Тёмная рать

– Разрешал? – опешил Владик. – Но я думал, что вода общая….

– Коммунизм давно отменили, теперь у нас частная собственность, – сообщил Цент, вводя программиста в курс последних новостей. – А чужую собственность надо уважать. Вода моя. И еда моя. Кто к припасам руку протянет, того сброшу с крыши, потому что крыша тоже моя.

Объяснив всем условия совместного проживания на крыше и возможные последствия их нарушения, Цент решил привести себя в порядок. Это, в частности, касалось ног. От кроссовок осталось одно название, носки стерлись до одной сплошной дыры. Все ступни были изранены и покрыты слоем грязи. Пока бежал через поле от зомби на это внимания не обращал, но теперь самое время. Цент тщательно промыл ступни, израсходовав на это одну из трех бутылок минералки. Владик взирал на процедуру такими глазами, что хотелось выбросить программиста вниз прямо сейчас, не дожидаясь более существенного повода. Цент, разумеется, понимал, что после пробежки Владик умирает от жажды так, что готов слизывать минералку с гудрона, даже после ее контакта с чужими ногами, но тот, кто имел глупость заботиться о нуждах других, не достиг успеха в девяностые. Говоря проще, Центу было плевать на жажду Владика, голод Владика и просто на Владика.

– Очкарик, снимай куртку! – потребовал он, когда помыл ноги.

– Зачем? – испугался Владик.

– Так, еще одно правило, – озвучил Цент. – Тот, кто не выполнит любой мой приказ мгновенно, а вместо этого начнет задавать тупые вопросы, будет сброшен с крыши. Всем ясно?

– Да, – хором ответили Анфиса и Маринка.

– А тебе, айтишник?

– Да! – выпалил Владик, протягивая Центу свою новую курточку.

Полученный предмет одежды Цент безжалостно разорвал на два приблизительно равных куска, после чего обмотал ими свои многострадальные ступни. Это было лучше, чем ничего. Не будь у Владика размер ноги как у золушки, он бы позаимствовал у очкарика ботинки, но пришлось довольствоваться тем, что есть.

Затем Цент организовал кормление себя и коллектива. Сунувшись в пакеты, бывший рэкетир испытал желание убить всех и больно. Сбором продовольствия занималась Анфиса, и подруга, как всегда, без всякого злого, а равно доброго умысла умудрилась подложить изрядную свинью – набрала сухариков со вкусом томата, которые Цент терпеть не мог. Ни одной упаковки с вкусными чипсами со вкусом бекона не было, и только на самом дне пакета обнаружились две пачки сухариков со вкусом хрена и чеснока. Не бекон, но хоть что-то, а иначе хоть голодай.

Поскольку нельзя было даже приблизительно спрогнозировать то время, что им придется провести на крыше, Цент сразу ввел жесткое ограничение по довольствию на чужую душу населения. Анфисе и Маринке досталось по пять сухариков (Цент долго выбирал самые маленькие и подгорелые) и по две пробки минералки. На лицах подруг Цент прочел недовольство, но бабам хватило ума держать языки за зубами. А когда за своей порцией полез Владик, то напоролся на взгляд, неприступностью не уступающий Брестской крепости.

– Ты пропускаешь, – сообщил Цент, разрывая пакет с сухариками со вкусом чеснока и хрена, и щедрыми горстями переправляя калории в свой рот.

– Почему? – всхлипнул Владик.

– Нужно экономить еду. Кто знает, сколько нам тут сидеть?

С этими словами Цент добил первую пачку сухариков, надолго припал к бутылке с минералкой, и принялся за вторую.

– Мне бы чуть-чуть воды, – взмолился Владик, наводняя очи слезами.

– Не могу, – мотнул головой Цент. – Рад бы, но не могу. Сам должен понимать – выживание, это не шутка.

– Мне бы всего один глоток.

– Один, говоришь?

– Да, да. Всего один.

– Пожалуй, лучше не стоит. Что ты будешь одним глотком аппетит раздразнивать?

– Я так сильно хочу пить!

– Понимаю. Всем тяжело. На то он и зомби-апокалипсис.

Дожрав вторую пачку сухарей, Цент немного подумал, и принялся за третью. Владик, осознавший, что изверг не издевается, и действительно ничего ему не даст, отошел в сторонку и сел на гудрон. Анфиса и Маринка, быстро проглотив свои более чем скудные порции, топтались на краю крыши и любовались на зомби. Выпрашивать у Цента добавки они даже не пытались – обе хорошо знали своего бывшего сутенера, и понимали всю бесполезность и даже опасность данной процедуры.

Набив брюхо сухарями так, что даже стало нехорошо, и основательно запив соленое лакомство минералкой, Цент растянулся на гудроне, заложив руки за голову, прикрыл глаза, и полностью отдался наслаждению жизнью в условиях апокалипсиса. Не прошло и десяти минут, как его неподвижность и мерное дыхание были приняты Владиком за крепкий здоровый сон. Программист, доведенный последними событиями и немотивированной жестокостью Цента до отчаяния, решился на крайне рискованный шаг – он возжелал совершить хищение продуктов. Многого Владику не требовалось. Он не претендовал на сухарики, да и не любил их никогда. Все, чего хотел Владик, это сделать пару крошечных глотков из бутылки с минералкой, потому что во рту и горле после недавней пробежки воцарилась невыносимая сухость.

Заметив, что он подкрадывается к Центу с явно преступными намерениями, Анфиса и Маринка стали делать ему страшные знаки руками и корчить повергающие в трепет гримасы, ясно давая понять, что затея неудачная, и лучше бы ему одуматься пока не стало поздно. Владик не внял совету. Его вдруг, до глубины души, возмутил тот факт, что какой-то недобитый уголовник из девяностых, чье время давно миновало, на правах силы устанавливает свои варварские законы и заставляет всех следовать им. Владик почувствовал, что в его душе поднимается волна благородного протеста против несправедливости и деспотии. Кто-то должен сказать Центу о том, какая тот огромная свинья, ведь он, похоже, сам об этом не догадывается. Пора поставить изверга на место, пора объяснить ему, что в цивилизованном обществе, живущем по священным заветам демократии, гуманизма и толерантности, подобное поведение считается просто недопустимым. Ведь он, Владик, тоже человек, тоже личность, и имеет столько же прав, сколько и эта наглая скотина, присвоившая себе весь запас пищи и воды. К тому же, в тайне, Владик считал себя выше Цента в плане духовного и интеллектуального развития, да и богатый внутренний мир тоже кое-чего стоил. А то, что Цент тупо сильнее физически, вовсе не дает ему право командовать всеми и издеваться над яркими представителями интеллигенции. Может быть, подобные порядки были заведены в лихие девяностые, но те кошмарные времена, которые сам Владик помнил смутно, давно канули в прошлое. Сейчас другое время, и ныне на любого Цента, вздумавшего жить по-старому, быстро найдется управа.

Весь охваченный духом борьбы за свои права, Владик протянул руку к бутылке с минералкой, но случайно брошенный на лицо Цента взгляд заставил сердце программиста остановиться – изверг не спал, и смотрел прямо на него.

Следующие десять минут Владик потратил на то, чтобы вымолить прощение. Цент не произнес ни слова, даже бровью не повел, но Владик чувствовал – в эти минуты решается его судьба. Он клялся, что больше так не будет, уверял, что его попутал бес, подпускал элементы самокритики, напирая на то, что является слабохарактерным, даже перечислил какие-то диагнозы, могущие послужить смягчающими обстоятельствами. Цент с интересом слушал, затем, когда Владик иссяк, медленно поднялся на ноги, подошел к побледневшему от страха программисту и прописал ему кулаком по почкам. Владик, хрипя от боли, повалился на гудрон, Цент, наступив ногой на его тело, произнес:

– В честь первого дня зомби-апокалипсиса я тебя убивать не буду… пока что. Но запомни, очкарик – еще один малейший повод, и я перестану быть добрым. Кстати, это касается всех. И не думайте, что вас защитит закон или дяденьки в форме. Эпоха омерзительного порядка закончилась. Настали времена свободной борьбы за выживание, когда прав тот, у кого больше кулаки и крепче дубина.

Владик обреченно всхлипнул, Цент, склонять над ним, замогильным голосом произнес:

– Пока живи, очкарик. Живи, но бойся.

Глава 4

Остаток дня прошел без каких-либо происшествий. Зомби все так же топтались внизу, и расходиться не думали. Цент не знал, ориентируются мертвецы на слух или запах, но факт того, что они как-то чуяли своих жертв и не собирались отступать, был очевиден.

Надежда на армию или иные силы, способные дать организованный отпор зомби, не оправдалась. За весь день Цент не услышал ни рева мотора, ни гула самолета. Небо было чистым и безжизненным, земля мало от него отличалась. Мысль о том, что зомби-апокалипсис произошел не только в данном конкретном регионе, но и по всей стране, или даже по всему миру, рождала некоторое беспокойство. Цент умел выживать в мире, где каждый сам за себя, а главный аргумент в споре это пистолет, но чертовы зомби загнали его в ловушку фактически с голыми руками, да еще в такой замечательной компании.

Осмотр окрестностей ничего не дал. Дорога, к которой примыкала заправка, была пуста, очень далеко, почти на горизонте, маячило нечто, могущее быть неким автотранспортным средством, но добраться туда было невозможно из-за зомби-осады. Цент строил разные хитрые планы прорыва, в которых главная роль, роль отвлекающего маневра, принудительно жертвующего собой ради спасения остальных, отводилась Владику, но все они были далеки от совершенства. Шанс вырваться был только один, да и Владик один – два раза скормить его мертвецам не получится. Возможно, они и один раз очкарика жрать не станут, побрезгуют.

День сменился вечером, солнце закатилось за горизонт, и температура заметно упала. Орудуя ножом, который, слава богу, догадался сунуть в карман, когда работал над битой, Цент оторвал лист гудрона, завернулся в него, как в одеяло, и почувствовал себя дураком, упакованным в гидроизоляцию. Остальным, впрочем, приходилось хуже. Цент, разумеется, и не подумал вырезать для них одеяла, а ножа никому не дал. В итоге Анфиса, Маринка и Владик сбились в кучу, чтобы хоть так сохранить остатки тепла, а Цент изволил почивать в компании скудных остатков провизии. Перед сном он пообещал убить любого, кто попытается украсть сухари или минералку, а Владику дал персональное задание – не спать до рассвета и караулить. За сон на посту посулил муки адские. Владик не усомнился в том, что изверг сможет их организовать, ибо Цент уже успел продемонстрировать ему и ярко выраженные садистские наклонности и страстное желание потакать им.

Согревшись в объятиях гудрона, Цент вскоре уснул. Ему приснилось, что вернулись лихие девяностые, и он снова крутой перец, занятый разводом лохов на бабки и доением жадных коммерсантов. Сон был волшебный, не хотелось просыпаться. Оборвать такой сон раньше срока мог лишь конченый мазохист, совершенно не ценящий собственную жизнь. Поэтому, когда Цента разбудил истошный крик Владика, он даже не удивился. Кто же еще, если не этот айтишник?

Цент распахнул глаза, видя над собой начавшее светлеть небо. Не успел он порадоваться, что дожил до утра и что на его сухари никто не покусился во мраке ночном, как вопль программиста вновь резанул по ушам.

– Что же ты так жить-то не хочешь? – проворчал Цент, выбираясь из-под гудрона. – Вот я тебя сейчас….

Тут пред очами Цента предстала такая картина, что он временно забыл о желании совершить над Владиком бесконечный ряд насильственных действий.

Бывший рэкетир всегда догадывался о том, что Маринка имеет непосредственное отношение к силам зла, только доказать этого не мог, потому что макака успешно шифровалась. Но вот настал день, когда она показала свое истинное лицо. Это лицо было ужасным: серое, покрытое зеленоватыми трупными пятнами, с налитыми кровью глазами и окровавленной пастью. Этой пастью настоящая Маринка грызла глотку своей подруге. Анфиса раскинулась на гудроне и не шевелилась, из чего Цент заключил, что сожительница отмучилась. По этому поводу Цент испытал небольшую радость, и очень удивился – ему казалось, что радости должно быть гораздо больше. Затем он перевел взгляд на Владика, который топтался на самом краю крыши и продолжал визжать как тупая девочка, и решил так: если Маринка, подзакусив своей лучшей подругой, следующим блюдом изберет жениха, то вмешиваться в семейные разборки не стоит. Но озверевшая макака могла броситься и на него, а вот это уже будет нехорошо. Из оружия наличествовал только нож, самодельная бита была недосягаема, и к тому же она фиксировала люк, препятствуя проникновению зомби на крышу.

– Господи! Сделай что-нибудь! – закричал Владик срывающимся голосом.

– Владик вкусный, Владик сочный, – начал нахваливать Цент. – Любому зомби понравится.

– Нет! – завопил программист. – Перестань!

Прекратив жрать подругу, Маринка, а точнее то, во что она превратилась по непонятным причинам, подняла голову и уставилась мертвыми глазами на новую жертву. Увы, но выбор ее пал не на тощего Владика, а на вполне себе упитанного и мясистого Цента.

– Даже не думай, – предупредил бывший рэкетир.

Маринка зарычала и пошла на него, вытянув вперед свой руки, бывшие по локоть в крови в самом прямом смысле. Цент вначале струхнул, но тут же совладал с собой. Он много раз успешно бил Маринку при жизни, сделать это после ее смерти будет ничуть не сложнее. К тому же ему так давно хотелось врезать этой макаке.

Первые восемь ударов Маринка выдержала неплохо. Цент бил ногами, целился в живот или в грудь, и каждый раз тело невесты программиста отлетало метров на пять, но тут же вставало и продолжало свой путь к еде. Владик продолжал визжать, на штанах программиста спереди расплылось огромное мокрое пятно недвусмысленного происхождения. Цент готов был биться об заклад, что сзади штаны очкарика отвисают под грузом отваги. Типичная реакция лоха на экстремальную ситуацию: обделаться, закатить истерику, и ждать, когда кто-нибудь другой придет и спасет его жалкую шкуру. Крутой перец не таков. Тот рассчитывает только на себя и свои силы, а сил у крутого перца много, поскольку на работу он их не тратит, ибо труд – удел лохов, а бережет для таких вот случаев.

Поняв, что удары по корпусу не приносят положительного результата, Цент решил сменить тактику. Логика подсказывала, что если переломать Маринке кости ног, ходить она уже не сможет, а если переломать руки, то перестанет тянуть их к телу крутого перца.