазами шатром.

А он продолжал «проверять» «Сократа» на «мудрость»:

– А как то же самое будет по-английски?

– Ай фел инлав виз ю, эз’иф ай фел интузэсан, эн» хэвбин бёрнт туэщез, зеарис насин» лефт[2 - I fell in love with you as if i fell into the sun and i have been burnt to ashes, there’s nothing left.]… Переведи!

– Я упал в любовь с тобой, как в Солнце и сгорел дотла, ничего от меня не осталось.

– Правильно!

Она смеялась, любовно рассматривая его из-под своих волос:

– А теперь ты скажи, – на моём языке, – проговорила она как настоящий экзаменатор, не липовый, – «я тебя люблю».

– Илеанире.

– Вот видишь, – учительница хвалила неразумного ученика, – ты знаешь языки…

– Я сказал белиберду – первое, что пришло в голову… Но подумал именно так, – он посерьёзнел.

– Этого достаточно, чтобы говорить на «моём» языке…

И продолжала:

– Мне моя мама сказала: кто понимает тебя без переводчика, тот и есть твой принц, твой трофей и твоя жертва.., послушник, – она смотрела, улыбаясь – как её мама, наверное, улыбалась бы своему маленькому сыну, на котором восседает, почему-то.

– Мама забыла добавить: твой муж.

Она рассмеялась, низко-низко склонившись к нему, засыпав его лицо своими волосами. Он вдохнул полной грудью, насколько позволяла тяжесть «сфинкса», их аромат… И смеялся вместе с нею от того, что у них такая замечательная игра: какую бы белиберду они ни говорили – из слов и звуков, – они понимали друг друга дословно. Это удивительная игра! – никто ещё не додумался… И она – ярче реальности… Она-то и есть реальность, а то всё – за окном – неумелая карандашная мазня какого-то бездаря. И их имена, которые они взяли себе из своей реальности, лучше и красивей тех, что у них на самом деле – то есть, на той «мазне» серым карандашом. Наэтэ… Наэтэ… Как лёгкий прохладный бриз – над золотым и нежно-вязким, ласковым, разогретым полуденным солнцем, песком. Бесконечное лазоревое море, счастье, Наэтэ…

Она снова выпрямилась, закинув волосы за спину, и сидела на нём полноправно. Её грудь лишала его глаз. Соски, будто пращи, словно били по ним острыми камнями, пробивая их, как тонкие слюдяные оконца… Её глаза.., веки чуть приопущены. Она смотрит на него, как на свой пьедестал, подножье – ровно, без значения и эмоций, только загадка в глазах, самодовлеющая загадка… Как у Сфинкса всамделишного. И руки лежат на бёдрах спокойно, как лапы Сфинкса… Спокойствие силы и власти, свыше данной…

И ему передавалась эта спокойная самодостаточность, эта загадочная статика… Только сердце убежало в живот и билось об Наэтэ – снизу, – как маленькая птичка в лакуне бетонной плиты, придавившей небо до земли.

– Я не хочу никуда уходить из твоих глаз, – сказала она, не меняя самодовлеющего величия в позе и взгляде, – ни в какой «секонд-хэнд» за углом… И не хочу, чтобы меня одевали. Хочу быть голая.

И оба засмеялись – заговорщически и по-детски, она опять склонила голову над ним, шатром волос нависнув.

– И я этого хочу, – отвечал он глазами её смеющимся губам.

– Никуда не пойду, я тут живу, – она говорила про его глаза, как не в шутку настаивала.

– С ногами, – поддержал он её.

– Да.

– Особенно с ногами.

Она смеётся:

– И с головой тоже особенно.

– А руки – так себе? – не особенно-то и нужны, как Венере Милосской… Твоим моим глазам… А вот грудь…

– Дурак! – её смех уже весь нежный. – Руки тоже. И грудь… Вся душа, глупенький, а не половина…

– Рука – это душа?

– Да, – он её смешит, нарочно.

– И ноги?

– И ноги, – Наэтэ смеётся.

– И даже… – он «улёгся» глазами в её интимный треугольник под животом, – …даже страшно сказать, чтоб не обидеть, настолько там всё нежно.

– Даже.., – нет, он специально её расхохатывает.