Сквозь наваждение

– А что? – в ее вопросе почувствовалось, если не возмущение, то недовольство уж точно, – Может, ты хочешь сказать, что я – шлюха?

– Юль… не перегибай. Ты же видишь – я хорошо к тебе отношусь. И даже больше – ты мне нравишься, и ты меня заводишь. Но я хотел бы расставить все точки…

– Что? Что ты хочешь узнать? – у нее, казалось, начиналась истерика.

– Как бы это сказать… – Максим пощелкал пальцами, думая как сформулировать вопрос.

– Да говори, ты уже как есть, – в ее голосе сквозило нетерпение.

– Ну… Ну, у тебя раньше это было? – выпалил он наконец.

Услышав ее сдержанный смех, Максим понял, что лоханулся.

– А ты думал – на полоумную целку нарвался? Испугался, что женит на себе. Ну, Макс! Ну, поразил! Неужели еще есть порядочные мужики? Не дрейфь, у меня уже дочке три года…

– Ты что…

– Нет, – опередила она его, – Я не замужем. И не была. Так родила – от любимого человека… Слушай, Макс, мы еще долго разговаривать будем? По-моему, время бесед давно вышло, – Юля прижалась к нему, и стала налегать, толкая в сторону кровати, – Я чувствую… ты уже хочешь меня…

Предпоследняя фраза – «время бесед давно вышло» – всколыхнула память. И в какой-то момент Максиму даже показалось, что его охватывает мощный жар того самого вожделения. Но продлилось это лишь мгновение: вожделение было, но было обычным – не сверхъестественным.

– Подожди, я дверь закрою. Руслан может…

– Не придет Руслан… До самого утра… Я все устроила…

– Ну, сводник! – усмехнулся Максим, покачав головой, – Хоть бы намекнул.

Юля буквально уронила его на кровать, и стала целовать, но губы ее уже не были той жесткой присоской, они стали мягкими и податливыми, как и сама она.

10.

Уже не один день Настя пребывала под впечатлением произошедшего – нет-нет, да и вспомнятся вдруг эти красивые, и теперь уже, казалось, грустные глаза. Ее порой даже захлестывало чувство вины перед той робостью, которую, скорее всего, она и спровоцировала собой и которую увидела в них. Посмотри она на эту встречу непредвзято – ну шел, ну смотрел, мало ли ее раздевали глазами – назавтра  и воспоминаний бы не осталось. Но что-то складывалось не так. Чувство тревоги, возникшее, когда почувствовала взгляд со спины, потеряв прежнюю остроту, все же не покидало ее.  Оно стало другим. Преобразовалось. Тревога, как ощущение опасности, исчезла. В ней появились обертоны, привносившие какую-то непонятную со стыдливостью прелесть – тягучую и неотступную. Как тогда – во сне. «Не может быть… – в позвоночнике – внизу спины появилось и исчезло онемение. Настя вдруг отчетливо вспомнила удивившую ее тогда трансформацию лица, возникшую перед ней на несколько мгновений. Забытая почему-то, она отчетливо прорисовалась в памяти, окрасив тревогу новыми ощущениями.  И это, скорее, были ощущения неотвратимости чего-то такого, от чего ни убежать и ни спрятаться. И странно – казалось, они должны были вносить хаос, неразбериху в чувства. А этого не было. Мысль, что знала эти глаза всегда, всю свою жизнь, уже проросла в душе. «Что-то близкое, даже родное… – Настя удивилась спонтанно пришедшему откровению, – Мистика какая-то… попробуй не согласиться, что жизнь не одна…» И  не то чтобы она верила в подобное. Скорее всего, относилась к подобным утверждениям никак – никогда на подобную тему не задумывалась серьезно. «А ведь почему-то сейчас это вспомнилось…» В сознание стали вкручиваться противоречивые чувства и мысли. Они, словно основа и уток, соединяясь по заданному алгоритму в невидимое полотно, выплетали ткань истинного внутреннего знания. И это приносило уверенность, что тот, кого встретила, не просто знаком, что он близок ей, и что она уже встречалась с ним когда-то. Но в то же время четко осознавала, что в этой своей, еще такой короткой жизни – никогда.

Вдруг заметила, что прошла уже чуть ли не половину проспекта, оказавшись у главных ворот центрального городского парка. «Ну, раз уже здесь, – подумала, – пойду – пройдусь. Погуляю среди сосен».

Она прошла немного по центральной аллее, затем свернула – влево и двинулась дальше по одной из боковых дорожек. Теплый, почти неощутимый ветерок. Силуэты деревьев, заполнявшие прозрачную голубизну выси своими темно-зелеными кронами. Редкие прохожие, прогуливавшиеся в будний день. Все это ненадолго вырвало Настю из цепкого объятия последних размышлений. Она даже обрадовалась, что перестала, хоть на время, думать о встрече. И тут же поняла, что снова оказалась в ее власти. «Почему, – подумала, – мое сознание не воспринимает такое развитие событий однозначно? Может, потому что напугано слишком скорыми изменениями внутреннего состояния? Слишком много чувств появилось, до этого незнакомых? Или потому, что эти чувства не просто появились и ушли, а по-хозяйски заявили свои права на мою душу? – она усмехнулась, ощутив в себе иронию, – Но разве это не счастье?» Ирония привела внутренний мир в состояние мгновенного преображения. Словно яркий свет вспыхнул в нем.  И счастье проникло во все затемненные бессознательностью уголочки души. Осветило их солнечными лучами доселе неведомой радости близости – пусть даже виртуальной – с другим человеком, выдавливая страхи, связанные с неопределенностью…

– Насть! – кто-то смеясь окликнул ее, – Ты что, слепая?

«Знакомый голос», – Настя, еще не успев понять – чей, машинально обернулась в ту сторону.

– Ирка?

Чуть в стороне, откуда та шла, на скамейке и около, сидя и стоя, расположилась целая компания ребят и девчонок. В основном – не знакомых. Но две из них – Полина и она – из Настиной группы.

– Настюха, идем к нам, – предложила Ирка с какой-то неадекватной веселостью, – У нас недокомплект… А тут такие мальчики есть! Смотри! – Ирка повернулась полу боком к компании, чуть шатнувшись и переставив соответственно этому ногу.

Настя машинально подчинилась ее порыву – перевела взгляд. Несколько парней также отреагировали на Иркин возглас – посмотрели на них.

– Да ты, смотрю, совсем счастливая, – улыбнулась Настя скептически.

– А то? – ответила с вызовом Ирка. По ее глазам было видно – подвох, не смотря на состояние, она уловила, – Пойдем… и ты будешь, – попыталась взять Настю под руку. Но Настя чуть отодвинулась, и номер не прошел, отчего Ирке, снова пришлось слегка балансировать.

– Акела промахнулся, – заключила она, теряя улыбку, но все же не отстала, – Пошли. Познакомлю.

– Извини, подруга, но мне пора домой. Только что мать звонила, – соврала Настя, почувствовав подспудно неудобство.

Но «подруга» этого не заметила, потому что мысли ее уже уплыли в центр компании.

– А-а, понятно, – сказала она, махнув рукой, – Не хочешь, как хочешь. Давай, – и абсолютно потеряв к Насте интерес, пошла к скамейке. А Настя, довольная, что так быстро «отмазалась», заторопилась к центральному входу, будто все еще боясь, что ее снова окликнут. Вышла из парка, повернула направо и спустилась в подземный переход, чтобы вернуться домой на метро.

Прохлада метрополитена обдала сильным потоком воздуха во входных дверях. Понадобилось большое усилие – толкнуть дверь от себя. «На себя надо было…» Мысль, словно челнок, вытащила из бессознательной сути понятную ей аналогию. Настя вспомнила, как открывала университетскую дверь, спасаясь бегством. На себя. «И от кого спасалась? От того, о ком вот уже несколько дней, почти не переставая, думаю? Почему так? Почему я думаю о человеке, которого совершенно не знаю. Не знаю, кто он. Не знаю, зачем шел за мной. Каковы были его мотивы, когда дышал мне в спину? Может, бандит какой? А может, что еще хуже, маньяк? Но почему же тогда так неспокойно на сердце совершенно по другой причине?»

В последний вагон садиться не стала. Избегала после того, как однажды услышала от знакомой, что последний вагон может отцепиться от состава. Поверила? Скорее, нет. Но последние вагоны с тех пор по возможности игнорировала. Даже когда опаздывала, старалась войти в предпоследний. Однажды даже своей самой близкой подругой – Оксаной – оказалась уличенной в системном подходе. И та по простоте душевной не только окрестила Настю дурой, а ее фобию бредом сивой кобылы, но еще и поучила. Сказала, что в метрополитене «такая электроника, что враз все покажет на пульте управления». Однако Настя так и не смогла преодолеть порог суеверия – так и не переставала избегать последних вагонов.

На Октябрьской она вышла. Прошла мимо Дома Профсоюзов к собору. Свернула налево. Спустилась по лестнице вниз – к мосту. Еще раз повернула налево – к переходу. Подождала вместе с собиравшейся толпой на светофоре. Миновала церковь. Остановку общественного транспорта. Ступеньки на второй этаж…

Ей вдруг стало казаться, что она – как Единая и Неслиянная Святая Троица, разделившись на ипостаси, все же остается, без сомнения, неким целым образованием. Ее тело, наделенное органами чувств, живет своей подсознательной жизнью, четко реагируя на внутреннее и внешнее пространство. Сознание, наблюдая за ним, меняет спонтанное мышление на медитативное – волевое, когда это необходимо, и снова возвращается к словомешалке, существуя как бы само в себе. Но главным в этом тройственном союзе под именем Настя Захарова, является все же тот, кто наблюдает за сознанием, когда то, в свою очередь, наблюдает за телом. «Наблюдающий за наблюдающим, – улыбнулась Настя, – это и есть мое истинное «я». Но «я» – она вдруг стала серьезной, – это всего лишь часть целого». Ей вдруг стало грустно от своего открытия. Грустно оттого, что теперь уже этого никогда не забыть, потому что в ней что-то вдруг включилось.

Около часа она бродила по торговому центру – от отдела к отделу, от витрины к витрине. Передвигала какие-то блузки на плечиках, кофточки и ветровки. Примеряла шляпки перед зеркалом. Просматривала ценники, отмечая соответствие или несоответствие стоимости и внешнего вида вещей. Потом забрела в обувной отдел, где также немного похозяйничала, продолжая все также думать о странной встрече, отдавшись  ностальгии и смакуя отдельные ее моменты. Раздвоение не прекращалось. Удивляло, что стала одновременно находиться и в себе, и во внешнем мире. Не так, как раньше: или – или. Сознание под четким руководством констатировало все. И это поначалу даже забавляло. Потом необычность психики стала восприниматься как должное. Появилась внутренняя уверенность, что просто вспомнила то, что умела раньше. Словно  эта возможность проникновения в действительность на какое-то время просто была забыта. А вот сейчас все восстановилось. Пришло откровение, что такому нельзя научиться  вдруг. Что-то в ней просыпалось – зарождался невероятный подъем в душе, от чего сердце начинало трепетать восторгом. И все – то новое, что происходило в ней, что приходило на смену первородному страху, одолевавшему от соприкосновения с другим человеком – все переворачивало прежнее представление о жизни. Фонтан чувств, вырвавшийся, наконец, на свободу, но еще не забивший в полную силу, тем не менее, до неузнаваемости изменил все вокруг.

Единственное, что омрачало существование – неопределенность будущей встречи. Сама же встреча казалась неизбежностью. Насте даже не приходило в голову, что ее может не быть.

11.

– Макс, ну… как все прошло? Как Юлька? – Руслан улыбался, довольный проделанной накануне работой – для друга же старался, – Уже, смотрю, слиняла с утра пораньше – подмываться домой полетела? – добавил.

Он был наполовину одет, и, судя по всему, только что умывался и чистил зубы – в руках держал полотенце.

– Руслик, отвали! – Максим сел, нащупав ногами сланцы, – Не хочу после этого даже разговаривать с тобой, – он посмотрел на улыбавшегося друга почти исподлобья, словно собирался, если тот скажет хотя бы слово, подняться и съездить ему по довольной физиономии.

– Да чего ты взъелся? – Руслан искренне удивился, – Спасибо бы сказал, – возмутился он, – Для тебя же, идиота, старался…

– Старался он… А ты меня спросил? – перебил Максим, – Мне это нужно?

– Ну… надо же было тебя как-то из твоих заморочек вытаскивать. Пока ты не свихнулся окончательно. Вот я и решил помочь…

– Помог уже, – опять не дал договорить Максим, – Спасибо… И отвали, я сказал. Не хочу с тобой больше разговаривать.

Руслан пробурчал что-то невразумительное и отвернулся. На этом разговор закончился. Максим взял полотенце, выдавил на щетку пасты и пошел в душевую. Минут десять стоял под теплыми струями, наслаждаясь их упругостью, будившей в нем утерянную от общения с товарищем радость. Ощущение недовольства начинало уходить. Но вот парадокс – оно частично стало трансформироваться в чувство вины: «Правда же, старался, – мелькнула мысль, – Сюрприз хотел сделать, а я не оценил… вернее, оценил, но совсем не так». Максим задумался. Стало жалко друга, решившего по своему разумению устроить его жизнь, порадовать, и попавшего под раздачу. «Вот она – разница интересов! – вспомнил одну из их недавних бесед, – Именно она делает из адекватных, казалось бы, людей совершенных придурков». Он закрыл кран и стал обтираться: «Надо извиниться. Нехорошо как-то». Но где-то в глубине сознания почувствовал несогласие с тем, о чем думал. Оказалось – умиротворения в душе, как не было, так и нет. Иллюзия покоя, возникшая под струями воды, ласкавшими кожу, исчезла почти сразу после поворота крана. «А за что извиняться? – словно бы сам по себе, возник вопрос.  Чувство собственного достоинства, дремавшее до сих пор, снова взбунтовалось, – Без тебя тебя женили, – обидно прозвучал в ушах чей-то с издевкой голос, – Да. Поимели тебя, Максик. А, впрочем, ты особо и не сопротивлялся». До него вдруг дошло, что Руслана-то он клеймит за свою собственную слабость. «Тебя что – насиловали? – разозлился он, осознав, наконец, истинную причину своего недовольства, – Сам обделался, а валишь на других?»

Странно, но такой ход мыслей принес облегчение. Из душевой он уже выходил с твердым намерением извиниться перед другом.

– Руслик? – Максим вошел в комнату, вытирая по дороге волосы, – Ты… – возникло ощущение, что говорит в пустоту. Поднял голову. Точно – в комнате никого не оказалось.

Он быстро оделся, схватил рюкзак, замкнул дверь и, сбежав по ступеням вниз, вышел во двор общежития. Огляделся вокруг: Руслана – след простыл. «Обиделся все же… – мелькнула мысль, но вместо угрызений совести, всколыхнулась злость, – Ну, и черт с тобой!»

К машине все же сразу не пошел: подождал – а вдруг объявится. Когда завернул за угол, чтобы выйти к парковке, увидел соседей по блоку: Рыжего – Сашу Деменьтьева и Колю Битова. Они стояли рядом с его машиной и курили: обычно все вчетвером и ездили на занятия. За редким исключением.