На берегу Божией реки. Записки православного

– Я слышал, что вы собираетесь в Задонск и скорбите, что нет денег. Я вам их привез.

И дал мне, сколько было нужно на поездку. А человек он был маленький, сам жил только на небольшую пенсию.

Я сейчас же наняла лошадей, а на другое утро полубольная, еще не оправившаяся от перенесенной горячки, уехала к святителю.

Невозможно передать, с какими чувствами припала я по приезде своем в Задонск к мощам великого угодника Божия! Как к живому, я бросилась к нему, излила перед ним всю свою скорбь, точно внутренность мою всю перед ним вывернула. Я так плакала у его раки, что гробовой иеромонах обратил на меня внимание, снял пелену, покрывающую мощи угодника, и покрыл меня ею.

В Задонске я совершенно выздоровела и душою, и телом…»

На этом рукопись «монашествующей сестры» прерывается. Кто была эта раба Божия? Имя ее не убавит и не прибавит ничего к тому человеческому документу, который я только что занес на страницы своих записок. Двойная жизнь!.. Как удивительно сплелось в ней зримое и незримое, потустороннее и здешнее! Сама составительница этой рукописи не могла бы определить, какой она больше жила жизнью – той ли, которая продолжается за гранью, именуемой смертью, или той, которая начинается здесь, на земле, служит приготовлением к смерти…

– Ну что? – спросил меня «премудрый», – прочли вы мою рукопись?

– Прочел.

– Что скажете о ней?

– А вы?

– Умрем – узнаем! Так думаю и я… А ты как думаешь о ней, мой читатель?

1 марта

Сегодня окончила дни своей земной жизни одна из оптинских жиличек, Татьяна Герасимовна Ананская, кроткое и благоговейное создание Божие, истинная послушница и преданная дочка наших старцев. Происхождение ее мне неизвестно. Знаю, что она и сестра ее, Елена Герасимовна, давние оптинки, выселившиеся из миpа и, по любви к монастырскому безмолвию, укрывшиеся под святой покров Оптиной Пустыни. Со дней установления в Оптиной старчества такие старческие дочки никогда не переводились в старческих хибарках, пользуясь гостеприимством обители то в ее гостиницах, то в отдельных, принадлежащих ей жилых флигелях за монастырской оградой. Поселялись сперва на время, а там и жизнь кончали, прожив ее незаметно, как день один, на святой земле Оптинской.

Перед кончиной Татьяну Герасимовну постригли в схиму.

– Танюшка, матушка! – говорит умирающей сестра, – помолись обо мне, не забудь меня, когда предстанешь пред Престолом Божиим.

– Если стяжу дерзновение, – ответила та, – не только о тебе, но и о всех знаемых буду молиться. Кланяйся всем и проси у всех молитв за меня, грешную!

С молитвой на устах и перешла в жизнь вечную оптинская праведница. Умерла, как уснула…

Как удивительно просто совершается здесь переход от временной жизни в небесную вечность! – ни слез безутешных, ни жгучего горя: точно переезд с одной квартиры на другую. Пожил себе человек, сколько Бог положил сроку, и – с Богом: нечего тут заживаться! Там много лучше…

Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9).

– И что это за прекрасная страна, из которой никто назад вернуться не хочет? – с таким полувопросом обратился раз ко мне один из старейших оптинских монахов о. Нафанаил (Жураковский)[27 - Скончался 14 октября 1917 г.] помнящий еще великого старца Макария[28 - Скончался 7 сентября 1860 г.] и не менее великого архимандрита Моисея.

– Ах, – продолжал он со вздохом, – какая это прекрасная должна быть страна! Только как угодить-то туда нам, грешным? Задумаешься так-то иной раз и заскорбишь, чувствуя свою недостаточность: жил, жил монах всю жизнь, а что нажил? С чем предстанешь пред Судией-Искупителем? Одни грехи и никакого исправления!..

И вспоминается мне, мой батюшка, как я однажды пришел с такими мыслями к покойному старцу Амвросию, расстроенный и огорченный ими до крайности…

– Ну, – спрашивает меня старец, – сказывай, отец Нафанаил, как живешь, как храмину свою духовную воздвигаешь?

– Что, – говорю, – батюшка, одно горе! Кирпич один заложишь, а два вытащишь; камень вмажешь, а три вывалятся: какая это постройка – мусор один! Впору только плакать!

– А ты не скорби, – говорит батюшка, – не отчаивайся! Послушай-ка, что я тебе расскажу! Жила-была одна барыня-помещица, и очень она чистоту на своем дворе любила. Как встанет утром, так прямо к окошку на двор и смотрит, все ли на дворе у нее чисто. Дворня привычку эту ее уже знала и уж, конечно, потрафляла[29 - Потрафлять (трафить) (от нем. treffen – попадать) – угождать, делать приятное. Простонародное выражение. – Прим. ред.]… И вот, братец ты мой, случись раз такая беда: заболела барыня и что-то долго проболела, а холопы-то ее за это время возьми и запусти чистоту дворовую; и посреди двора воздвиглась немалая мусорная куча… Как встала с одра болезни барыня, так сейчас к окошку…

– Это, – кричит, – что? Прибрать сейчас, убрать, чтобы глаза, – говорит, – мои не видали этого безобразия! Сейчас все свезти под гору в яму!

Стали барынино приказание выполнять, а старик-приказчик, человек опытный, и говорит рабочим:

– Вы кучу-то мусорную поаккуратней убирайте: что гоже, отбирайте к стороне, а что негоже, то только и везите под гору…

– И что ж ты, о. Нафанаил, думаешь? – сказал мне батюшка Амвросий. – Как взялись за кучу-то, так мало чего и под гору пришлось свезти: то гоже, это гоже, а мусору-то почти что ничего и не оказалось… Видишь, братец ты мой, – добавил батюшка, – и тебе о твоем мусоре нечего отчаиваться: посмотреть на тебя – мусор мусором; а начнешь тебя разбирать, глядь, гожее-то что-нибудь и отберется..

– Так-то, С.А., умели старцы наши утешать и ободрять отчаивающегося человека!

Этот о. Нафанаил – один из столпов оптинского благочестия, живая хроника оптинская за 40 с лишним лет ее жизни – от конца 60-х годов до дней текущих, но погружаться в воспоминания при посторонних не очень любит. И то мне в честь, что он обронил для меня одну из жемчужин с неписаных страниц своей сердечной летописи.

3 марта

Бренные останки схимонахини Татианы сегодня предали земле. «Земля еси, и в землю отыдеши!» И мы все пойдем туда же…

Страшно усталый вернулся я домой с погребения: часы, литургия Преждеосвященных Даров, отпевание… Служба началась в восемь с половиной часов утра, а окончилась в час пополудни.

Дверь на парадном крыльце открыл мне наш мальчик, служащий на побегушках.

– А завтра, – объявил он мне радостно, – у нас опять похороны!

– Кого хоронят?

– А нашего золотаря, Николая.

Николай-золотарь, крестьянин соседней с Оптиной деревни Стениной, оптинский ассенизатор. Все время он был на ногах и работал и только вчера вечером, хотя уже и больной, но без посторонней помощи пришел из своей деревни и попросился лечь в оптинскую больницу.

Сегодня в 5 часов утра его уже не стало. Хоронить его будут рядом с нашей усадьбой, на кладбище «Всех святых». Тяжела была его работа, но за то и удостоена великой награды: кости трудника лягут рядом с мощами многочисленных оптинских праведников, почивающих на этом кладбище в ожидании последней трубы архангельской.

За великое счастье, за честь безмерную считаем и мы, оптинские гости, такое для нас благодатное соседство. Придет время, пробьет смертный час, и, если изволит Господь, пойдешь стучаться во врата небесного чертога, уготованного оптинской праведности…

– Кто там? – спросит небесный привратник.

– Ваш, – ответит душа моя, – около вас на земле жил я, питаясь от крох, падавших со стола господ моих.

Неужели ж не признают меня тогда за своего оптинские небожители?..

4 марта

Не успел я напиться чаю, как прислуга мне доложила:

– Вас какой-то господин спрашивает.

– Какой господин?

– Не знаю. Он сказывает, что его к вам прислал отец Анатолий. Он желает лично вас видеть.

– Где он?