Ключ под ковриком

Ключ под ковриком
Сергей Александрович Падалкин

Автор предусмотрительно родился в 1970-м году, чтобы потом легче было высчитывать свой возраст. В самой что ни на есть среднестатистической семье, в школу ходил самую что ни на есть среднюю. Несколько (или чуть больше) коротких рассказов из этого сборника будут самыми обычными, и для всех узнаваемыми. Даже обложку решили сделать чёрно-белую, как экран старенького телевизора. Хотя книжка могла быть и красной, потому что в ней встречаются редкие и исчезающие чувства и черты: доброта, отзывчивость, открытость, честность. Итак: в городе, где нет асфальтных дорог, мэр передвигается на личном вертолёте. Это обыкновенная история для нынешнего времени, но так было не всегда. Содержит нецензурную брань.

1 сентября 1977 года

В конце лета ночи становились всё холоднее. Лёсику с Олежкой приходилось надевать куртки, отправляясь затемно на рыбалку в порт. Олежка, двоюродный брат, был младше на два года. Ну сущий ребёнок, – по-взрослому снисходительно рассуждал Алексей. Вот и вчера пришлось повозиться с ним на замысловатом пути к причалу. Каждый скользкий камень на берегу знали наизусть. Где пролезть под забором, где перепрыгнуть, где затаиться. Сначала удирать от портовых собак, потом от хромого и, наверное, поэтому злого сторожа с квадратиком усов под носом. А на пирсе уже моряки, они добрые. Семилетний Лёсик, вспоминая вчерашние приключения, опять замечтался. Городок на берегу моря продувался малосольными ветрами круглый год. А улочка, на которой они жили, настолько близко подходила к берегу, что шум прибоя слышался почти всё время. Особенно ночью. Около детсада, куда ещё недавно водили Лёсика, высилась огромная бронзовая скульптура: рыбаки в волнах добывают белугу. Рыбина была здоровенная, в два человеческих и в четыре детских роста.

В те времена чёрной икры на Азове добывалось много. Дети её ненавидели. Солёная и невкусная. Ведь куда лучше пломбир за двадцать копеек, особенно шоколадный. В магазине Гофмана, куда бабушка посылала за молоком и хлебом, к счастью, продавалась только кабачковая икра. Дети думали, что магазин называли в честь сказочника. Оказалось, по фамилии завмага. «Завмаг» и слово магическое, и был он какой-то могущественный среди взрослых авторитет. Других деталей Лёсик не понимал, да и не особо интересовался. Сказано к Гофману – значит, айда босиком по тёплой грунтовой дороге. Возможно, осетровой икры в магазинчике не было потому, что она шла на экспорт. В старших классах Алексей уже знал, что спустя тридцать лет после войны людям нужнее были многоэтажки, заводы и санатории. Тем не менее, бабушка на свою скромную воспитательскую пенсию нет-нет, да и покупала пол-литровую банку малосольной зернистой, аж за тридцать рублей. У рыбаков из-за высокого портового забора. Причём озираясь, как разведчик на задании. Не то, чтобы дед Коля с бабушкой были какими-то богачами. Бабушка после войны до самой пенсии и даже больше работала в интернате для детишек-сирот. У неё-то и своих детей было шестеро, и всё равно ещё чужих растила. Впрочем, какие же они чужие. Дед учил Лёсика плавать, рыбачить, играть в шахматы и смотреть футбол. Это теперь Лёсик понимал, что надо болеть вместе с дедом за «Динамо» Тбилиси. А когда был маленький, спрашивал во время трансляций у взрослых: где тут наши, а где немцы? До войны-то было рукой подать, по крайней мере во времени. В общем, дед болел за команду из города, где они с бабушкой познакомились в сорок четвёртом. Прямо в госпитале, куда дед Коля попал после тяжёлого ранения. Ну тогда, конечно, совсем не дед. Молодой неунывающий парень из таёжного посёлка.

Лёсик уже понимал, что обычно у всех детей по две бабушки, но не всегда по два деда. Потому что один, а то и оба, могли оказаться погибшими на войне. Вторая бабушка Лёсика жила в деревне. Там было много удивительного и необычного. Огромная русская печь, как в сказке про Емелю. Необычный говор, смесь русского и украинского. А ещё корова с огромными очами и тёлка. Тёлку звали Лютка.

– Людка, Людка – повторял Лёсик, а деревенская бабушка улыбалась. И объясняла: Лютка, потому что родилась в лютом. По-украински значит в феврале. Март это березень, поэтому тёлка, рождённая в марте – Берёзка. Апрель – квитень, стало быть Квитка. Ну и Майка…

– Если родилась в мае! – догадался Лёсик. Хотя май на украинском был травень.

Обо всё этом и размышлял Алексей на своей первой школьной линейке. Вдруг из хрипящих репродукторов донёсся скрипучий голос грозной тётки с громоздкой высокой причёской. Это рыжее сооружение у неё на голове было похоже на Вавилонскую башню из журнала «Огонёк». Лёсик, впервые в жизни одетый в неудобный и нелепый костюм, немного испуганно оглядел новый для себя мир. Этот мир был огромный и шумный, и назывался школьный двор. Столько детей сразу Лёсик видел только по телевизору, когда показывали, например, столицу. А настоящих бледных москвичей летом очень много приезжало к ним в городок прямым поездом. Их на улице было видно сразу. Обгоревшие на пляже с непривычки и от нетерпения, в первые же дни отдыха. Красные, как варёные раки. Лёсик жалел наивных жителей столицы. Что за будни у них? Сплошные площади и колонные залы, только и делай что ходи на демонстрации, а моря-то и нет. Вот разве что парад на девятое мая, вот это да. Бравые подтянутые ветераны со сверкающими медалями, безукоризненно чеканящие шаг солдаты и так же безукоризненно отбивающие ритм военные оркестры. Не то, что на первом звонке сегодня. Шум, гвалт, как на птичьем рынке. Линейка уже заканчивалась грустной песенкой «Учат в школе». Ветерок с моря призывно зашелестел листами огромных тополей. Ну и хорошо, подумал Лёсик, было интересно, а теперь пойду-ка я на море. Но что это? Оказалось, что войти в школу было легко, а выйти непросто. Учительница выстроила их и повела к высокому крыльцу. Лёсику стало себя жалко. Он загрустил, озирая огромный школьный двор, обнесённый кованой оградой.

Начались уроки. Учительница с трудно запоминающимся именем Лидия Хаджумаровна восторженно поведала, что весь год они будут учить буквы и к концу первого класса научатся читать. Лёсик читал уже давно, и к грусти добавилась скукота. Ну уж нет. Поброжу хоть по школьному двору, если на море нельзя, – встал тихонько Лёсик из-за парты и двинулся в коридор. Учительница застыла, долго соображала, что к чему, потом громко его одёрнула. Лёсик был в ступоре, на него никто никогда не кричал раньше. Что за день такой?

Наверное, поэтому на ближайшей перемене аккуратный первоклассник в новом костюмчике около школьного забора как бы невзначай подпрыгнул, вскарабкался на каменный парапет, и, прошмыгнув в дыру между коваными прутьями, выскользнул на волю. Перевёл дух. По эту сторону легче дышалось, и снова зашумело море. Тем временем раздался неприятный звонок на урок. Звучал совсем по-другому, чем перед этим на переменку. Малышня, повизгивая и толкаясь, как стайка гусят во дворе у деревенской бабушки, кинулась в корпус, подгоняемая учителями. Лёсик пошёл снаружи вдоль ограды. Старшеклассники, совсем взрослые, кое-кто даже с проступающими усами, играли в футбол – там, внутри двора. Совсем презирая звонок. Мяч вылетел через забор. Лёсик хотел было поймать, но его опередил какой-то расторопный пацан. У него на лацкане была звёздочка с профилем Ленина. Не меньше, чем второклассник, – уважительно подумал Лёсик. Этот тип пнул по мячику, но не смог перебросить забор. «Давай, шкет», – поторапливали старшеклассники. Шкет ещё раз – и снова не получилось. После третьей попытки не выдержал Петя, старшеклассник с усами. Его имя Лёсик узнает через пару лет, когда Петю прямо из-за парты оденут в наручники, затолкают в жёлто-синий бобик и больше не вернут.

Лёсик знал, что такое наручники. У них был сосед по улице, здоровенный парень дядя Витя. Он был очень взрослый, лет двадцати, а то и больше. И вот однажды вечером на улице случилась какая-то нехорошая история. Так говорила бабушка. С приездом милиции и скорой помощи. Взрослые скрытничали по этому поводу, Лёсик не особо расспрашивал, но кое-что подмечал. Да и потом, однажды подвыпивший кореш деда Коли – так он себя называл – обронил при встрече у гастронома: Алексей, твой дед настоящий герой. Лёсик узнал, что увалень Витя с дружками хотели сделать что-то очень плохое. Что именно, Лёсик не понял, и вообще его представления о плохих, а тем более очень плохих поступках, были весьма скудными. А дед Коля, седой, маленького роста, весельчак и балагур, с этими хулиганами подрался. Потом лежал в больнице. Зато одному из Витькиных дружков сломал руку, а другому свернул челюсть. Так шептались бабушка с мамой.

И вдруг, в нетерпеливом ожидании футбольного мяча, старшеклассник Петя обозвал неуклюжего второклашку как-то очень забавно, по-взрослому, тремя необычными словами. Ни разу прежде Лёсик таких слов не слыхал, но они ему понравились и запомнились. Тем более, остальные старшеклассники закатились от смеха. Вот оно как взрослые называют нелепого смешного персонажа, – смекнул Лёсик и неспеша побрёл домой, повторяя вслух услышанное.

У двора стоял грузовичок. «Ура, тётя Марина приехала!» – обрадовался Лёсик. Это была мама Олежки, она работала заготовителем в Ростовской области, за тридевять земель и триста километров. Кто такие заготовители, Лёсик не до конца разбирался. От этого слова веяло сибирским холодом и соболиными шкурами, но грузовик привёз помидоры, яблоки и арбузы. «Награды полей» – именно так взрослые весело называли гостинцы тёти Марины, и, посмеиваясь, поглядывали на Лёсика. Дело в том, что Лёсик читать научился рано, и с удовольствием выхватывал буквы все подряд и отовсюду. И вот как-то таскал он по двору газету «Труд» с передовицей «Награды полей», и расспрашивал взрослых, зачем поливать награды, они ведь заржавеют. Мама, улыбаясь, объяснила, что награды это не только ордена и медали, что хранятся в комоде у деда Коли. Лёсик тогда не мог понять, какие ж ещё бывают награды. Он, когда ещё был маленький, однажды сказал деду, мол, у тебя всего семь медалей с орденами, а я видел ветеранов, у которых по десять и больше. Дед ничего не ответил, пожал плечами и вышел на перекур. Хотя только недавно выходил. Больше Лёсик об этом не спрашивал, предполагая, что ляпнул какую-то глупость.

Когда собирается огромная семья, все пути во дворе ведут к обеденному столу. Было очень душевно. В этот раз, в честь первого сентября, приехало много взрослых. Даже отец Олежки, врач-хирург, родня называла его Толиком. Хотя Лёсик знал, что настоящее его имя Тажудин Гаджиевич. «Алексей, ты парень серьёзный, – говорил ему дядя Толик. – Тебе скажу, потому что они не понимают и называют меня то чеченцем, то дагестанцем. А я – агулец. А ещё у нас аварцы, даргинцы и много других». Дядя Толик разговаривал с Алексеем как со взрослым и серьёзным парнем, но сам агулец был совсем несерьёзный. Никогда ни на что не жаловался, всегда веселился, соседскую девчонку Вальку называл Валка. Многие шутки дяди Толика Лёсик не понимал. Например: «цветы без шампанского – деньги на ветер». Однажды Лёсик случайно услышал, что на праздники доктора пьют спирт. «Из кружки Эсмарха?» – по-взрослому осведомился Лёсик.

Всю огромную родню одновременно Лёсик ещё не видал никогда, уж слишком она была велика и велика была страна, по которой разъехались шестеро бабушкиных детей. Взрослые выпили за Победу. Деда уговорили рассказать о войне, что он делал крайне редко. Да и рассказывал в основном смешные случаи. А может быть, просто смешного было мало, поэтому дед так мало и рассказывал.

Дед Коля был морским пехотинцем. Как-то к ним в госпиталь приехал известный артист. Поёт всякие арии – фронтовики молчат. Артист старается изо всех сил, то про паяца, то про какого-то Онегина, то арию Хозе из оперы Бизе, а матросня скучает. Артист в сердцах – ну я вам задам! И как взялся наяривать блатные песенки, похабные частушки – моряки в восторге, кричат, хлопают. Известный артист взял паузу, нахмурился, и возмущённо: что вы за люди? Я вам классику – вам скучно, я муру какую-то – вы в восторге. «К чёрту классику, муру давай» – закричали десантники в ответ.

Все за столом весело засмеялись, и Лёсик вдруг вспомнил взрослое выражение, услышанное от старшеклассников сегодня на футбольном поле.

– Так ведь он настоящий …! – и Лёсик выпалил отчётливо и с расстановкой три новых слова, услышанных сегодня от старшеклассника. Мол, вот смешной малый этот артист. Лёсик довольно замолчал, наслаждаясь произведённым эффектом. Повисла тишина, которую Алексей вспомнит в восьмом классе, читая финал «Ревизора». Тётя Марина нашлась первой. И произнесла, как ни в чём не бывало: ну что ж, кажется, начинается взрослая жизнь. Это точно, – подумал Лёсик, вспоминая высокую кованую ограду, в которую теперь придётся входить каждый божий день. Десять лет, целая вечность и даже больше. От звонка до звонка, повторил про себя Лёсик непонятную раньше фразу. Которую однажды обронил во взрослом разговоре Витя, сосед через дорогу. Тот самый, с профилем Ленина на груди.

Как я в школе учил немецкий

Наша старая школа была прямо около порта. Персонажи в школе были весьма колоритные. Серёга, сосед по парте, который первого сентября в первом классе не ходил на линейку, потому что надоело за два предыдущих года. Этот огромный детина девяти лет лупасил весь класс и половину школы. До конца букваря он так и не доучился, пошёл на повышение в спецшколу для трудных детей и подростков, а к шестнадцати годам уже сел не за парту, а за разбой. Иногда он появлялся в городке, прежде чем снова отправиться за новыми татуировками. Однажды поймал Мазура (фамилия такая, имени никто не знает), усадил на лавочку, воткнул в неё же финку ручной работы и объяснил правила игры. Мол, отходим в разные стороны на десять шагов, потом по сигналу кидаемся к ножу, кто первый схватит, тот другого и зарежет. По сигналу Мазур бросился наутёк, и не видел Серёгу с тех пор пятнадцать лет, пока не встретил в церквушке, где бывший гроза района каялся и замаливал грехи на посту заместителя дьячка.

Но вернёмся в четвёртый класс. Как раз распределяли, кому какой язык учить. Не знаю как у вас, а в нашей школе класс «А» это были мажоры, «Б» – подающие надежды, а «В» вроде как лучшее из оставшегося «Г». Разумеется, А и Б сидели на элитном английском, ну а мы осваивали немецкий на случай войны. Всё бы ничего, у нас в школе был даже заслуженный учитель Украинской ССР по физике, да вот ни одного учителя немецкого не было. Полгода мы радостно и весело валяли дурака, но однажды весной в час небывало жаркого рассвета вошла красивая тёха (тётя на тогдашней школьной фене), и на непонятном, но не украинском языке чего-то сказала. Ирина Павловна сразу откровенно призналась, что дойч у неё был вторым в университете и она его терпеть не может, давайте лучше я вас научу французскому. Учебный год подходил к финишу и терять время на буквы и прочую лабуду было некогда, и мы хором пели – нет, не гимн – а весёлые французские песенки. Прям как в фильме «Республика ШКИД». Были ли они (песенки) столь похабны, как в сценарии Пантелеева, нам неведомо, никто не понимал ни слова, но я до сих пор помню солнечную «Сюр лё пон, давиньон, они дансе тутанрон». На следующий год Ирина Павловна исчезла, и наши беспечные уроки французского прекратились. Нашли другую, ещё моложе и ещё красивее, и пока она пыталась как-то совладать с нашим развесёлым коллективом, прошло полгода, и выпускница запорожского педагогического залетела в декрет от физрука. Это многозначительно сказал Димка, сын биологички. Мы не совсем понимали, что это значит, но куда-то подевалась и наша училка, и физкультурник.

Директриса Жанна Андреевна была редкой самодурой. Вела русский язык и литературу, и такое было впечатление, что старалась внушить страх и ненависть к обоим предметам. Взгляд у неё был то стеклянный, то оловянный, а то и деревянный. Наверное, поэтому новую учительницу немецкого ждали долго. Да мы и не особо ждали. Но однажды дождались. Моника Гердхардовна (почему-то ей казалось, что с таким ударением нам легче будет произносить) была настоящей немкой из ГДР. И очень хорошо понимала по-немецки. Одна беда, по-русски говорила не очень. Мне, как отличнику, доводилось выступать переводчиком между нею и классом, а то и между нею и приглашёнными родителями. Ясное дело, половина пацанов и русские буквы путали, а с немецким вообще завал. Но как-то до конца восьмого класса дотянули, а там кто в бурсу, кто в тюрьму, в общем стало легче.

По крайней мере, когда на первом курсе университета меня чуть не отправили в армию из-за заваленного экзамена по немецкому, уроки Моники пригодились. Университетская преподавательница была суровой и смешной. На первом же занятии процитировала нам Лермонтова:

Не пылит дорога, не дрожат листы.

Подожди немного, отдохнешь и ты.

А потом, благоговея, подкатила глаза, и говорит, мол, слушайте, как утончённо и ритмично звучит в оригинале у Гёте:

Каум айнэн хаух

Дии фёгеляйн швайгэн им вальдэ

Вартэ нур байдэ

Руэст ду аух…

Ну или что-то в этом роде.

Кольцо с рубином

Отец мог работать много и сумасбродном ритме. «Вкалывать» – так он это называл. Ещё он мог много и сумасбродно пить. В 1975-м, о котором речь, отцу было двадцать пять, и он одновременно делал и то, и другое.

Однажды летом в областном центре появились три гражданина: отец, мать, и пятилетний я. Зачем нас туда занесло, я совершенно не врубался, взрослая жизнь мне уже тогда казалось странной и непонятной, а сейчас кажется ещё страннее и непонятнее. Ну да ладно, короче, шатались мы по проспекту по самым скучным магазинам – ювелирным. Из игрушек там была только блестящая сабля с бесцветными камушками, абсолютно непригодная для игры во дворе, девчачья какая-то. Я даже не стал просить родителей купить. Впрочем, я почти никогда ни о чём родителей не просил. Благородство и скромность присущи мне с детства и, как видите, сейчас присущи ещё больше. Но именно в этот суматошный день я потребовал мороженого, интуитивно понимая, что ежели для себя они выбирают подарки, значит и мне чегой-то (как говорил дед Коля) положено. Может быть, даже не фруктовое за семь копеек, а шоколадный пломбир за двадцать. Отец рассеянно отмахнулся, потерпишь, мол, оно на каждом углу продаётся. Странно, думал я, что же в такую жару может быть важнее шоколадного пломбира? Мы как раз чапали к магазину «Рубин», что был на углу Ленина и Чекистов.

– Чем не каждый угол? – попытался я скаламбурить. Острить, надо сказать, я начал с двух лет, и последующие лет двенадцать мне это всегда сходило с рук. Как раз в два годика, когда меня крестили, я уже неплохо болтал на русском. Нынче это иностранный, мог бы зарабатывать переводами. Гости церемонии крещения начали посмеиваться, когда я попытался отговорить батюшку окунать меня в эту странную ванночку. Но вся процедура чуть не расстроилась из-за бурных оваций, вызванных моей следующей репликой: «Не то поёшь, спой «Не плачь, девчонка». Батюшка, смеясь в окладистую бороду, всё-таки проигнорировал мои намёки, и допел, и выкупал, хорошо хоть недолго и не вычёсывал голову колючим костяным бабушкиным гребнем.

Как и батюшка тогда, так и батя через три года на углу Ленина, нагло проигнорировал мои намёки и оставил меня без мороженого. Ну и пусть, подумал я, буду гордый навсегда.

Внутри ювелирного были очереди, и я тоскливо топтался среди огромных взрослых туловищ, размышляя, ну зачем люди занимаются такой ерундой, ведь дома у нас чистое синее море, и купаться куда интересней и никаких денег не надо. Тут мамка отвлекла меня посоветоваться – какое? Я выбрал массивное жёлтое кольцо с огромным бордовым камнем, который удивительно переливался непонятным внутренним светом. Голос мой оказался решающим, отец пошёл в очередь в кассу, мамка получила кольцо, а я остался и без мороженного в этот день и, конечно, без пляжа. Ведь нашу неунывающую троицу ожидало ещё путешествие в душном автобусе обратно к морю, в умытый летним дождиком провинциальный городок.

Сорок два года назад это было. И вот сегодня меня занесло в этот областной центр.

Присел я на том же углу в какой-то фаст-фуд, где зонтики наизнанку с надписью что-то вроде SHIT FOR YOU. Или наподобие, я-то в школе немецкий учил. Выбора не оставалось – ни перекусить, ни выпить тёплой абрикосовой больше было негде. А крайняя необходимость иные преступления оправдывает, не то, что посещение чизбургерной. В общем, жевал я американскую полусинтетику, запивал отечественной («пиво» это называется в меню), и пялился по сторонам. Всё поменялось. Фонтан разрушен, безголовые гипсовые пионеры в центре композиции рассеянно застыли посреди непривычного пейзажа, окруженные лотками с шаурмой и ломбардами. Вокруг бродят колоритные алкаши, гопники, наркоманы и полицейские в лоснящейся от сорокаградусной жары чёрной униформе. Сквер вырублен почти полностью, аптеки, игровые автоматы и рюмочные гордо расположились на месте тенистых аллей. И только вывеска «Рубин», которая на углу, осталась та же самая.

Родители в конце девяностых перебрались из приморского городка в этот областной центр. Отец «вкалывал» на заводе, который жутко коптил и без того грязное небо. На заводе под чёрным небом отец заболел и вскоре умер, несмотря на операцию, пушку и химию. Все его оборотные капиталы ушли на безуспешные попытки жить дальше.

Из семейных сокровищ оставался только плотный детский бежевый носок. Там хранилось золото. Массивные советские кольца, печатки, цепочки. Мамка постоянно перепрятывала его в какие-то неожиданные нычки. Однажды, вскоре после похорон отца, разбитая горем мать была одна в квартире, и по обыкновению смотрела в окно на разбитую же дорогу. В дверь позвонила цыганка. По старой привычке, со времён, когда на окнах не было решёток, а ключи прятались под ковриком, мамка впустила их, галдящих, то ли попить воды, то ли ещё за чем. В общем, не заканчивающие курсов НЛП и даже не умеющие читать гости вымутили у неё все ценное, что оставалось. Такой себе тяжёленький свёрток. Где хранилось и массивное кольцо с огромным бордовым камнем. Которое было куплено вскоре после победы "Динамо" Киев в кубке УЕФА, в магазине на углу, где и сегодня, через сорок два года, крепко держится всё та же вывеска.