Квадрат для покойников

Шли, держась друг за друга. Впереди с бамбуковой тростью в руке осторожно, как незрячий, простукивал дорогу Алексей; за ним, с телом вождя шел Казимир Платоныч. Уцепившись за сверток, спотыкался на каждом шагу Владимир Иванович. Николай оказался последним. Шли медленно, нетвердо, словно вереница слепцов, забредших в канализацию из средневековья с картины Брегеля.

Брели долго, часто останавливаясь, чтобы сориентироваться и не сбиться с пути. Но крик повторялся и повторялся, давая направление. Особенно тяжело было Казимиру Платонычу: его высокий рост вынуждал сгибаться очень низко, чтобы не повредиться о нависающий свод, кроме того, приходилось тащить сладко спящего Ильича. Николай иногда поддерживал Владимира Ивановича, старческие ноги которого шли неуверенно, но Николай не всегда был убежден в правильности выбранного пути и не всегда был согласен с направлением. Один раз забрели в тупик, но, поняв ошибку, вернулись и продолжили путь. Вопли приближались.

Наконец, сделав еще один поворот, они увидели Захария. Захарий по щиколотку в воде, разбрызгивая вокруг себя фонтаны воды, плясал какой-то нецивилизованный танец, размахивая молотком и вопя изредка дурным охрипшим голосом. Позади него располагались ветхие металлические воротца. Из-за них в проеденные ржавчиной щели пробивался неяркий дневной свет. Одуревшим от тьмы людям сначала показалось, что этот пляшущий на фоне света безумец совсем не Захарий, а кто-то неизвестный; некоторое время они бессмысленно наблюдали за Захарием, но когда пришли в себя, то бросились по воде к воротикам и жадно прильнули к щелям. Один Казимир Платоныч с Ильичом остался на берегу.

То, что Николай увидел, когда прильнувший к щели глаз его свыкся с тускнеющим дневным светом, поразило его. Он глядел в щель, приоткрыв рот, и испытывал такой восторг и упоение перед ландшафтом, открывшемся его пораженному оку, какое едва ли испытывал когда-либо прежде. Видел он широченную реку, она медленно двигалась прямо под ногами. Справа гигантский мост. А на другой стороне дома, по горбатому мостику мчатся машины, за решеткой – деревья, должно быть, сад… И небо, темнеющее, но высокое, бесконечное небо… Вот она – свобода! Ширь! И, действительно, хотелось заорать, как Захарий, и разбежаться, и прыгнугь, и скокнуть!.. Ширь! Ух, городище!

Подавленный, обвороженный открывшейся вдруг городской ширью, глядел Николай в щель. Когда надоело, отступил. Пришедший в себя Захарий сидел на сухом кирпиче у ног так и не сошедшего с места Эсстерлиса.

Приступили к работе. Перед тем как взять лежавший на коленях молоток, Захарий хорошенько наплевал на руки. Владимир Иванович и Алексей отошли от ворот, по их лицам было видно, что они поражены не меньше Николая.

– Хорошо, молоток у твоей соседки стырил, – кинув взгляд на Казимира Платоныча, крикнул Захарий. – Теперь у нее лом. А нам бы лучше лом сгодился.

Он встал и, воинственно потрясывая молотком, корча зверские рожи, приступил к воротам. Заперты они были на засов со стороны Невы, поэтому оставалось только раздолбать их. Захарий это понимал и молотил изо всех своих сил. Поднялся оглушительный визг и грохот. Все молча глядели на слабосильного низкорослого человека, вступившего в единоборство со ржавыми воротами, и было его отчего-то всем жалко. Отыскали кирпичи и тоже принялись за работу. Только Казимир Платоныч стоял, выпрямившись во весь рост, со слегка поеденным крысами Ильичом на плече и смотрел как сторонний наблюдатель на единоборство людей с воротиками.

Наконец, в ржавой поверхности удалось пробить брешь. Захарий, высунув на волю руку и нащупав засов, с трудом и скрежетом открыл его, воротца распахнулись, Захарий ступил за порог и… оказался по пояс в воде. Но канализационная труба до такой степени надоела всем, что сырость никого не испугала, и они выпрыгнули вслед за смелым карликом. У берега было мелко. В пятнадцати метрах от канализационной трубы оказался гранитный спуск к воде. На ступеньках возле воды сидела очень влюбленная парочка. Думая, что с противоположного берега их увидеть и разглядеть никто не сможет, они с видимым удовольствием отдали волю своим животным чувствам, и когда заметили выходящих из реки странных людей, удивились.

Поднявшись на набережную, они оказались возле дворца, в котором все, кто хотел, сочетались браком. За дубами виднелся домик строителя проклятой канализации – Петра I.

Ильич торчал во все дыры. От народа скрыть его было невозможно, поэтому шли не таясь, но никто их не задержал. Домой возвращались, когда уже зажгли фонари, с большой опаской. Ведь японцы, выбравшись из трубы раньше, могли организовать засаду.

В квартире было тихо и тревожно. Только успели засунуть Ильича под стол и закидать платками, пришел Валентин, бледный и встревоженный.

– Вы, Владимир Иванович, целый день отсутствовали, а тут такое!..

Он схватился за голову.

– Японцы, что ли? – спросил Захарий безразлично.

– Да японцы ладно, – махнул рукой Валентин. – Намного хуже. Военный переворот.

– Что?! Какой еще переворот? – удивился Владимир Иванович.

– Государственный переворот. В Москве танки, военные захватили власть. Президент неизвестно где. По радио одно и то же весь день долдонят. В общем, жуть.

– Доигрались, – сказал научный сотрудник смерти обреченно, бухнувшись на стул.

– Расскажи толком, что за переворот, из-за чего перевернули и кто, – попросил Захарий.

– Да не знаю подробностей никаких. По радио весь день одно и то же говорят. Танки в Москве… Что делать?!

– Все ясно тогда, – заключил Захарий. – Теперь меньшинствам разным плохо придется…

– Ой, не пугайте меня, мужчины! – воскликнул Валентин и вышел вон из комнаты.

– Наделали мы шума-гама, – сказал Казимир Платоныч.

– Кто ж знал, что они так из-за Ильича всполошатся. Я думал – заменим, никто и не заметит. А тут, пожалуйста, даже президента из-за нас арестовали, – сказал Захарий. – Его тоже придется ехать выкрадывать.

– Может, думают, что он Ильича свистнул, – предположил Владимир Иванович.

– Всю страну перевернут, – печально вздохнул Алексей. – Обязательно до нас доберутся, и к стенке.

Научный сотрудник смерти совсем скис.

– Так нужно его оживить да выпустить, – сказал Николай. Сообщение Валентина взбодрило его после утомительного путешествия по канализационной трубе.

– Действительно, оживить и пусть катится на все четыре стороны, – поддержал его Владимир Иванович.

Все смотрели на Казимира Платоныча. Но тот, не обращая ни на кого внимания, сидел на диване с отсутствующим видом.

– Ну слышь, что ли! Казимир! – окликнул его Захарий. – К тебе ведь люди обращаются.

Казимир Платоныч вздрогнул, словно проснувшись.

– Не стану я его оживлять, – зло пробурчал он и с вызовом окинул окружающих дерзким взглядом.

Его слова произвели сильное впечатление. Всеобщее изумление выразилось в недоуменном молчании.

– Не буду! Вот так, – повторил Казимир Платоныч, победоносно оглядев общество.

Владимир Иванович в полной тишине вдруг звонко чихнул, и тут же встрепенулся Захарий.

– Ну и правильно, – сказал он. – Я тоже думаю – ни к чему это…

– Когда мы по канализации тащились, я понял это, – Казимир Платоныч в задумчивости глядел в сторону маленького человека, но сквозь. – И вот идем мы, идем, и вдруг мне в голову мысль приходит, что оживи я его – мы вот так всегда без конца по канализации идти будем. И решил я, что если выберусь живым оттуда, оживлять его ни за что не стану. Не знаю, может, не верно это.

– Конечно, не верно, – сказал Алексей. – Оживлять нужно.

– Всю охоту мне канализация отбила и этот… Талый со своей испорченной разбойничьей судьбой. Не стану оживлять.

– Зря, выходит, все тусовки… А, впрочем, правильно.

– Считайте, что мы с вами фамадихану совершили. Это у малагасийских язычников такой обряд, когда они переворачивают и переодевают останки родственников. А мы его на экскурсию в город, носящий его имя, свозили, – сострил Захарий.

Казимир Платоныч поднялся и вышел из комнаты.

– Забвение, – в задумчивости проговорил научный сотрудник смерти. – Как все это странно. Вы знаете, а ведь он все слышит и чувствует. Во время летаргического сна люди слышат, что происходит вокруг них.

Все посмотрели туда, где покоился Ленин.

– Так что он все знает, – продолжал он. – Это не бесчувственный чурбан. Хотя и называется "забвение", в переводе с греческого летаргия – это забвение и бездействие. Лета в греческой мифологии называлась река забвения в подземном царстве. Вода этой реки заставляет души умерших забывать прошлую свою жизнь на земле. Но он не забылся, он все слышит и, пожалуй, даже не бездействовал все эти годы. Может быть, он и видит все…

– Чушь все это! – воскликнул Захарий. – Наслушался ты, Леха, пропаганды: "Ленин живее всех живых!", "Ленин с нами!" и прочей чуши. Тут другой вопрос возникает: "куда его девать?" В мать городов русских к Антисиму повезем или здесь, в Большой дом, подкинем?

– Опасно, – вздохнул Владимир Иванович. – Может, его в более безопасное место подкинуть.

– В гастроном, например, – сострил Николай вполголоса и с опаской взглянул под стол. – Пусть кормят.