Дети погибели

ПЕТЕРБУРГ.

Конец июня 1879 года.

На другой день после похорон Елизавета Яковлевна Макова рассчитала почти всю прислугу, оставив лишь кухарку, дворецкого и истопника.

Затем она заперлась в своей комнате, велев не тревожить, и принялась обдумывать, как жить дальше.

Она не плакала: все слёзы, видно, вышли ещё на похоронах. Да и немного их у неё в запасе и было, слёз-то.

Сейчас она вдруг осознала, что ей предстоит множество больших и малых забот, и что она в Петербурге совершенно одна: не только подруг – просто знакомых и то почти нет. Значит, всё нужно делать самой, ни на кого не надеясь. Даже на обещанный этим очкастым стариком государственный пенсион.

Прежде всего: с этой квартиры придётся съехать. Слишком большая и дорого обходится. Следует подыскать квартирку попроще, поскромнее, и даже не в центре…

Елизавета Яковлевна вздохнула, обведя глазами комнату. Жаль… Столько лет здесь прожито… Да как прожито? Кое-как… Стало быть, и горевать не о чем.

Другое дело – долги. Елизавета Яковлевна никогда особенно не рассчитывала свои траты и охотно соглашалась, когда в магазинах ей отпускали в долг. Теперь же она вдруг отчётливо вспомнила: в каких магазинах, и сколько. В основном – в модных французских салонах, где она покупала наряды, зонтики, какие-то безделушки. Сумма получалась немаленькая.

Елизавета Яковлевна снова обвела глазами комнату, вздохнула. И зачем покупала все эти новомодные тряпки и безделушки? Всё равно ведь никуда не выезжала. Разве что в церковь; так там особо не покрасуешься…

На глазах вдруг выступили слёзы. Остались, значит, ещё в запасе…

Елизавета Яковлевна решительно вытерла их чёрным платочком: платочек тоже специально был куплен под траурное платье. Она отложила платок, пододвинула к себе бумагу и карандаш – считать долги и предстоящие расходы.

* * *

Хотела с утра съездить в Новодевичий монастырь, на могилку, – не дали. Сначала явилась домовладелица. Женщина невероятных размеров, с усами, и голосом, как иерихонская труба – Елизавета Яковлевна даже не помнила, как её зовут. Все квартирные расходы оплачивал муж. Домовладелица сказала, что у них принято платить за квартиру за месяц вперёд. Июнь-де заканчивается, пора платить за июль.

– Сколько? – пискнула неожиданным дискантом Елизавета Яковлевна.

– Как обычно: 250 целковых, – проревела труба. – Но вам, так и быть, скидку сделаю по случаю горя. Так что извольте, мадам, в течение недели 230 рублей.

– Хорошо, – ответила Елизавета Яковлевна, хотя ничего хорошего не видела: ответила, чтобы отвязаться.

Домовладелица критическим взглядом оглядела обстановку и доверительным тоном проревела:

– Я вам вот что, голубушка, посоветую. Снесите-ка вы свои наряды на распродажу. Какой никакой – а доход.

Она ещё раз оглядела комнату и двинулась, как пароход, к дверям. Только что без гудка…

– Послушайте! – остановила её Елизавета Яковлевна. – А что, если бы я хотела взять квартиру поменьше? Мне одной такие хоромы ни к чему.

Пароход медленно развернулся.

– Вы у меня же хотите квартиру взять?

– А у вас есть свободные?

Труба неожиданно вздохнула.

– Нет, голубушка, у меня только почтенные люди квартируют. Сенаторы, правительственные чины, железнодорожники… Маленьких квартир совсем нету, разве что дворницкая. Но, если желаете, я наведу справки.

– Конечно, желаю! И даже очень буду вам благодарна!

Пароход снова начал разворачиваться к дверям.

– Наведу! – проревела напоследок и удалилась, едва вписавшись в двустворчатый дверной проём.

Дворецкий проводил её.

Но не успел закрыть за ней дверь – новый посетитель: из министерства.

Елизавета Яковлевна обрадовалась было: мелькнуло в голове приятное слово «пенсион». Не тут-то было! Оказывается, явились за какими-то бумагами Льва Саввича.

Елизавета Яковлевна нахмурилась.

– Нет, никаких бумаг я вам не дам, – сказала, как отрезала. – И в кабинет Льва Саввича не пущу. Сама туда не захожу, и посторонним не позволю. Заперла на ключ.

– Но я не посторонний… – опешил чиновник. – Я товарищ министра юстиции Фриш!

Елизавета Яковлевна помотала головой:

– Нет! Сама не вхожу – значит, и никого не пущу. Приходите после. Потом.

– Когда же прикажете? – обиженно спросил Фриш.

– После сороковин.

Фриш насупился.

– Но дело не может ждать. Вы же знаете, что в министерстве обнаружена недостача. Особым судебным присутствием Сената ведётся расследование, нужны документы. А Лев Саввич, насколько мне известно, часто приносил служебные бумаги домой…

– Нет! – нетерпеливо ответила Елизавета Яковлевна. – Я же сказала. Чего вы стоите? Чего ждёте? Мне на кладбище надо ехать.

Лицо Фриша приняло крайне недовольное выражение.

– Однако, мадам Макова, вы, видимо, хотите, чтобы я с прокурором пришёл и с жандармами? Официально?

– Ничего я не хочу! – повысила голос Елизавета Яковлевна. – Вы видите: я траур не сняла? Какие бумаги? Какой прокурор? Совести у вас нету, вот что! Ступайте! И передайте вашему прокурору, что я свои права знаю, а вдов обижать даже и законом не велено.

После такой тирады Фриш опешил и удалился в явном смущении. А Елизавета Яковлевна, наконец, стала собираться на кладбище.

Но – опять не дали. Явился худощавый пожилой господин и заявил:

– Я из магазина Дациаро, компаньон Рашевский. Тому две недели назад вы изволили заказать у нас жемчужное колье. Колье давно готово. Если желаете – оно у меня с собой…

Елизавета Яковлевна, уже порывавшаяся идти, подошла поближе. И сказала чётко, вполголоса:

– Не нужно мне ваше колье. Не стану я его выкупать. Понятно вам?