Дорогая пропажа

– А вы как хотите, – бросила Полина, уходя. И добавила, обернувшись, – Паша, я тебе постелила в маленькой комнате.

– Спасибо, Полиночка… Благодарен безмерно, – Павел сделал полупоклон – он уже был в тонусе. Но все же со Славой еще одну рюмочку выпил – не смог отказать другу. В конце концов, появившееся чувство пресыщения праздником заставило принять правильное решение – пойти спать.

– Слав, – он пьяно прищурился, – пойдем и мы баиньки… Что-то я сломался совсем… Ног не чую.

– Согласен, братан, – Слава поднялся с дивана, – Давай обнимемся.

Он похлопал Павла по спине обеими руками.

– Так хочу, чтобы у вас все сладилось… с Натахой… Я имею в виду – мы хотим… с Полькой.

– Я тоже хочу, Слав… Но… – он отстранился, поднял вверх указательный палец, сделав при этом многозначительную паузу, – Как говорят французы, ищите женщину… – развел руки, – Я ничего не решаю.

– Дурак ты, Пашка, – Слава посмотрел на него с сожалением, – Ладно, пошли спать – утро вечера мудренее.

На этом проводы второго и встреча третьего тысячелетия завершились. Лишь озарение от прикосновения к чему-то великому, которое испытал Павел во время боя курантов, хоть и потускнело, все еще не померкло в его душе, ослепленной вспышкой истины. Той истины, имя которой вечность. «И которую, как ни старайся, – подумал, – не уложишь в прокрустово ложе мгновения. Даже если это мгновение – вся твоя жизнь».

12.

Усталость, которая, казалось, готова была свалить с ног, растворилась вместе с желанием уснуть, стоило только встать под прохладный душ. Наташа стояла под тугими струями. И каждой клеточкой кожи, соприкасавшейся с их давлением, ощущала живительную силу воды. Мысли, уже было начинавшие путаться в голове, стали выстраиваться в подобие логической цепочки. Она даже подумала об этом, и тут же усмехнулась своим рассуждениям. «Ну, ни смешно? Ну, какая, к черту, логика? Одержимость – не иначе… Он же здесь, рядом. Протяни только руку. Теплый, живой… Любимый». Поймала себя на мысли, что готова прямо сейчас пойти в эту маленькую комнатку, где он, наверное, уже заснул, юркнуть под одеяло. И целовать, целовать. Лицо. Руки. Губы. «Фу, ты… Наваждение». Пришло понимание, что вряд ли на это решится. Но как ведь хочется. «Плюнуть бы на все… И пойти». Она тщательно вытерлась. Накинула выделенный Полиной халат. Запахнулась, не завязывая пояса. И вышла из ванной.

Дверь в маленькую комнату оказалась чуть приоткрытой. И Наташа остановилась. Замерла напряженно. Прислушалась. Где-то вдалеке все еще салютовали. Но в квартире относительно тихо. На цыпочках подошла к самому проему. Затаила дыхание. Ровное, хорошо слышимое посапывание выдавало спящего человека. «Спокойной ночи, любимый», – она еще постояла у двери, испытывая муки желания и стыда одновременно, боясь собственного безрассудства и возможности быть застигнутой врасплох. И, наконец, переборов чувства, сдвинулась с места – пошла в свою комнату. «И ведь все вокруг за. И Полинка. И Славик…» Она поймала себя на мысли, что не могла ничего глупее придумать, чем апеллировать к мнению посторонних людей. Даже если эти люди – самые близкие родственники. «А Пашенька? Он какой-то непонятный. Вроде и смотрит на меня влюблено, но держит дистанцию. Почему? Может, надеется вернуться к жене? К сыну?»

Сон не приходил. Слишком щекотливым для возбужденных чувств было то, о чем думала. Но чем больше осмысливала происходившее сегодня, тем больше убеждалась, что она лишняя. «Да, – рассуждала, – у Паши сейчас кризис. Но это пройдет. И все наладится. А значит – не надо путаться у него под ногами».

В конце концов, решение было принято. И каким бы противоестественным оно ни казалось, оно принесло облегчение уставшей от шатаний чувств душе. Наташа еще некоторое время пыталась размышлять об этом, но навалившаяся усталость смежила потяжелевшие веки, и сознание растянулось во все стороны, растворившись во вселенной.

Проснулась она ближе к обеду. Последней. Что-то не поделили племянники. И их разборки, несмотря на старания Полины, стали достаточно громкими. Старшему, кажется, перепало, потому что он сетовал на брата обиженным голосом:

– А-а, мамочка, все время мне ни за что попадает. А он первый начал.

– Нет! Это ты, ты, ты – слышалось откуда-то из глубины квартиры. Видимо, мальчишек рассадили по комнатам.

– Ты же старший, – парировала Полина аргументом всех матерей на свете, – а он маленький – не понимает ничего.

Наташа еще полежала, то прислушиваясь к окружающей ее жизни, то уходя в себя, в свои пришедшие снова переживания. Наконец, решила – пора: побаливала голова, и хотелось выпить кофе.

– Доброе утро, – она выглянула как раз вовремя – кроме Полины в прихожей никого.

– Доброе, – сестра протирала пол у входа, – Сейчас, я быстро. Пока ты приведешь себя в порядок, я буду готова. Попьем кофе. А то, может, ты хочешь чего посущественней? – Полина посмотрела с улыбкой, – Мужики наши, вон, уже. От кофе отказались, усмехнулась, – Конечно, обсуждать вчерашнюю отставку российского президента под кофе? Да и Новый год никак.

– Нет, Полиночка, только кофе.

Через полчаса все, кроме детей, сидели за столом. Мужчины, не терявшие зря времени, уже достаточно громко выражали свои мысли. Шутили, стараясь рассмешить женщин. И, в общем-то, было весело, если не считать легкого волнения, неуловимо присутствовавшего в каждом. Первый день нового тысячелетия, начавшись ощущением продолжения праздника, уже вносил пока еще не ясные коррективы в жизни участников застолья.

«Какая она будет – жизнь? – подумала Наташа, – В этом новом тысячелетии. В новом веке. А главное – в новом теперь государстве? – ей вдруг стало стыдно, что подумала только о себе, – И не только для нас – россиян, – стала по-детски оправдываться, – И для Беларуси тоже… Что с нами будет? С родителями. С Полиной и Славиком. С Пашей. Все теперь в руках Господних». Чувство, возникшее при осмыслении произошедшего события, страхом в классическом понимании не было. Но знание истории и уже личный Наташин опыт, сложившийся на протяжении конца восьмидесятых и за все девяностые годы не обещали ничего хорошего. Они говорили, что будущее в России при смене лидера – тайна за семью печатями. И не факт, что за вскрытием этих печатей последует благополучие и процветание. Дай бы бог, чтобы за ними не оказались горе и еще большая смута.