Adelante, Гончар, adelante

С первого дня пребывания здесь у него было только предвкушение восторга, но, облазив вдоль и поперек какую-то часть достопримечательностей, он так и не ощутил… Счастья, что ли? Нет, Париж не был будничным – будничным был Глеб. Он, как пристрастный и придирчивый старикан-профессор, смотрел, слушал, записывал. Но как будто не чувствовал происходящего. Так различаются стихи – величие одних признаешь, величие других – чувствуешь. Чувствуешь до вставших дыбом волосков на руках и до горячих мгновенных мурашек в том месте, что у животных называется холкой.

Он допил первый бокал и налил еще. В доме через улочку засветилось уютным розовым темное доселе окно. Дверь в кафе отворилась, и на пороге, отряхивая с курточек только что заморосивший дождь, появились две женщины. Одна из них, высокая и породистая блондинка, была молода. Ей было, наверное, лет двадцать пять. Меньше чем на мгновение Глебу показалось, что он очень хорошо ее знал. Только поняв свою ошибку, почувствовал мощную волну запоздалого адреналина. Такую, что даже руки мелко и противно задрожали.

Она запрокинула голову, перекидывая на сторону блондинистую копну тяжелых волос.

Женщины прошли мимо Глеба, и блондинка с улыбкой, которую она принесла с улицы, вдруг внятно произнесла, обращаясь к нему:

– ?a va? – и рассмеялась.

Девушки принесли с собой запах дождя, ветра и знакомого чем-то парфюма.

И все сложилось: пролился дождь – и пролились волосы. Засветилось розовое окно – и капли пролитого «Мерло» были тоже розовые. И пусть незнакомая блондинка была ему хорошо, слишком хорошо знакома. И теплая и тоскливая, немного забытая волна охватила его всего, и жизнь показалась вдруг такой короткой и таинственной… Он сидел, словно придавленный этим забытым чувством – печальный и счастливый одновременно.

?a va?

Часть 1

1

Сумерки подползали к Питеру медленно и поздно – в этом смысле юг не шел с Питером ни в какое сравнение. Когда южная темнота еще была полна криков, шепота, смеха, северная – усыпляла, обездвиживала город и окраины его становились их – молодых волков – владениями. Им так казалось – молодым волкам, таковыми волками они себя ощущали.

Закир сидел на спинке скамейки в парке, расставив ноги и наклонившись вперед, брезгливо курил, сплевывая длинную, пузырящуюся слюну между модными черными штиблетами.

Гончаренко еще издали заприметил его фигуру, но приветствовать друг друга окриками радости не значилось в кодексе чести молодых волков.

Когда они были уже ближе расстояния вытянутой руки, Закир щелчком выкинул бычок и протянул Глеб вялую руку:

– Здоров… – Глеб поймал Закирово пожатие и как бы несколько устало ответил тем же.

Помолчав, Закир задал ожидаемый Глебом и тем парнем, что был с Гончаренко, вопрос:

– А это чо за пацанчик?

– Влад, – в пацанчике было крепко за метр восемьдесят.

– Влад-акробат? – равнодушно зарифмовал Закир.

Он ловко прокатил колесико зажигалки по бедру и жестом фокусника прикурил еще одну сигарету, озарив вспышкой лицо.

Потом, словно приняв какое-то решение, мягко спрыгнул со скамейки, оказавшись на голову ниже Влада. Распрямил спину, хрустнув позвонками.

– Ну пойдем…

– Куда? – неумно спросил Влад.

– Прогуляемся, – издевательски хохотнул Закир.

В парке совсем стемнело, и хаотичная пестрота листвы была видна только в местах, отобранных фонарями у темноты.

Молодые волки вышли на охоту.

Познакомились волки в начале осени. Общежитие, куда заселили Глеба и Влада при зачислении в институт, находилось рядом с тем, где обитал Закир. Закиру было уже лет тридцать. Общежитие Закира было общежитием медицинского института, как муравейник, набитое почему-то жителями Дагестана. Будущие врачи Дагестана, вместо того чтобы ходить на учебу, все больше сидели на подоконниках в коридорах и с отсутствующим видом дымили дерущую горло шмаль, не пробуждавшую в них веселости.

Конкретно Закир занимал комнату в общаге уже пятый или шестой год, до сих пор называя «пером» обычный медицинский скальпель.

Глеб же с Владом, оба из южного портового Туапсе, обреченно закончив Туапсинский метеорологический техникум, без усилий, экзаменов и особого желания «вплыли» в Гидрометеорологический институт юными специалистами.

В первый петербургский месяц этого года, не до конца обживший свою новую камеру, не до конца отрезвевший от большого города и бесконечных посиделок, Глеб познакомился с Закиром.

Как-то во время одной из гулянок дверь в комнату, где происходило застолье, медленно распахнулась. В помещение ворвался сквозняк. Все обернулись. На пороге стоял Закир и, молча оглядывая сидевших, медленно перебирал в руке деревянные шарики четок.

Закир молчал, как бы принюхиваясь. Нагло оглядел нескольких пьяненьких девушек, пристрастно задерживая снисходительные, липнувшие, как мухи, взгляды на ногах одной, груди другой…

При этом никто из компании не смог произнести ни слова.

– Здорово, брателло… – медлил Закир, и было непонятно, в каком числе он употребляет выброшенное слово.

– Здоров… – наконец-то решился Глеб. Ему показалось, что, если он не поприветствует кавказца, этого уже не сделает никто.

Закир легко шагнул в комнату и придвинул ногой одинокий стул. Сел на него верхом.

Потом лениво оглядел яства.

– Ну угощайся, что ли… – Глеб понимал, почему приутихло веселье с появлением этого загадочного человека.

– Покурим? – так и не представившись, Закир разложил на столе небольшой пакетик, свернутый из газеты, и стал набивать из него папиросу, роняя на пол драгоценные крошки. На его указательном пальце тускло сиял перстень, и почему-то именно он так приковывал взгляды присутствующих. Перстень двигался то туда, то сюда – набирая травы в папиросу и уплотняя ее внутри.

Одна из девушек встала и демонстративно вышла из комнаты.

– Хе-ге… – вдруг осклабился кавказец, и на его верхней губе явно обозначился шрам. – Че, телка испугалась?

– Не надо так, – осторожно заступился за девушку Глеб.

– Да ладно, – миролюбиво согласился Закир, сунул трубочку папиросы в губы и несколько раз провел туда-сюда, увлажняя папиросу слюной.

Потом ароматно поджег длинную «пушку», глубоко глотнул дыма и передал папиросу пацану слева.

Тот, все еще косясь на Закира, переадресовал угощение Глебу.

Преодолевая отвращение – слюна Закира все еще мерещилась ему на подсохшей папиросе, – Глеб тоже сделал затяжку, отметив отменное качество закировой «дури».

Через несколько минут мир тепло, как и всегда после травы, закачался.

Когда ополовиненная еще парой пацанов папироса вернулась к Закиру, он уже не казался таким страшным, тем более что не курившие немного осмелели и громкость застолья постепенно прибавлялась.

И вот уже Глеб, каким-то образом очутившись рядом с Закиром, слушал его, пытаясь удержать в себе рвущийся от шмали наружу смех.

– Питерцы – лохи, понимаешь, Гончар? – с южно-русским, таким же, как у Глеба, «г» да еще и с легким кавказским акцентом вкрадчиво говорил Закир, наклонившись к лицу Глеба так, что тот слышал запах сена и гнилых зубов дагестанца. – Тут по-легкому можно жить. И телок иметь, и бабки…