Живодерня

– Ну, ты не дрейфь, Илюха. Тебе-то эту дрянь делать не будут. Завтра с врачом поговоришь, и решится все сразу, только ты к рыжему – Александру Лазаревичу – не попади. Он заведующий отделением – зверь, а не человек. С ним трудно общаться: насквозь видит, падло! Главное – экологию беречь!.. Так ты, действительно, ничего не помнишь?

– Что не помню? – насторожился Илья.

– Ну, как что, – смутился Кирилл, – как сюда попал. Ты ж говорил, что нормальный, как сюда попал – не помню. Ну, ты че? Забыл, что ли?!

– Да нет, не забыл…

Илья повернулся и посмотрел на орущего человека. Тот трясся всем телом, кровать под ним ходила ходуном.

– Вот инквизитор хренов, – посмотрев в сторону трясущегося человека, сказал Кирилл. – Надо же было завотделением сказать, что он нечисти потворствует и что по нему костер плачет. Вот козел!

– Инквизитор – это что, кличка? – поинтересовался Илья.

– Какая кличка?! Самый настоящий это инквизитор.

– Да ну, разве они сейчас есть? – усомнился Илья.

– Погоди, инквизитор очухается, он тебе такого порасскажет!.. Ахнешь! Если, конечно, умом от уколов не тронется. Тут все зависит от продолжительности курса.

Инквизитор взвыл с новой силой. Илья с Кириллом посмотрели в его сторону.

– У них там целая тайная организация. Экстрасенсов да колдунов вылавливают. Само собой, судят, ну, а дальше сам знаешь. Историю-то проходил?

– Что, и на кострах жгут? – Илья с иронией посмотрел на изможденного человека.

– Конечно, жгут. Экстрасенсы его сюда и определили, по своим каналам.

– Слушай, ты шутишь. Откуда в наше время инквизиция?

– Куда там шутишь. Колдуны-то есть, значит, и инквизиторы должны быть…

В этот момент инквизитор взвыл особенно громко.

– Вот гад! Это нам концерт на всю ночь… Вот гад!

Среди индивидуальных больных на отделении выделялся коллектив вкладчиков. Когда-то материально пострадав от мошенничеств государственных и всяких там фондов, они пострадали и психически. Бывали периоды, когда палаты отделения буквально ломились от вкладчиков: их даже клали по двое на одну койку. Но теперь остались самые стойкие. Свою страсть к вкладам они не утеряли и в дурдоме. Этим воспользовался предприимчивый умалишенный татарин по фамилии Мавродяй и, открыв фонд с лаконичным названием "Ку-ку", взялся собирать с вкладчиков обеды, ужины и то, что приносили им в передачах сердобольные родственники.

Схема сборов и раздач была обычной. Все несли ему свои обеды, а он выдавал одному сразу двойную или тройную порцию, остальные же, не без удовольствия, сжирал сам. Все это было, конечно, с подписанием бумажек с обеих сторон, а от главы администрации ставил свой крестик Харя, который негласно получал от Мавродяя часть передачек с воли.

Так и жили: вкладчики, от голода с трудом шевеля ногами, несли свои обеды и передачи Мавродяю, он сытно кормил одного вкладчика, а остальное сжирал сам. Но вкладчиков, хоть и кое-как, но все-таки лечили; и кое-кто из них начинал кое о чем догадываться и ганашить остальных. В конце концов обеды приносить переставали, и сильно разжиревший за это время Мавродяй объявлял о банкротстве. Но вкладчики неизвестно почему все же требовали вложенные в инвестора обеды обратно, но от недоедания были настолько слабы, что приближаться к Мавродяю боялись. Когда выздоровевших смутьянов выписывали, Мавродяй открывал новое дело, перед врачом прикидываясь неизлечимо больным, чтобы не выписал.

Вкладчики всегда ходили галдящей стайкой, иногда где попало вспыхивали стихийные митинги. На их разгон отправлялся Харя. Работая кулаками направо и налево, он быстро расшвыривал ослабших от голода вкладчиков, после чего они уже в другом месте группировались в стайку и ходили взад-вперед по отделению.

Был на отделении даже один возвращенец (гордость всей больницы). Прожив в Америке пять лет, он вдруг попросил обратно российское гражданство. Такие на отделение попадали и раньше, их госпитализировали на всякий случай, для того чтобы убедиться в их нормальности, и подолгу не задерживали. Перед выпиской обычно приезжал советник президента по культуре, дарил выписавшемуся настольный флажок Российской Федерации, фотографию президента с подписью в черной рамке, конвертик с минимальной месячной заработной платой. С почетом, под звуки духового оркестра, его выпускали на волю… Или без подарков и рукопожатий переводили на другое отделение, а позже высылали из страны… У нас и своих дуриков хватает.

Ночью Илья почти не спал. На душе было тревожно. Уколотый серой инквизитор то выл, то временами переходил на жалобный стон или вдруг начинал бурчать бессвязные, мутного смысла речи, потом снова начинал дрожать и выть…

Новый знакомый Ильи Кирилл спал как человек, лишенный забот. Только раз, разбуженный очередным воплем привязанного, приподнявшись на локоть, выругался и, повернувшись на другой бок, заснул снова.

То, что в психбольницу Илья попал по воле Китайца, было очевидно, а завтра ему предстояло узнать, замешаны ли в этом врачи. Хотя наверняка замешаны. Жутко было сознавать, что он полностью в их власти, вернее, его психика, а это, пожалуй, страшнее даже, чем тело… Илью то бросало от ужаса в пот, то, наоборот, становилось холодно – обостренные бессонницей и воплями соседа мысли и фантазии были одна страшнее другой.

Под утро, когда через закрытые окна потянуло прохладой и на улице запели птицы, шумный сосед успокоился. Только иногда постанывал, выгибаясь всем телом и скрипя пружинами кровати. Дурики-"жаворонки" деловито засновали между кроватями, бубня что-то себе под нос.

Пока не проснулись все умалишенные и не возросла их концентрация в местах общего пользования, Илья решил сходить в туалет. Это была его первая самостоятельная вылазка. В коридоре уже блуждали редкие больные. Проходя мимо палаты номер один, где содержались особо опасные умалишенные, Илья приостановился. Через решетки несло смрадом тел и невынесенных горшков, пол в палате был грязный. Страшные люди, бессмысленно глядя куда-то вон, покачиваясь или без движения, лежали и сидели на кроватях, рты у иных были открыты. И только один в дальнем углу у окна, совершенно голый, косматый, заросший клочковатой бородой, не был в покое. Он подпрыгивал на кровати и, рыча, как горилла, бил себя огромными кулачищами в грудь, то ли стараясь напугать кого-то, то ли выразить какую-то мысль.

Илья не стал задерживаться у страшного рубежа, а пошел по своим делам.

Когда Илья зашел в туалет, то испугался и, вздрогнув, отступил: внезапно из-за унитаза появился уже знакомый ему горбун и встал у зарешеченного окна. Вероятно, он сидел, спрятавшись за унитазом, и вошедший Илья сразу его не заметил. Кроме них в туалете никого не было. Илья занялся делом, ради которого пришел.

В это время горбун бредил. Илья, как человек новый и еще не привыкший к бессмысленности окружающего бреда, заинтересовался. Он не знал, что слова здесь служат исключительно личностным целям говорящего, складываются и произносятся не для того, чтобы их понимали, а для удовольствия индивидуума, подбираются не по смыслу, а по удачности сочетания, а смысл существует отдельно от слов и бережно хранится в голове говорящего.

Прислушиваясь, Илья стоял за спиной горбуна минут пять. Наряду с ничего не значащей, совершенно бессмысленной тарабарщиной у горбуна прорывались и какие-то здравые мысли. Он вдруг начинал рассказывать о подземном народе, о его быте и обычаях… Горбуна слушать было бы еще интереснее, если бы разумные и даже красочные его рассказы не перемежались непроходимым бредом. Но тут в туалет пожаловало двое умалишенных покурить, и Илья вышел из помещения, хотя горбун, ни на кого не обращая внимания, так и продолжал бубнить, словно сам был не здесь; на него тоже никто не обратил внимания, словно его здесь и не было.

В коридоре Илья встретил Кирилла.

– О! – воскликнул тот радостно. – Это ты, Илюха?! А я думал, куда ты делся. Может, сбежал? Пошел вот искать.

– Слушай, Кирилл, а были тут случаи побегов? – уцепился за его слова Илья.

– Побегов?! – откровенно удивился тот, потирая заспанные глаза. – Да ты чего?! Как ты отсюда убежишь? Только с серой в заднице до палаты номер один добежишь – конечная точка побега. Ха-ха-ха!!.

Впрочем, Кирилл был неправ. Ходили среди психов неизлечимые легенды. Такие легенды имеются в любом дурдоме: и в старейшем лечебнике психиатрии на Пряжке, и в Кащенко… да в любом дурдоме спросите старожила: а случались ли у вас побеги? И он вам расскажет!.. Расскажет о таких побегах, что вы просто с ума сойдете от удивления. Была и здесь история трех (всего лишь трех) побегов, вернее, даже не побегов, а дематериализаций.

Один, например, псих пропал неизвестно куда. Был вроде, лечился, как все, да в одну прекрасную ночь дематериализовался. И не стало. Как он это сделал, никто доподлинно не знает. Все-таки много еще тайн хранит человеческая психика – телепатий, телекинезов всяких… Был человек – и не стало. После врачи все осмотрели – может, где в палате спрятался – да не нашли. Потом, правда, говорили, что словно видели его уже в халате главврача психушки. И будто даже кто-то видел по телевизору среди кандидатов в президенты. Но так и осталось загадкой, выбрали ли беглого сумасшедшего в президенты или нет, потому что телевизор сломался.

Зато другой дематериализовавшийся псих разыскался. Нашли его через два дня блуждающим возле кладбища, километрах в четырех от больницы. Как он покинул больницу и как попал на кладбище, ответить он не мог по причине скудости ума. Врачи всяко пробовали выведать у него, как ему удалось выбраться из больницы, но псих забыл это настолько крепко, что врачи сами чуть с ума не сошли.

Третий беженец бесследно пропал перед обедом. Санитары перевернули все отделение, но психа не нашли. Тогда санитары, разгулявшись, перевернули и близлежащие отделения, но тоже безрезультатно. Психи (те, которые что-то понимали) шушукались между собой, а обслуживающий персонал недоумевал. Через три дня, когда пришли из прачечной за грязным бельем, обнаружили горемыку в бельевой комнате в коробке с грязными простынями. Видно, достал где-то ручку, проник в помещение, лег в коробку вздремнуть и умер. И хотя последний случай ничего общего с предыдущими не имел, но в легенды о беженцах все равно вошел. Но другим путем, кроме мистического (единственного, самого понятного для психов пути), никому убежать не удалось.

Конечно, врачи, начиная со сталинских времен, заводили себе на отделении пять-шесть "стукачей", чтобы те в случае готовящихся побегов, назревающего заговора против товарища Сталина или других смутах доносили. Одно время даже в психбольницах это было в моде, и врачи хвалились друг перед другом количеством завербованных "стукачей". Но поначалу (пока не привыкли) врачи терялись, потому что доносительство неизлечимых на психиатрической почве постепенно переходило в фантастический запредельный бред. Настолько фантастический, что врачи мрачнели. Конечно, они доводили до сведения компетентных органов НКВД, а те, будучи людьми ума незатейливого (со слабой фантазией), радовались свежей струе, вливающейся в поток строительства коммунизма из психиатрических клиник, и, как водится, по сигналам из психушек принимали активные меры. По стране прокатился ряд громких разоблачений. Особо одаренных "стукачей" для дачи показаний против "врагов народа" санитары привозили на суд… И пошло, и поехало! "Стукачи" с неизлечимо больной психикой ценились на вес золота. Особенно были в цене психи с манией преследования и маниакально-депрессивным психозом!.. К особо выдающимся "стукачам" приставляли специального санитара, который днем и ночью ходил за ними, снимая "показания". После чего бред "причесывали" и отправляли в НКВД. Собственно, этим служебным рвением психиатров, навербовавших по всей необъятной родине душевнобольных "стукачей", и объясняется уничтожение такого чрезмерного количества "врагов народа".

Но после смерти Сталина на смену времени фантастическому пришло время соцреалистическое. Врачи-психиатры уволили всех внештатных "стукачей" из особо неизлечимых в запас. И больше не принимали от них доносов. Таким образом дурдом оказался единственным учреждением во всем социалистическом лагере со множеством инакомыслящих, но без единого внештатного "стукача". Так что о побегах и об инакомыслии некому было написать доноса – здесь все мыслили инако.

После завтрака, когда Илья с Кириллом сидели на своих кроватях, в палату вошел Чукча. Обведя глазами присутствующих больных, Чукча остановил свой взгляд на Илье.

– Пойдем, однако, – поманил он пальцем.

– Куда?!

У Ильи заколотилось сердце.

– Чукча покажет.

Илья бросил последний взгляд на притихшего Кирилла и на дрожащих ногах пошел за санитаром.

В коридоре Чукча заботливо взял его под руку.

– Чукча начальник понизил, однако, – говорил Чукча, ведя Илью в конец коридора, туда, где была комната для свиданий. – Но Чукча будет работать хорошо. Моя будет стараться. Если начальник велит, Чукча тебя на кусочки разрежет…