Кавычко пожал плечами.
– Может быть, в его сейфе, или здесь, в бумагах.
– «В бумагах», – передразнил Густых. – Что, прикажешь выемку производить?
Кавычко кашлянул. Придвинулся к Густых и сказал:
– Я сам занимался некоторыми вопросами. Например, связался с жилконторой лесопромышленного комбината, на балансе которого был этот дом. Так вот, в 1981 году в этом доме проживала семья из трех человек – молодые родители и сын. Дом они получили от тестя, ветерана войны, который получил от горисполкома трехкомнатную квартиру. Так вот. В один день вся семья заболела и оказалась в реанимации.
– Чем заболела?
– В официальной справке, которую мне выдали по приказу Ковригина в Третьей горбольнице – осложненный дифтерит. Сначала умерла девочка, а потом и родители. Дом был продан некоему Свиридову, работавшему на хладокомбинате. В 1990-м году Свиридов внезапно скончался от острой сердечной недостаточности. Ему сорока лет еще не было. Проживал один, хотя к нему приходила женщина.
– Что за женщина?
– Наверное, знакомая. Сожительница. Проводила с ним несколько суток и уходила, – это по свидетельству Анны Семеновны Лаптевой, соседки. Её опрашивал сам Чурилов.
– И где эта женщина? – не без труда соображая, спросил Густых.
– Лаптева? Ей уже за восемьдесят было, скончалась несколько дней назад.
– Да причем здесь Лаптева! Эта приходящая сожительница!..
Кавычко развел руками.
Густых смотрел на Кавычко расширившимися глазами.
– И ты все эти дни молчал? – сурово спросил он.
Кавычко пожал плечами.
– Максим Феофилактыч сказал, что все это относится к высшему разряду секретности. Он даже фээсбэшников не подключал, велел мне самому. Только Чурилов знал – он в милицейских картотеках справки наводил, и отчасти Ковригин. Он же приказал выдать мне справку и о третьей семье.
Густых откинулся на спинку кресла.
– Была и третья?
– Была.
– И тоже вымерла от холеры?
– Нет. От пищевого отравления.
Густых обвел глазами стол, приставные тумбы с телефонами, кипами бумаг, канцелярскими мелочами.
Наконец сказал:
– Где досье?
Кавычко молчал.
– Откуда взялся этот Коростылев?
– Неизвестно, – сказал Кавычко. – Этим занимался Владимиров, – ФСБ подключили в последний момент, когда стало ясно, что Коростылев нигде не фигурирует, – только записан в домовой книге. Бывший хозяин прописал его как своего дальнего родственника.
– Тот, который от отравления умер?
– Ну да… Извините, Владимир Александрович, но я ведь всего досье не читал… А в жилконторе бардак страшный. Лесопромышленный комбинат стоит, всю социалку сбрасывает. В том числе и эти дома. Домовые книги раздали владельцам домов. Так что я и книги не видел – только запись в карточке.
Густых подумал.
– Хорошо. Иди.
Кавычко поднялся. Как-то неуверенно пошел к дверям. Оглянулся:
– Все нормально, Владимир Александрович?
– Все просто прекрасно! – язвительно ответил Густых и махнул рукой.
Когда дверь за Кавычко закрылась, Густых набрал номер, послушал гудки.
– Владимиров, – раздался как всегда спокойный голос начальника управления ФСБ.
– Густых, добрый день. Что же ты, Александр Васильевич, про досье на Коростылёва мне ничего не сказал?
Владимиров на секунду замялся.
– У меня были инструкции, – наконец сказал он.
Густых хотел было спросить – чьи, но передумал; вспомнил разорванный, полуобглоданный труп Максима Феофилактовича. Ему стало муторно.
– Вот какая просьба к тебе, – сказал, наконец, Густых. – Надо установить за домом Коростылева наблюдение.
Владимиров помолчал.
– Согласен, – сказал наконец.
– Негласное, конечно. Чтоб не дай Бог сам Коростылев хоть что-то учуял. А нюх у него, по-моему – будь здоров.
Владимиров кашлянул.
– Наблюдение уже ведется.
Густых покраснел, но проглотил и эту горькую пилюлю. Владимиров никому не обязан подчиняться, только напрямую Москве. И отчитываться был не обязан. Разве что так, неофициально. Или по особому запросу губернатора.
– Давно? – с усилием спросил Густых.
– Наблюдение ведётся ещё с осени прошлого года, – каким-то вкрадчивым голосом ответил Владимиров.