Карагач. Очаровательная блудница

– А как они в землю попали, книги-то? – спросил он то, о чем Рассохин даже не задумывался. – Кто закопал?

– Кержаки, наверное. Там исконно раскольничий край…

– Зачем?

– Кто их знает?.. Должно быть, прятали.

– Надо выяснить, почему прятали, – заявил Бурнашев. – То есть это единичные случаи или система. Если система, тогда можно искать. Займись, узнай все, а я аппарат сделаю.

– Какой аппарат?..

– Попробую скрестить ужа и ежа. А как ты иначе собрался искать? Есть одна мысль, давно хотел воплотить в железо, да стимула не было… Но за это ты возьмешь меня с собой на Карагач.

– У тебя молодая жена и маленькая дочка, – напомнил Рассохин.

Сатир отчего-то набычился, и Рассохин вдруг подумал – сейчас скажет, что опять разводится. Суть их многолетней переписки состояла в том, что Бурнашев сообщал ему о своих свадьбах и слал приглашение, потом с восторгом рассказывал о детях и, наконец, о разводах, их философских обоснованиях и причинах.

– Я, кажется попал, Стас, – на сей раз сказал Кирилл. – Мы с Сашенькой в храме повенчались… И теперь просто беда.

– Развенчаешься, не впервой, – не без иронии сказал тот.

– Боже упаси!.. Сашенька женщина потрясающая! Она жена мне до последнего часа…

Так он про всех жен говорил.

– В чем же беда?

– После венчания Сашенька религией увлеклась, а до этого и в церкви-то не бывала… И надо же, каждый день теперь ходит, дома все с молитвами, без креста есть не сядешь, спать не ляжешь… Точно как у кержаков! Посты всякие, запреты, шаг влево, шаг вправо… И меня еще с собой тащит! Святого делает… Курить нельзя, выпить – по праздникам, ругаться и вовсе, даже если молотком по пальцу… В общем, тоска смертная, Стас. Хотя я догадываюсь, зачем она это делает.

– Зачем?

– Опутать хочет, в кокон заплести, чтоб сидел и не дергался. Она же знает про всех моих жен, детей. Что я от них, как колобок… Религия – это самый действенный способ, могучий рычаг, чтоб придавить человека, смирить волю… У Сашеньки ручка слабенькая на вид, нежная, целуешь – так подрагивает. Она все время взволнованная, понимаешь? Таких не любить невозможно!.. И вот этой ручкой она меня за горло…

Прядь с лысины свалилась и висела возле уха, как казацкий чуб, – Рассохин впервые видел приятеля несчастным и растерянным.

– Сорваться хочешь от нее на лето? – прямо спросил он.

– Хотя бы месяца полтора воли! – простонал тот. – Нельзя же так сразу приручать зверя!

– Отпустит?

– С тобой отпустит! – уверенно сказал Бурнашев. – Сашенька считает, ты вообще праведник, то есть ведешь праведную жизнь. Поэтому и выглядишь на тридцатник. А я волосы на чужих подушках оставил…

– Знала бы она, какой я праведник, – проворчал Стас.

– Скромник ты наш!.. За больной женой ухаживал, умерла, так не пустился во все смертные. Воздержание, умеренность, ну и все прочее. А потом, бескорыстно спасать церковные книги, иконы – это же духовный подвиг! Сашеньке нечем будет возразить!.. Даже если их там нету, все равно поедем! Кобеля надо обязательно спускать с цепи, иначе хозяйку покусает.

Таким образом Бурнашев вдохновил Рассохина на экспедицию, но едва они начали считать, во сколько обойдется поездка в Сибирь двух-трех человек со всеми транспортными расходами, арендой лодок и закупкой дорогостоящих японских радиоблоков, плат, матриц, видеокарт и прочих деталей для аппарата, то пыл сразу же потерял высокий градус. На все про все требовалось более миллиона, а потом еще раз пересчитали, и сумма увеличилась почти вдвое – столько из кармана не достанешь и взять особенно не у кого. Правда, Бурнашев одного богатенького приятеля вспомнил – отставного милицейского полковника Галицына, но сразу сказал, что тот вечно прибедняется, взаймы не дает и если даст какую-то часть, то непременно попросится в экспедицию, поскольку давно мечтает посмотреть настоящую дикую Сибирь. И вполне может потребовать компенсацию, например процент от найденных кладов. Так что никакой бескорыстности не получится.

В общем, расстались они с настроением кислым, однако и тут не обошлось без мистики: буквально через день вдруг объявился младший Колюжный, который до этого не звонил, пожалуй, год. И вопрос с финансированием закрылся в тот час же, как Рассохин, опять же скрывая истинную причину, поведал Колюжному о замысле экспедиции – о Карагаче тот уже был наслышан.

С Колюжным-старшим Стас работал на Вилюе. Славка тогда был еще маленький, но любопытный, рвался с геологами в поле, и Рассохин однажды взял его с собой на прииск, где и научил мыть золото лотком. Геолог из Колюжного не получился, ибо через несколько лет его перевели в министерство, Славка закончил экономический факультет, потом учился за рубежом, но умения добывать золото не утратил – стал солидным бизнесменом и заработанные деньги не жалел, устраивая всевозможные экстремальные походы зимой на снегоходах, летом на моторных лодках.

После того как вопрос с деньгами решился, Рассохин наконец-то уверовал, что экспедиция на Карагач состоится, воспрял и с вдохновением ушел в Интернет выуживать все, что есть по старообрядческим поселениям и скитам по Карагачу. Но оказалось, кроме упоминаний о том, что бассейн этой реки заселялся беглыми раскольниками в восемнадцатом веке, ничего интересного не было. Дважды попадались невразумительные научные публикации профессора Дворецкого, утверждающего, будто кержаки толка молчунов приходили сюда с реки Керженец, для чего он проводил специальные исследования говоров, бытовой и религиозной культуры. Будто обычай после сорокалетнего возраста замолкать до конца жизни возник еще на европейской части России и впоследствии перекочевал в Сибирь. И уже здесь их почему-то перестали называть молчунами, а окрестили погорельцами, видимо, после какого-то пожара.

И хоть бы строчка, хоть бы намек, почему эти молчуны-погорельцы закапывали книги!

Этот профессор жил в Питере, и Рассохин уже прикидывал, как бы в ближайшие выходные с ним встретиться, искал адрес и телефоны, и в хлопотах выпало из памяти, что в субботу должна приехать дочь Жени Семеновой, из той же самой Северной столицы. Когда она рано утром позвонила в дверь, Стас в недоумении пошел открывать и, увидев на пороге женщину, отпрянул и потерял дар речи. Он вмиг вспомнил о Елизавете и так же вмиг узнал ее: перед ним стояла точная копия блудной отроковицы – тот же нос с горбинкой, большие глаза с выпуклыми веками, чуть впалые щеки и яркие даже без помады выразительные губы. И скорее всего, от этого внезапного сходства ощутил смущенное волнение, в первые минуты не знал, как себя вести – то ли как с реальным человеком, то ли как с привидением, вдруг возникшим из небытия.

– Простите, – сказало это явление в прихожей. – Могу я видеть вашего отца?

– Моего отца? – странный вопрос несколько вернул к реальности. – Но он давно умер…

– Я разговаривала по телефону, – смутилась Елизавета. – Со Станиславом Ивановичем Рассохиным…

– Это я, – признался он. – А вы копия Жени Семеновой.

– Да, мне говорили, – заметила она грустно. – Я очень похожа на маму… Значит, вы ее хорошо помните. А я представляла вас намного старше…

Сходство было не только внешним: оказалось, Лиза даже в профессии пошла по стопам матери и работала фотокорреспондентом в модном цветном журнале.

Потом он уловил все-таки первое, видимое различие: у Лизы не было в глазах той манящей улыбчивости, призывного изгиба приоткрытых губ, легкого, увлекающего и какого-то шелкового шелеста в голосе – всего того, что с избытком присутствовало у Жени Семеновой. И еще, волнуясь, заикалась немного на некоторых первых буквах. Возможно, поэтому она показалась сдержанной и замкнутой – в общем, дитя уже другого, неромантичного времени, хотя привезла с собой фотокамеру, чтоб заодно поснимать московские февральские пейзажи.

– Мне стала сниться мама, – призналась Елизавета, когда сели на кухне пить чай. – Нынче только, с января…

Рассохин вспомнил, что и ему Женя первый раз приснилась вскоре после Нового года.

– И теперь вижу ее почти каждую ночь, – продолжала она. – Сон один и тот же: мы сидим на даче и смотрим, как ласточки вьют гнездо на веранде. Сначала я обрадовалась: никогда ее во сне не видела, помнила по старым фотографиям… А потом это стало мучительно. Несколько раз ходила к психологу, была у экстрасенса, в церкви… В общем, все говорят одно и то же: мамы нет в живых, если за тридцать лет не объявилась.

Если бы она сделала паузу, Рассохин бы заполнил ее откровенным признанием и подтвердил, что и в самом деле Жени нет в живых, однако Лизе хотелось высказаться, поэтому она всего лишь подняла взгляд и продолжала:

– И еще говорят, надо успокоиться, принимать на ночь снотворное, больше бывать на воздухе, свечи ставить за упокой… А я не верю, что мамы нет. Чувствую – жива, и потому решила ее поискать. Мне кажется, она меня зовет, хочет, чтоб нашла… И теперь устанавливаю всех, кто знал маму, кто ее видел накануне… Разыскала бывшего начальника Карагачской партии, Гузь фамилия. Помните?

– Очень хорошо помню, – отозвался Рассохин и поймал себя на мысли, что все еще рассматривает гостью и ищет отличия.

– Он уже старенький, больной, с палочкой ходит. Но всех помнит, и маму, хотя видел, говорит, всего дважды. Мама была яркая, запоминающаяся, правда?

– Правда, – согласился он. – Она походила на греческую Афродиту. Известная скульптура…

– И еще, – после долгой и печальной паузы проговорила Лиза. – Скажите мне честно, без всяких предрассудков… Гузь мне сказал, моя мама была гулящая. Он сказал – блудница. То есть, насколько я понимаю, не очень-то тяжелого поведения…

– Сволочь он, этот Гусь! – отрубил Рассохин. – Ни стыда и не совести…

– Я ему почему-то верю. И слово старинное, не обидное – блудница.

– Болтовня, стариковский треп!

Сказал уверенно, а у самого перед глазами возникла картинка: сосновая грива среди болот, реликтовые деревья, и они с Женей друг против друга. У Рассохина в руках трехлинейная винтовка с примкнутым трехгранным штыком…