Сквозь наваждение

– Что? – не понял он, – А-а? Да, конечно. За сколько тебя набрать.

– Минут за сорок.

– Хорошо.

– До завтра? – спросила Анюта, словно на что-то еще надеясь.

– Да, Ань. До завтра.

И она ушла. А он весь оставшийся день воскресенья просидел в своей комнате, меняя и меняя листы бумаги на своем импровизированном эскизнике, пытаясь придать жизненность обворожительному лицу ночного существа. К сумеркам вся кровать была устлана набросками, не получавшихся на его взгляд портретов. Иногда он поднимался, подходил ближе и разглядывал их, наклоняясь почти вплотную. А то отходил на расстояние. Глазами перебегал от эскиза к эскизу, тщетно пытаясь обнаружить неуловимый огонек жизни в красивых с паволокой глазах. Но все оказывалось безрезультатным. Наконец, Максим собрал все свои творения в папку и спустился вниз – его позвали ужинать.

После еды пришлось немного задержаться – отец затронул свою любимую футбольную тему, и Максим, желая сделать ему приятно, остался ненадолго. Но затем, сославшись на ранний подъем и поездку в университет и пожелав родителям спокойной ночи, поднялся к себе. Долго лежал, не в силах заснуть. Только закрывал глаза, как казалось, что вчерашняя незнакомка здесь. Рядом. Будто видел все ее прелестные формы через веки. И тогда мужская природа в нем начинала бунтовать. Он открывал глаза – и образ исчезал. Лишь размытое пятно, когда начинал всматриваться в темноту, появлялось там, где, казалось, только что видел ее.

Так продолжалось, пока в очередной раз ни открылась картина уже по ту сторону от физической реальности. Но еще не во сне. В промежуточной зоне. Максим снова увидел ее. Обнаженную и такую реальную. Но вслед за этим пришло поразительное понимание иллюзорности увиденного – понимание того, что он спит и видит сон. Вожделенная фигура стала таять – вместе с сознанием, погружаясь в кромешную темноту небытия.

Несколько раз за ночь он просыпался. От страха, что все происходит наяву. Первый раз приснилась розоволицая, как тогда, когда увидел ее после бани, Анюта. В фате. В длинном белом платье, с выпирающим недвусмысленно животом… Ощущение краха надежды на счастливое будущее ввергло все его существо в ступор. «Это же чистой воды подстава, – заблажил, оправдываясь, – Я же не был с Анькой ни разу…» И проснулся. Промелькнувшая было мысль, что жизнь бесславно закончилась, разбилась о вернувшееся ощущение свободы. Второй раз ему снова приснилась она. Раскорячившись в кресле, но уже совсем вульгарно, Анька призывно выпячивала свои ослепительно белые трусы. Манила руками… Он перевел взгляд выше. И снова увидел фату. Но из-под ее вуали на него смотрели уже не глаза Анюты. Его сверлили острые зрачки той, от которой он едва не свихнулся вчерашней ночью. Ему – только что готовому вожделенно, словно кролику на призыв удава, следовать в объятия – захотелось исчезнуть, стать невидимкой. Он опустил глаза, и опять почувствовал в себе раздвоение – борьбу вожделения и страха. С нечеловеческой силой его тянуло к этому белому, ослепительному треугольнику. И с такой же силой отталкивало – он боялся его, как черт боится ладана. Душу разрывало на части. И обезумевшее сознание, не сумев найти решения во сне, вернулось в реальный мир.

Третий раз Максим проснулся, когда еще не яркий утренний свет уже пробивался сквозь веки. Открыв глаза, он снова зажмурился. Но было поздно – сновидения оказались засвеченными. Лишь пульсирующие чувства – то расширяясь, то собираясь в точку – еще напоминали о них.

3.

Дорога до столицы, благодаря осмыслению двух предыдущих ночей, пролетела быстро, если не считать небольшой задержки: совсем уже перед въездом – за стелой – остановили гаишники. Когда ехали, он слышал, что говорила Анюта – включался в разговор. Но потом снова пропадал в себе, проводя аналогии и пытаясь понять – что же все, что с ним случилось, значит. Иногда реагировал на паузы в разговоре – возвращался в реальность, чтобы, задав попутчице какой-нибудь вопрос, уже не слышать на него ответа.

Когда увидел человека в форме, вышедшего на дорогу и показавшего жезлом на обочину, машинально взглянул на спидометр.

– Черт! Надо же – почти приехали уже… – сердце екнуло. Но оказалось – все в порядке. Туловище с помощью подсознания исправно выполняло свои обязанности – следило за дорогой и за приборами.

– Может, просто документы проверяют, как обычно, – решила успокоить Анюта.

– Может. А может… сегодня же понедельник, может, на допинг проверят?

– Ты же не пил вчера… – не то констатировала, не то поинтересовалась Анюта.

– Да нет… – Максим остановился, достал из внутреннего кармана документы и успел опустить стекло, пока гаишник подходил к машине.

– Лейтенант Дрязгин, – отрапортовал тот скороговоркой, проглотив последнюю букву, словно стеснялся своей фамилии и хотел поскорее покончить с формальностью. Получилось смешно. По крайней мере, так показалось Максиму, и он чуть сдержал себя, чтобы не усмехнуться, – Ваши документы, – добавил лейтенант, козырнув, словно в упор не видел перед собой протянутую из окна руку, – С какой целью следуете в город… Максим Николаевич? – поинтересовался он, просмотрев все, что ему полагалось проверить, и как-то изучающе посмотрел на Максима. На рябом от веснушек лице офицера даже появилось вопросительное, с каверзной ухмылкой выражение, какое бывает у людей не особо достойных, но обличенных властью. Показалось даже, что он сейчас обязательно будет примитивно хохмить.

– Я студент…

На плече стража порядка ожила рация: «восьмой» с шипением пролаял «десятому», что на каком-то километре – на каком, Максим не расслышал – проскочила черная «бэха» на большой скорости в их направлении.

– Десятый восьмому, – лейтенант Дрязгин изменился в лице. Он даже слегка поморщился: то ли от того, что разговаривал со старшим, то ли от того, что неизвестно с кем еще столкнет жизнь в связи с этой «бэхой», а долг исполнять все же придется, – Вас понял, – он вернул документы, автоматически козырнув и пожелав счастливого пути.

Город встретил заторами. Но сегодня повезло. Только дважды, минут по пятнадцать, пришлось простоять в пробках. Максим снова стал пропадать на своей волне. Ему все время сигналили сзади, когда он, казалось, на мгновение отключался от действительности. Постоянно кто-то подрезал, переезжая из других полос, воспользовавшись образовавшимися промежутками. Из-за этого приходилось резко тормозить, еще больше вызывая недовольство тех, кто ехал сзади.

– Макс!? – не выдержала, наконец, Аня, – Ау!? Что с тобой? Всю дорогу спишь. Может, я за руль сяду?

– Да нормально все. Просто понедельник – идиотов куча на дороге.

– Ну-ну, – Аня засмеялась, – Ты себя-то видел сегодня в зеркале. Если не видел, посмотри.

– Знаешь что, Анька… Ты что – жена мне? – Максим нервно рассмеялся, – Ишь ты ее – пилит… Набилась – терпи. А нет…

– Что высадишь?

– Ань, извини, – опомнился Максим.

– Ты знаешь, высади, пожалуй, меня здесь… Мне еще в магазин забежать надо.

– Ань, ну, кончай. Я же извинился…

– Мне серьезно надо. Останови.

– Ну, хорошо, хорошо, – он перестроился и припарковался у самого бордюра, включив предварительно «аварийку», чтобы задние не сигналили

– Пока, Макс. Спасибо, что подвез.

– Да ладно тебе, Ань, – смущенно отмахнулся он, – Ань!? – окликнул, опустив стекло. Она обернулась, – Без обид?

Анюта посмотрела на него и, победно улыбнувшись, зацокала каблучками по бетонной плитке тротуара.

Наконец, путешествие подошло к концу. Подъехав к корпусу и оценив ситуацию, Максим припарковался в единственном на площадке месте, оставшемся еще не занятым. Да так, что чуть выбрался из машины – боялся коснуться дверью красивого блестящего «Доджа», лишенного производителем молдингов. Взглянув в сторону центрального входа, за которым исчезали один за другим студенты и преподаватели, он вдруг с грустью осознал, что не совсем здоров, и что день обещает быть длинным и утомительным. Его слегка познабливало, и мышцы одолевала слабость. А в районе солнечного сплетения, ощущались раздражающий тремор и пустота, через которую тело, растворяясь внутри себя, вытекало наружу. И это было омерзительно. Появилась мысль, что он – как резиновый шарик, из которого со свистом выходит последний воздух и который вот-вот скукожится окончательно.

Два раза на лекциях засыпал, не в силах бороться с навалившейся на веки тяжестью. Его просто вырубало. В какой-то момент зрительные оси вдруг становились неуправляемыми, начинали цепляться друг за друга, пульсировать и теряться. И тогда пропадала точка опоры – Максим проваливался и падал. Слава богу, что это происходило в обычной аудитории, где можно было спрятаться за спинами сокурсников.

Первый раз он проснулся от своего собственного сдавленного звериного стона. Очнулся даже до него, но уже не успел подавить рефлексию.

– Ты силен, братишка, – прошептал улыбавшийся во всю физиономию Руслан, локтем ткнув его в бок.

«Вот это лоханулся!» – Максиму стало ужасно неудобно. Не столько от того, что уснул, сколько – что застонал во сне. Увидел, как оглянулись и стали улыбаться те, кто сидел ближе. Услышал тишину в аудитории.

– Громко заорал? – спросил он шепотом Руслана.

– Да уж не тихо. Видишь, даже препода заинтересовал.

– Стыдуха, блин… Он что – видел, кто это?

– Да ладно, расслабься. Шучу я. Думаю, что не слышал. Просто совпало, что замолчал.

– Фу-ух, – выдохнул Максим. Эта встряска на какое-то время взбодрила его. Но ненадолго. Второй раз он проснулся, когда профессор, нейтрализуя начинавшийся шум, повысил голос, говоря заключительную фразу и прощаясь.

Весь день до обеда чувствовалась опустошенность. Внутренности будто высосали. А в солнечном сплетении так, как и утром, пульсировала тяжесть. Там, казалось, кто-то ворочался. Наконец, последняя пара позади.

– Макс, ты сейчас куда? В общагу?

– Нет, Руслик, – остановил он друга, – Я сегодня… чувствую потребность в свежем воздухе. Ты…

– Значит, ты помнишь наш договор? – перебил Руслан, – Ну, и отлично. А то мне показалось, что ты забыл. Давай, тогда. До вечера.