Чудские копи

– Что же это, боже мой…

Никита не пропал, распрямил спину и, кажется, впервые моргнул. До этого не замечала, глядел, как филин…

– Позвать? – как-то опасливо спросил он. – Только ты не удивляйся. Жена у меня… В общем, не наша, не русская.

– Шорка, что ли? В Таштаголе ведь шорцев много…

– Ага, мам, шорка, – согласился с готовностью. – Я позову?..

– Погоди! – она растерялась, чувствуя, как вновь закачались стены, и ухватилась за то, что бросилось в глаза. – А одежда?.. Это что за балахон на тебе?

– Нас обокрали, мам, – соврал он смущенно. – По дороге, ушкуйники какие-то напали…

– Раздели и разули?

– Ну да! Ограбили. Мы же пешими добирались, ночами шли, по железной дороге… Нам бы переодеться во что-нибудь.

– Всех ограбили?

– Голыми оставили. На полустанке проводница списанные кипы дала.

– Какие кипы?

– В которых они постельное белье получают на складе. Дырки прорезали и надели…

Последние крепи в ее душе не выдержали напора и с треском обрушились, словно подорванная лава. Кровля и подошва почти сомкнулись, оставив узкую, почти непроглядную щель, сквозь которую едва пробивался призрачный свет разума, но уже в виде отражения в зеркале мутной, темной воды…

– Ну зови, – обреченно согласилась она. – Теперь уж все равно…

И, сидя на постели, стала навязчиво, нервно и как-то по-ребячьи болтать ногами.

Никита встал и на минуту пропал в коридоре.

– Вот, оказывается, как сходят с ума, – вслух проговорила Софья Ивановна. – Может, Вероне позвонить? Или Глеба вызвать?..

Мысль эта так и не успела дозреть, поскольку в дверном проеме, ведомая Никитой за руку, появилась женщина. И хоть смуглая лицом, но на шорку вовсе не похожа: лицо длинное, узкое, с нежными очертаниями, волосы ниже плеч, но жидковатые и молочно-белые, а глаза большие и уж точно незрячие – одни белки с крохотной, блестящей точкой посередине. Однако паренек, пугливо взирающий из-за ее плеча, хоть обликом и походил на мать, но кожа на лице у него розовая, как у альбиносов, и глаза вполне нормальные, голубые, разве что с искрой испуга, смешанного с любопытством.

– Это моя семья, мама, – удовлетворенно сказал Никита. – Жена… Тея зовут. И сын Радан. Ну, или, по-нашему, Родя…

– Чудные имена, – откровенно разглядывая подростка, проговорила Софья Ивановна. – А жена у тебя что же?.. Слепая?

– Слепая, мам…

– Должно быть, и немая? Что же она молчит? Хоть бы поздоровалась…

Никита и тут нашелся:

– По их обычаю, мам, старшая должна первой здороваться. А младшей женщине в ее присутствии молчать следует.

– Так ты теперь по обычаям жены живешь? – ревниво укорила его Софья Ивановна.

– Живу, мам… Да и обычаи у них не хуже наших.

– Да ведь не похожа твоя Тея на шорку-то, – она поболтала ногами. – Будто я шорок не видела…

– Они, мам, разные бывают, – уклонился Никита. – Белые в горах живут, под Таштаголом…

– Твоя-то что, с юга приехала?

– Почему ты так решила, мам?

– Больно загорелая. И волосы на солнце выгорели.

– Это не от солнца. Ей, наоборот, вредно излучение. У нее сразу базедова болезнь начинается. Ну это – щитовидка…

– Внук-то что молчит? Тоже мне здороваться первой? Или не научен?

В голосе воскресшего сына послышалась гордость:

– Он всему научен и смышленый! Только робеет…

– В школе еще учится?

Никита замялся:

– У нас там школы нету… Где мы живем. Ближняя так километров за полста будет.

– Интернаты есть!

– В интернате испортят парня. Да и не принято у нас детей в чужие руки отдавать.

– Что же он, необразованный совсем?

– Как сказать… Сам его учил, как мог. Да он сейчас больше меня знает. Документа только нет, свидетельства.

Парень обвыкся и, слегка осмелев, в свою очередь теперь с интересом разглядывал бабушку. А она, глядя на внука, вдруг с пронзительной ясностью уразумела наконец, что все это не блазнится, не чудится, и сам Никита вместе с семьей – реально существующие люди. Только очень уж непривычные, и все, что услышала в это утро, – невероятно, даже дико для сознания, однако вполне могло случиться.

Новоявленный внук по-любому не кажется призраком…

– Ну-ка, подойди ко мне, Родя, – позвала Софья Ивановна.

Он выступил из-за спины матери, сделал пару шагов вперед и неуверенно остановился, путаясь в полах длинного балахона и косясь на отца.

– Ближе подойди, – велел тот. – И поздоровайся, как учил.

– Здравствуй, бабушка, – нараспев произнес внук и сделал еще два шага. – Да просветлятся очи твои.

– Какой ты чудной и белый, – радостно произнесла Софья Ивановна, испытывая желание приласкать его, однако не посмела.