По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 4

В начале ноября их отряд в составе примерно двадцати человек отправляется на рыбную ловлю, и ночью на них нападает уже известный вам Маметкул и убивает всех, кроме одного, которому удаётся ускользнуть и рассказать всё Ермаку. Ответ следует незамедлительно. Атаман выступает столь быстро и движется так стремительно, что застаёт Маметкула врасплох. Множество сибирцев гибнет, сам он спасается бегством, а Ермак забирает тела убитых казаков и хоронит их на кладбище, где до этого покоились только члены ханской семьи. Это окончательно склоняет ситуацию в его пользу, и церемония шертной присяги становится массовой.

Казалось бы, теперь-то казаки могут успокоиться, но не тут-то было. Длительный поход, жестокие сражения, болезни, да и общее напряжение выкосили из их рядов множество людей, к тому же продовольствия в городе, несмотря на подношения новых подданных, на всю зиму явно не хватит. И в декабре Ермак отправляет к Ивану Грозному послов. Они везут царю весть о покорении ему нового царства, а также часть своей богатой добычи – 2.400 шкурок соболей, 20 шкур чернобурых лисиц, 50 шкур бобров. Взамен атаман просит простить казакам их прежние преступления и прислать военную и продовольственную помощь. Возглавляет «посольство» Иван Кольцо. Между прочим, за свои многочисленные злодеяния на Волге приговорённый царём к смерти[652 - См. Википедию, статью «Иван Кольцо».].

Кольцо добирается до Москвы долго. Точное время его прибытия неизвестно, но, во всяком случае, ещё в ноябре следующего, 1582 года царь направляет Строгановым сердитую грамоту, в которой обвиняет их в том, что они приняли у себя разбойника-Ермака, что не только не арестовали его, но и отправили за Урал, что он там занялся привычным для него грабежом, что из-за этого возмутились сибирцы и стали атаковать царские владения[653 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 238.] (годом ранее на Пермскую землю нападают из-за Урала около семисот «подручников»[654 - Цит. по: В.В. Трепавлов, А.В. Беляков «Сибирские царевичи в истории России», СПб., «Издательство Олега Абышко», 2018, стр. 57.] Кучума – вогулов/манси, остяков/хантов и башкир[655 - Op. cit., стр. 56.]) и так далее и тому подобное. Строгановым грозят большие неприятности, но тут в столице появляется, наконец, посольство Ермака. Гнев Грозного как рукой снимает. Он велит прочитать письмо атамана вслух[656 - Х. М. Атласов (Хади Атласи) «История Сибири», Казань, Татарское книжное издательство, 2005, стр. 64.], чтобы слышали все, приказывает отслужить в Кремле благодарственный молебен, все казаки не только получают прощение, но и богатые подарки, а их руководитель – два драгоценных панциря, серебряный ковш, шубу с царского плеча, кусок сукна, а также личное одобрительное послание от самого царя[657 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 238.]. А в мае 1583 года за Урал отправляется подкрепление в составе пятисот человек во главе с воеводой князем Семёном Балховски?м[658 - Op. cit., стр. 253.]. Он должен принять на себя управление завоёванным краем.

Ермак всё это время продолжает с успехом укреплять свои позиции и подчинять всё новые и новые области Сибирского ханства. В одном из походов он даже берёт в плен назойливого Маметкула, сажает его сначала под замок у себя, а потом по приказу царя отправляет в Москву[659 - Х. М. Атласов (Хади Атласи) «История Сибири», Казань, Татарское книжное издательство, 2005, стр. 65 и 69.]. Там его, кстати, встречают с честью, позволяют жить практически свободной жизнью, а при царе Борисе Годунове он и вовсе участвует в войне со шведами (1590–1595 гг.), командуя полком, а также в походе против своих, можно сказать, соплеменников – крымских татар (1598 г.)[660 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 254.].

В ноябре 1583 года к Ермаку прибывает долгожданное подкрепление. Однако вместо облегчения это приводит к резкому обострению ситуации. Дело в том, что для повышения скорости своего движения, а также наслушавшись похвальбы казаков о том, что в Сибири всего полно, эти пятьсот человек съестных припасов берут собой в обрез. А те как раз продовольствием на такое количество лишних ртов не запасаются, и когда наступает суровая сибирская зима, среди них начинается жестокий голод, продолжающийся до весны. Вместе с голодом приходит его неизменная спутница – цинга, и в конце концов дело доходит до людоедства[661 - Там же.]. Умирает голодной смертью и первый сибирский руководитель князь Болховской. В принципе, казаки могли бы легко ободрать местное население – не впервой, – если бы не одно «но»: в эту зиму в Сибирском ханстве происходит первое крупное антирусское выступление.

Поднимает его тот самый министр-карача, владения которого два года назад так безжалостно ограбил Ермак. Он заманивает в ловушку сорок казаков во главе с Иваном Кольцо и убивает их всех. Тут же в соответствии с заранее подготовленным планом повсеместно вспыхивает восстание. В марте 1854 года мятежники обкладывают город, и положение Ермака фактически становится безнадёжным. Несколько недель русские сидят в плотной осаде, силы их тают, и всем становится ясно, что в случае бездействия их ждёт неминуемая смерть. И атаман решается на отчаянную атаку. В ночь на 9 мая его люди скрытно выходят из города, бесшумно прокрадываются мимо главных сил неприятеля и обрушиваются на ставку карачи, стоящую в тылу. Охрана её немногочисленна, так что гибнет почти вся, включая двух его сыновей, а он сам едва успевает убежать в сопровождении всего троих своих людей. Узнав о столь дерзком нападении, сибирцы спешат было на помощь, но казаки окружают себя стоящими по кустам телегами и отражают их атаки вплоть до полудня, пока те не выдыхаются и не отходят[662 - Op. cit., стр. 255–256.]. Восстание подавлено, угроза нового голода отступает, казаки одерживают очередную убедительную победу. И вот тут Кучум наносит хорошо продуманный, хитрый и точный удар.

1 августа один татарин сообщает Ермаку «по секрету», что к его «владениям» приближается из Бухары торговый караван, но свергнутый хан хочет перехватить его. Это ловушка: никаких бухарцев и в помине нет, а «новость» придумал сам Кучум с тем, чтобы заманить своего заклятого врага в незнакомые места, подальше от его основных сил, и там, наконец, расправиться с ненавистным атаманом. Увы, тот на эту удочку клюёт. Взяв с собой около трёхсот человек[663 - Op. cit., стр. 258.], Ермак немедленно направляется далее вверх по Иртышу. При этом он рассчитывает убить сразу двух зайцев: и караван найти, и привести к покорности новых подданных. Поначалу казакам, как обычно, сопутствует удача. Они одерживают верх в нескольких упорных сражениях, но вскоре спотыкаются: пять дней безуспешно штурмуют небольшой городок по названию Куллара? (или Куллары?), располагающийся на западном берегу Иртыша, на границе Сибирского ханства с калмыками[664 - В.В. Трепавлов, А.В. Беляков «Сибирские царевичи в истории России», СПб., «Издательство Олега Абышко», 2018, стр. 55.], но взять его не могут. А потом и вовсе происходит катастрофа.

Так и не найдя каравана, Ермак поворачивает обратно. Он идёт уже знакомым путём: спускается вниз по Иртышу и 5 августа при впадении в него слева реки Вага?й командует на песчаном острове привал. Ночь выдаётся тёмная и дождливая. Охрана, которую выставляет атаман, укрывается от ливня и вскоре засыпает. Люди чувствуют себя в безопасности: всё население вокруг покорено.

Кучум идёт по следам Ермака словно хищник за своей жертвой. Близко он не подходит, но каждый шаг врага ему известен. И вот в ночь на 6 августа хан решает: час возмездия пробил. Один из посланных им разведчиков перебирается через Иртыш на лошади и сообщает, что все казаки спят. Кучум хочет действовать наверняка: он отправляет этого человека к острову ещё раз и велит принести доказательства того, что спящий лагерь не охраняется. Тот возвращается с тремя русскими ружьями, и свергнутый правитель командует атаку. Примерно в полночь сибирцы бесшумно нападают на безмятежно спящих казаков и просто душат их. Сопротивления им не оказывается никакого, и спастись умудряется лишь один человек. Ермак погибает в Иртыше. Вскочив, он бежит к одному из кораблей, но тот, как назло, начинает медленно отходить от берега. Атаман прыгает на борт, но промахивается и падает в воду. Он пытается плыть, однако сидящие на нём тяжёлые доспехи – подарки царя – тащат его вниз и затягивают на дно. Покоритель Сибирского ханства гибнет вместе со всеми своими тремястами товарищами (кроме одного), и в этой гибели проявилось «/…/ неизбежное возмездие за всё дурное /…/, так как при этом /…/ поплатились жизнью вместе со своим предводителем большинство остававшихся ещё в живых казаков, которые вместе с Ермаком занимались на Волге разбоями и пролили столько неповинной крови»[665 - Цит. по: Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 263.].

Восемь дней спустя внук одного знатного татарина пошёл, собравшись на рыбалку, на Иртыш и вдруг увидел, что из воды торчат человеческие ноги. Сделав петлю и вытащив тело на берег, он по драгоценному панцирю понимает, что перед ним какой-то знатный русский. Вскоре на месте зловещей находки собираются жители близлежащего посёлка и догадываются, что это Ермак. Летописи рассказывают много небылиц, связанных с телом атамана: то изо рта и носа мертвеца лилась, как из живого, кровь, то по субботам над его могилой сиял свет, и даже целые столбы пламени. Татары не хоронят труп в течение шести недель. Приезжает Кучум. Обнажённое тело атамана кладут на специальный помост, и он велит расстрелять его стрелами в качестве мести за все несчастья, принесённые ему и его власти. В конце концов Ермака всё же хоронят, причём хоронят торжественно, под кудрявой сосной, и устраивают погребальный пир, для которого закалывают тридцать быков и десять баранов[666 - Op. cit., стр. 263–264.].

Так погиб Ермолай Тимофеев – казак-разбойник, отправившийся за Урал ради банального грабежа, а в результате покоривший и поднесший Ивану Грозному на блюдечке с голубой каёмочкой целое государство. Он родился никем, стал бандитом, а закончил свою жизнь русским национальным героем. Так в истории случается нередко.

Сын английского священника Фрэнсис Дрейк (ок. 1540–1596)[667 - См. Википедию, статью «Дрейк, Фрэнсис».] – пират, убийца, грабитель и работорговец – был возведён королевой Англии Елизаветой I в рыцарское достоинство и сделан адмиралом британского королевского флота, в том числе и за то, что беззастенчиво грабил по всему миру торговые суда и часть награбленного отдавал ей. И даже пролив между Южной Америкой и Антарктидой носит его имя. А незаконнорожденный испанский аристократ Франсиско Писа?рро (1478–1541)[668 - См. Википедию, статью «Писарро, Франсиско» и «Francisco Pizarro» (на испанском языке).], покоривший с горсткой своих людей могущественную южноамериканскую империю индейцев инка (сейчас на месте центральной её части располагается Перу), тоже вёл себя как заурядный бандит, но впоследствии получил от испанского короля Карла V титул маркиза и также стал рыцарем. Оба этих потрошителя-аристократа орудовали, кстати говоря, примерно в то же время, что и Ермак.

Место слияния Иртыша и Вагая, где погиб покоритель Сибирского ханства, называется сегодня Ермаковой заводью. Недалеко от неё находится довольно большое село Вагай, в котором проживает около пяти тысяч жителей[669 - См. Википедию, статью «Вагай» (Вагайский район).]. Оно располагается примерно в 225 километрах к северо-востоку от Тюмени.

Гибель Ермака производит на оставшихся в живых казаков шоковое впечатление. Уже 15 августа 1584 года они, в составе всего 150 человек[670 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 265.], грузятся на суда и покидают завоёванное было ханство. Опасаясь восстания местного населения, отступают они быстро, по пути встречаются с отрядом, посланным им в помощь из Москвы, но вспять не поворачивают, а вместо этого решают перезимовать при впадении Иртыша в Обь. Отбившись зимой от нападения остяков/хантов, весной 1586 года[671 - Х. М. Атласов (Хади Атласи) «История Сибири», Казань, Татарское книжное издательство, 2005, стр. 74.] все они возвращаются в Россию.

Кучум торжествует. Поскольку чувствует он себя неважно, то посылает править в Сибирь своего сына Али, но того быстро свергает прибывший из Бухары князь Сейдяк (Саид-Ахмед[672 - В.В. Трепавлов, А.В. Беляков «Сибирские царевичи в истории России», СПб., «Издательство Олега Абышко», 2018, стр. 52.]), и хан окончательно превращается в правителя-скитальца. Он долго не сдаётся, совершает набеги на теперь уже русские владения и своих бывших подданных, всеми силами пытается вернуть себе власть, мечется от одного союзника к другому, даже грозно переписывается с Москвой[673 - Op. cit., стр. 61.], но сражаться сразу по всем фронтам у него нет никакой возможности. В августе 1591 года Кучум терпит от русских очередное поражение, в результате которого в плен попадают какие-то две «царицы» (может быть, его жёны), а также один из сыновей Абу-л-Хайр[674 - Op. cit., стр. 20.] (впоследствии он примет христианство и получит имя Андрей[675 - Op. cit., стр. 41.]).

Лето 1598 года становится для Кучума роковым. В конце июля или в начале августа русский воевода Андрей Воейков выходит в степь из основанного четыре года назад городка Та?ра[676 - См. Википедию, статью «Тара (город)».] с единственной целью: покончить, наконец, с неугомонным «непослушником»[677 - Цит. по: В.В. Трепавлов, А.В. Беляков «Сибирские царевичи в истории России», СПб., «Издательство Олега Абышко», 2018, стр. 54.], как называют свергнутого хана в Москве. В его отряде тысяча человек – семьсот русских и триста местных жителей[678 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 298.]. 20 августа он обнаруживает лагерь-стойбище Кучума при впадении в Обь речек Ельцовки и Атаманки и на рассвете атакует его. Бой, длящийся до полудня, заканчивается страшным поражением бывшего повелителя Сибирского ханства. Его воинство разносится буквально в клочья, погибает его брат, двадцать знатных приближённых, в плен попадают пятеро ханских сыновей, двое его внуков, две или даже восемь дочерей, а также, по разным сведениям, две, восемь или десять жён[679 - В.В. Трепавлов, А.В. Беляков «Сибирские царевичи в истории России», СПб., «Издательство Олега Абышко», 2018, стр. 17 и 63.] и весь гарем. 150 человек убито, ещё около сотни пытаются спастись, начав перебираться на другой берег Оби, но их всех до одного расстреливают из ружей, причём не русские, а сами же сибирцы. Пятьдесят человек попадают в плен, но Воейков приказывает казнить и их[680 - Op. cit., стр. 63.]. С нашей стороны не потеряно ни одного человека[681 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 298.]. В русскую историю этот день входит как «Кучумово побоище»[682 - Цит. по: В.В. Трепавлов, А.В. Беляков «Сибирские царевичи в истории России», СПб., «Издательство Олега Абышко», 2018, стр. 63.].

Несчастному хану вновь удаётся ускользнуть, но положение его становится безнадёжным. Ему за шестьдесят, он почти ослеп и настолько одряхлел, что его отпаивают кровью молодых козлят[683 - Op. cit., стр. 15–16.]. Вскоре после разгрома триста знатнейших людей Сибирского ханства приносят русскому царю присягу на верность. Все союзники отворачиваются от неудачника, никто не хочет принимать его у себя, опасаясь гнева Москвы. Он скачет с места на место, бедствует, вынужден промышлять откровенным грабежом (настоящий казак!), это ещё больше усугубляет его положение, и постепенно знаменитый, но затравленный скиталец со страниц документальных источников исчезает. Неизвестны ни дата, ни место его смерти. Достоверно неизвестно и то, как он окончил свою жизнь. Лишь по тому факту, что с 1601 года русские грамоты начинают величать его старшего сына Али «царём», историки делают осторожный вывод о том, что, по-видимому, к этому времени Кучум скончался[684 - Op. cit., стр. 66–67.]. А ещё есть версия, что он убежал к ногайцам и там был ими убит[685 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 299–300.].

Москва же тем временем продолжает медленно, но верно наращивать своё присутствие. Прежде всего строятся укреплённые крепости-городки, играющие роль опорных пунктов в процессе окончательного подчинения, освоения и интеграции недавно завоёванного края в государственный организм России.

29 июня 1586 года вплотную к поселению Чимги? или Чимгитура?[686 - Op. cit., стр. 274.], древней столицы Сибирского ханства, начинается возведение Тюменского острога. Его решено заложить на высоком правом (южном) берегу реки Тура? при впадении её в Иртыш[687 - Op. cit., стр. 272.]. Уже летом следующего года сюда прибывают 500 человек, а с ними царская грамота, повелевающая заложить ещё одну русскую крепость уже недалеко от тогдашней сибирской столицы[688 - Op. cit., стр. 274.]. Так в 1587 году примерно в шестнадцати километрах от Сибири/Искера, при впадении в Иртыш Тобола, тоже на высоком берегу, появляется Тобольский острог[689 - См. Википедию, статью «Тобольск».], которому суждено будет сыграть в освоении этих бескрайних территорий выдающуюся роль. Он станет центром колонизации данного края, самой настоящей новой столицей Сибири, местом пребывания сибирских губернаторов и в течение многих десятилетий именно отсюда, из Тобольска, будет осуществляться непосредственное руководство всеми экспедициями вглубь этого необъятного края.

Пока же Тобольск оказывается для нового хана Сейдяка? ловушкой. Летом 1588 года он вместе с примкнувшим к нему бывшим первым министром Кучума карачой в ходе соколиной охоты встаёт лагерем на лугу недалеко от острога. Татар около пятисот человек. Узнав об этом, местный начальник Данила Чулков приглашает Сейдяка и карачу к себе, якобы на пир. Те соглашаются, но, чувствуя подвох, требуют, чтобы и все остальные татары последовали за ними. Чулков под разными благовидными предлогами не соглашается, и в конце концов стороны договариваются о том, что на пиру от татар будут лишь сто человек, и те без луков. Начинается веселье, вино льётся рекой. Сейдяк, чуя недоброе, практически не ест, пьёт мало, всё больше и больше хмурится, и тут Чулков, валя с больной головы на здоровую, обвиняет того в злых замыслах. Изумлённый хан отнекивается, и тогда хозяин велит поднести ему бокал с водкой[690 - Х. М. Атласов (Хади Атласи) «История Сибири», Казань, Татарское книжное издательство, 2005, стр. 77.] и просит его выпить её «в знак сохранения настоящих добрых отношений»[691 - Цит. по: Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 276.] (некоторые историки пишут, что преподнесён был бокал с вином, но никакого противоречия тут нет, поскольку в те времена водка называлась в нашей стране «горячим вином»[692 - Цит. по: М.А. Кречмар «Сибирская книга: История покорения земель и народов сибирских», М., издательский дом «Бухгалтерия и банки», 2014, стр. 67.]). Тот делает глоток, но, не привыкший к крепким напиткам, закашливается[693 - Х. М. Атласов (Хади Атласи) «История Сибири», Казань, Татарское книжное издательство, 2005, стр. 77.] и допить не может. Чулков только того и ждёт. Он кричит, что это лишь подтверждает зловредные мысли хана, даёт знак своим людям, и те знатных гостей вяжут, а остальных просто зарубают. Так было покончено с сопротивлением новых властителей Сибирского ханства, только если в случае с Кучумом тот был разбит в открытом бою, то сейчас победа достигается самой настоящей подлостью – бессовестным и коварным обманом. К стыду оставшихся за крепостными стенами четырёхсот татар следует сказать, что, узнав о захвате своих руководителей, они даже не делают попытки их освободить и просто уходят в степь. За ними следуют и практически все жители Искера/Сибири, который с тех пор приходит в полное запустение[694 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 276.].

В конце июня 1594 года на реке Пелым, впадающей в Та?вду, левый приток Тобола, завершается строительство Пелымского острога[695 - Op. cit., стр. 281.]. Он быстро становится местом ссылки. Чуть ли не сразу же после постройки сюда по указанию тогдашнего фактического правителя государства Бориса Годунова отправляются причастные к смерти в 1591 году в Угличе сына Ивана Грозного царевича Дмитрия[696 - См. Википедию, статью «Пелым (Гаринский городской округ)».]. В XVIII веке в Пелыме будет отбывать ссылку бывший всесильный фаворит императрицы Анны Иоанновны граф Эрнст Иоганн Бирон, которого сменит другой видный деятель того царствования Бурхард Миних. Они даже встретятся в пути.

В том же году, только несколько позднее, на реке Северная Со?сьва, впадающей в Обь в её нижнем течении, на месте остяцкого поселения Сугму?т ваш, что означает «город берёз», появляется Берёзовский острог[697 - М.К. Любавский «Обзор истории русской колонизации с древнейших времён и до XX века», М., издательство Московского университета, 1996, стр. 445.]. Он впишет свою страницу в историю России в основном тоже как место ссылки её знаменитых людей. Самым известным из них станет соратник Петра Великого Александр Меншиков, которого отправят сюда в 1727 году (а у меня в этой связи приходит на ум картина нашего художника Василия Сурикова «Меншиков в Берёзове»). Свергнутый светлейший князь сам построит себе дом, а также церковь и скончается здесь два года спустя в возрасте 56 лет. Похоронят его здесь же, на берегу Северной Сосьвы, но она отнесётся к нему непочтительно и со временем могилу просто смоет[698 - См. Википедию, статью «Меншиков, Александр Данилович».]. Будет здесь коротать свои дни и умрёт граф Андрей (Генрих Иоганн Фридрих) Остерман – фактический руководитель внешней политики России при императрице Анне Иоанновне, первый кабинет-министр, а также генерал-адмирал, лишённый всех постов и в 1742 году отправленный в ссылку дочерью Петра Елизаветой, захватившей российский престол в результате военного переворота. Его могила сохранилась до сих пор[699 - См. Википедию, статью «Остерман, Андрей Иванович».]. А уже в XX веке, в 1907 году, из Берёзова, по пути на «вечное поселение» в сибирский Обдорск (нынешний Салехард), совершает побег будущий злой гений большевистско-коммунистической революции 1917 года Лев Троцкий[700 - Л. (Д.) Троцкий «Моя жизнь. Опыт автобиографии», М., «Панорама», 1991, стр. 193–195.]. Ныне этот населённый пункт называется посёлком городского типа и носит имя Берёзово[701 - См. Википедию, статью «Берёзово (Ханты-Мансийский автономный округ)».]. Он располагается примерно в 750 километрах к северу от Тюмени.

В конце лета – начале осени 1594 года[702 - См. Википедию, статью «Сургут».] на правом берегу Оби, в её среднем течении, основывается Сургут – в будущем одна из нефтяных столиц Российской Федерации. В следующем, 1595 году ниже по течению возникает только что упомянутый мною Обдорский острожек[703 - См. Википедию, статью «Салехард».], а ещё через год на этой же реке строится Нарымский острог[704 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 302.] (сегодня – село Нарым в Томской области, примерно в 340 километрах к северо-западу от Томска). Он «прославится» прежде всего как место ссылки российских революционеров: Валериана Куйбышева, Алексея Рыкова, Якова Све?рдлова, Михаила Томского и даже самого Иосифа Сталина[705 - См. Википедию, статью «Нарым».]. А ещё здесь родится Виктор Николаевич Пепеляев – руководитель правительства адмирала Колчака, которого большевики-коммунисты в 1920 году расстреляют в Иркутске, а тело спустят под лёд Ангары[706 - См. Википедию, статью «Пепеляев, Виктор Николаевич».]. Вместе с телом Колчака. Само слово «нарым» («нерым») на языке сургутских остяков/хантов означает «болото»[707 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 302.], ими он со всех сторон и окружён, дорог к нему нет, и в 2015 году здесь проживало всего 852 человека. И судя по тому, что местные жители говорят: «Бог создал Крым, а чёрт Нарым»[708 - Цит. по: Википедия, статья «Нарым».], это далеко не самое лучшее место на Земле.

Недалеко от этого городка в 1598 году было подавлено в зародыше одно из частых восстаний «народов Сибири, которые хотели вернуть себе прежнюю свободу»[709 - Цит. по: Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 302.]. Главной причиной таких возмущений были жадность и злоупотребления со стороны русских воевод, которые «вымучивали»[710 - Цит. по: там же.] у местных жителей чуть ли не последнее. Сибирцы в отчаянии взрывались и расправлялись со своими обидчиками, тем более что довольно часто те были в абсолютном меньшинстве. Так чуть было не случилось и в этот раз, но заговорщиков выдал предатель из своих же. В результате десять главных зачинщиков были повешены, а «доносчика»[711 - Цит. по: op. cit., стр. 303.] за оказанную им услугу крестили и приняли на царскую службу казаком[712 - Там же.].

Летом 1604 года примерно в восьмистах пятидесяти километрах к юго-востоку от Сургута, в верхнем течении Оби, на её левом притоке реке Томь возникает Томск. История его появления представляет собой редкий случай, когда инициатива в возведении русской крепости принадлежала местным жителям. Документы рассказывают, что живший в тех местах – и даже якобы правивший там – некий князец Тоя?н отправляется к царю Борису Годунову, просит взять себя под его царское покровительство, а заодно и построить на тех землях город. Москва соглашается, и на высоком берегу Томи возникает новый русский форпост. «Что касается места, которое было выбрано для города, – пишет Миллер, – то, пожалуй, трудно найти там другое более удобное. /…/ Повсюду лежит такой тучный чернозём, что ещё никогда не было необходимости удобрять его, и притом такой рыхлый, что работа земледельца очень облегчена»[713 - Цит. по: op. cit., стр. 314.]. Несмотря на то, что первый острог довольно быстро разваливается[714 - Op. cit., т. 2, стр. 65.], Томск с годами растёт, богатеет, становится центром сибирского хлебопашества, а район вокруг него с течением времени оказывается самым населённым сибирским уездом.

Тюмень, Тобольск, Тара, Пелым, Берёзов, Сургут, Обдорск, Нарым, Томск – лишь самые крупные опорные пункты русских, возникшие в этих краях за неполные двадцать лет. Более же мелкие поселения вообще росли словно грибы после дождя. Во всех них нескончаемым и всё нарастающим потоком быстро начинают вливаться военные (стрельцы, казаки) и правительственные чиновники. Им вслед тянутся купцы, ремесленники, священники, а также крестьяне – так называемые «переведе?нцы»[715 - Цит. по: op. cit., т. 1, стр. 282.], – которым не просто позволяется, но и прямо предписывается распахивать новые пашни и сеять на них хлеб. Мужчины обзаводятся семьями, причём женятся не только на русских, но и на местных, лишь бы те приняли христианство и т. д. Эксплуатация коренного населения ограничивается главным образом взиманием с него меховой дани-ясака и так называемой подводной повинностью, то есть обязанностью предоставлять в распоряжение представителей царской власти транспортные средства. Официально это должно делаться за достойную плату, но в действительности цена зачастую оказывается несправедливой, а нередко те и вовсе отказываются платить. Это ложится на сибирцев довольно тяжёлым бременем, хотя можно сказать, что их повседневное существование с приходом русских по большому счёту так уж сильно не меняется. Жизнь как была тяжёлой, так и осталась. Впрочем, в отличие от наших крестьян, живущих на европейской территории страны, местные жители практически не знают крепостного права, да и в качестве ямщиков власти вскоре начинают использовать «своих», специально выписываемых из России[716 - См., например, op. cit., т. 2, стр. 13.].

Тем не менее, долгие годы в Сибири неспокойно. Обострение ситуации происходит с наступлением в нашей стране Смуты, вернее, с того момента, как сведения о ней доходят до коренного населения. И начинается…

В 1604 году в Берёзове становится известно о готовящемся выступлении вогулов/манси[717 - Op. cit., стр. 32.] (его предотвращают). В 1606 году против несправедливостей при сборе ясака чуть не восстают более трёхсот тех же вогулов[718 - Там же.] (и это выступление удаётся предупредить). В 1607 году на Берёзов выдвигаются уже около двух тысяч человек, как вогулов, так и остяков/хантов. Они останавливаются на Оби, примерно в пятнадцати километрах от города, и тут их планы выдаёт одна вогулка. Воевода Берёзова Пётр Черкасский срочно его укрепляет, но к прямой военной операции не прибегает, предпочитая действовать хитростью. Каким-то образом он перелавливает зачинщиков по одному и казнит, а вместе с ними и некую колдунью, несколько шаманов, а также тех, кто разграбил семь лет назад караван князя Мирона Шаховского, направлявшегося на строительство Мангазеи[719 - Op. cit., стр. 32–33.] (я ещё расскажу об этом).

В 1609 году становится известно о широком заговоре тобольских, тюменских, пелымских, берёзовских, сургутских и иных татар, намеревающихся идти на Тюмень и перерезать там всех русских. Связь между собой они осуществляют при помощи стрелы с затуплённым наконечником, на которой вырезаны одиннадцать чертей-шайтанов. Стрела передаётся от поселения к поселению, и круг потенциального восстания таким образом расширяется. Условный знак перехватывают берёзовские казаки, заговор раскрывается, а его руководителей хватают и казнят[720 - Op. cit., стр. 33.]. Через три года вогулы взволновались вновь. На этот раз причиной их возбуждения послужил слух о том, что из-за Смуты в России всех местных жителей-мужчин заберут в армию и отправят за Урал. Они начинают готовить поход на Пелым, а после его сожжения и убийства всех русских намереваются перейти «Камень» и напасть на Пермскую землю. Заговорщики говорят: «Ныне государя на Москве нет; ныне воеводы одни в Сибири, а людей русских мало во всех сибирских городах. Нам будет нетрудно расправиться с ними со всеми по очереди»[721 - Цит. по: op. cit., стр. 35.]. Их планы выдаёт болтун, который громко хвастается, что скоро всем пришельцам наступит конец. Об этом узнаёт пелымский воевода Пётр Поленьев, относится ко всему очень серьёзно (в городе всего-то сто человек), острог укрепляет, часть посада разрушает, но потом с зачинщиками как-то справляется, поскольку они несут «заслуженную кару»[722 - Цит. по: там же.] (уж не знаю, что имеется в виду). В 1616 году, возмущённые произволом воевод и промышленных людей, восстают сургутские остяки, убивают тридцать русских и скрываются так, что найти их не удаётся[723 - Op. cit., стр. 36.]. А ещё происходят чуть ли не ежегодные нападения со стороны соседних кочевников, сыновей Кучума, ответные рейды на них, неурожаи, падёж скота, пожары и прочие бедствия. В общем, жизнь в Сибири в те времена ни спокойной, ни сытной назвать никак нельзя.

Постепенно, однако, сопротивление новым хозяевам сходит на нет, а если и возникает, то по-прежнему подавляется быстро и жёстко[724 - См. также op. cit., т. 1, стр. 281–282, 285–286, 294, 303 и 310.], включая широкое применение практики взятия аманатов, то есть заложников. И всё же русские ещё многие десятилетия настолько опасаются враждебных действий со стороны сибирцев, что существует специальный запрет на продажу им не только ружей, пороха и свинца и не только, скажем, топоров и ножей, но и вообще изделий из железа[725 - Op. cit., т. 2, стр. 17–18.] с тем, чтобы те не могли изготовить себе хоть чего-либо, напоминающего оружие.

Но, как бы то ни было, за каких-то двадцать лет наши предки расселились на просторах в более чем 1.600.000 квадратных километров[726 - М.К. Любавский «Обзор истории русской колонизации с древнейших времён и до XX века», М., издательство Московского университета, 1996, стр. 446; автор пишет: «1 млн. 421 тысяч с лишком квадратных вёрст».], то есть на территории, равняющейся, например, двум Франциям, почти пяти Германиям или шести с половиной Великобританиям[727 - См. Википедию, статью «Список государств и зависимых территорий по площади».]. Плотность этого расселения была ничтожной – 14–15 деревянных городков, в которых в большинстве случаев едва проживало по сто-двести жителей, но ведь и сибирцев было немногим больше и разбросаны они были точно так же. Вспомним, что накануне разгрома Сибирского ханства Ермаком в нём насчитывалось всего 30.700 человек (очевидно, взрослых мужского пола), а в Югорской земле и того меньше – две тысячи[728 - М.К. Любавский «Обзор истории русской колонизации с древнейших времён и до XX века», М., издательство Московского университета, 1996, стр. 446–447.].

С годами, кстати, на местных жителей начинает распространяться начальное образование, сначала церковное (для крещёных), а потом и общее. За образованием с течением времени следуют некие азы медицинского обеспечения. Так что жизнь при новой власти действительно можно было бы назвать для них, как минимум, не хуже предыдущей, если бы не одно большое «но»: алкоголь (были ещё «но», чуть менее губительные – неизвестные ранее болезни[729 - Так, например, в 1630 году разразившаяся в Нарыме эпидемия оспы выкосила почти всех его жителей; умерших было так много, что для их захоронения при церкви на территории острога не хватало места, так что трупы приходилось вывозить в поле, где их выкапывали и поедали хищники (Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 2, стр. 64–65).]). Русский человек пил охотно и обильно и волей-неволей приучал к этой пагубной привычке местных, которым в силу их генетических особенностей водка противопоказана. В результате началось просто повальное пьянство – проблема, не изжитая среди коренного населения этих краёв и до сих пор.

На острие же всего этого нереально стремительного и безудержного русского разлива по Западной Сибири (а потом и далее) шли те, кого сегодня назвали бы охотниками, а тогда именовали промышленными людьми или промышленниками (они ведь промышляли зверя). Нам известны имена десятков русских первопроходцев – казаков, служилых людей, воевод, и принято считать, что именно они открыли для России эти гигантские пространства. Это далеко не всегда так. Указанные люди в большинстве своём шли в края, уже так или иначе исследованные теми самыми безвестными для нас охотниками. Отчаянные смельчаки, они, стремясь прежде всего заработать, продвигались вперёд просто ничтожными группами, удалялись от знакомых мест на совершенно умопомрачительные расстояния даже по сегодняшним понятиям, не возвращались порой месяцами, нередко погибали от жестоких условий, в которые сами же и забирались, но прокладывали дорогу тем, кто занимался освоением открытых ими просторов уже, так сказать, на системной основе. Только вот действительно богатыми становились очень немногие. И вряд ли является совпадением то, что эти безымянные сегодня искатели приключений действовали практически в то же время, что и английские буканьеры[730 - По-английски – «buccaneer»; пираты, долгое время фактически состоявшие на службе ряда европейских государств (сначала Франции, а потом Англии и Голландии) и нападавшие главным образом на испанские корабли; при этом они пользовались совершенно официальными разрешениями на такой грабёж (так называемыми патентами), получаемыми у правительств соответствующих стран (см. Википедию, статьи «Буканьеры» и «Buccaneer» /на английском языке/).] да испанские конкистадоры. А до них в течение многих веков так же открывали для своих соотечественников новые миры китайские и арабские купцы.

За промышленниками, а иногда, как мы видели, и опережая их, шли казаки. Данный контингент в своей общей массе был совершенно без тормозов и хотя считал себя христианами, по своему поведению таковыми являлся с большой натяжкой. О, казалось бы, совершенно противоестественном сосуществовании в этих людях какой-то подсознательной религиозности и неизменной готовности к неистовому грабежу, убийствам и прочему беспределу я уже писал. Но и в мирной жизни добрыми нравами они долгое время, мягко говоря, не отличались. На брак, например, большинство казаков смотрело совсем не по-христиански. Они рассматривали его как какой-то временный и односторонний договор: пока он им выгоден, жена есть, а как она надоедает, так гнать её в шею. Супруга приравнивалась к обычной вещи, к имуществу и в этом смысле мало отличалась, скажем, от коня, который, кстати говоря, зачастую ценился намного выше. Многожёнство было широко распространённой практикой. Уезжая из своего острога по делам, казак, не задумываясь, мог передать свою жену кому-нибудь во временное пользование за десять, двадцать или более рублей, а потом и вовсе на неё наплевать (в этом случае «пользователь» был волен её оставить себе, выдать замуж за кого-нибудь другого или просто перепродать). Возвращаясь из «командировки» из России, он, бывало, привозил с собой до пятидесяти и более девушек и женщин, которым навирал в три короба про классных женихов в Сибири, а потом распродавал словно рабынь. Такое отношение к женскому полу считалось в этой среде престижным, тем более что местное мусульманское население относилось к многожёнству с одобрением, уважая обладателей больших гаремов. Все эти негодяйства начинают сходить на нет лишь с укреплением в Западной Сибири Русской православной церкви, рьяно принявшейся бороться с такими вопиющими отклонениями от учения Христа[731 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 2, стр. 72–73.], но на это, очевидно, потребовался не год и не два.

В общем, освоение новых земель проходило по-разному, и встречалось в ходе этого процесса всякое. Если же оценивать ситуацию по-крупному, то я бы сказал, что на только что покорённом государстве, а также его окрестностях наша страна обкатывала модель колонизации, ранее применённую – хотя и в более скромных масштабах – в Казани и Астрахани. И в дальнейшем она с той или иной степенью успешности будет так или иначе практиковаться на гигантских просторах, называемых нами сегодня Сибирью и Дальним Востоком. Так что я бы согласился с одним историком (слегка перефразировав его фразу) в том, что завоевание «Кучумова царства» «стронуло камешек огромной лавины, приведшей, в итоге, к включению в Россию /…/ территорий /…/ от Урала до Тихого океана»[732 - Цит. по: М.А. Кречмар «Сибирская книга: История покорения земель и народов сибирских», М., издательский дом «Бухгалтерия и банки», 2014, стр. 20.]. А от себя добавлю: и до Северной Америки.

Но это уже отдельная история.

Выход к Енисею

Когда русские впервые услышали об этой великой сибирской реке, история умалчивает. Хотя документально известно, что в 1597 году, при царе Фёдоре Иоанновиче, сыне Ивана Грозного, на реку Таз, впадающую в Карское море примерно в пятистах километрах восточнее Оби, был послан из Москвы некий Фёдор Дьяков «для разведывания мангазейских народов до самой реки Енисея»[733 - Цит. по: Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 309.]. Что это за народы такие? А их, между прочим, упоминает неизвестный автор-новгородец в том самом труде «Сказание о человецех незнаемых на восточной стране и о языцех розных»: «На восточной стороне, за Ю?горскою землёю над морем живут люди Самоедь, называемые Малгонзе?и». Сейчас уже трудно сказать, кто конкретно имелся тогда в виду, но сегодня это место проживания энцев – очень немногочисленного северного народа (в 2010 году их оставалось всего 227 человек). Сами себя они называют, в частности, «мога?ди», а русские именовали их раньше енисейскими самоедами[734 - См. Википедию, статью «Энцы».]. Что же касается слова «молгонзея», то есть версия, что оно не местное, а зырянское, то есть народа, который сегодня называется коми. На их языке «молго?н» означает «крайний», «конечный»[735 - См. Википедию, статью «Мангазея».]. Иначе говоря, с точки зрения зырян молгонзейцы жили на краю света.

Вот на этих землях и приступают в 1600 году[736 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 310.] к строительству очередного русского форпоста Мангазеи – первого населённого пункта, возведённого нашими предками в Заполярье. Начинается оно, правда, с кровопролития. Дорог в этих краях и сейчас-то – раз-два и обчёлся, а тогда и вовсе не было. Путь на «стройплощадку» шёл по рекам до Оби и на последнем отрезке по суше на оленях и на лыжах, поскольку проход морем от её устья на восток до Таза известен нам тогда ещё не был. На данном сухопутном участке разгрузившийся речной караван, вышедший из Берёзова в составе шести кораблей под командованием князя Мирона Шаховского, и подвергается нападению мангазейцев. Тридцать человек погибают, весь груз оказывается разграбленным, а сам князь едва уносит ноги. В общем, царские чиновники с первых же шагов сталкиваются с местной вольницей. Дело в том, что и русские, и зырянские промышленники орудовали здесь издавна, причём вели свои дела незаконно: собирали с местных жителей ясак, говоря, что делают это от имени Москвы, а на самом деле оставляя всё себе[737 - Op. cit., стр. 309.] (по тем временам страшное преступление, между прочим). Не исключено, что они-то и подговорили простодушных самоедов на это нападение[738 - Op. cit., стр. 310.]. На следующий год к Мангазее направляются внушительные силы: одиннадцать кораблей, двести человек, восемь пушек, а с ними ядра, порох и свинец. Шансов у сибирцев нет. Самодеятельности местных «казаков» кладётся конец. В двухстах километрах от впадения Таза в Северный Ледовитый океан – как всегда, на высоком берегу – вырастает защищённый артиллерией четырёхугольный деревянный острог с одной церковью внутри и двумя снаружи[739 - Op. cit., стр. 312.].

Новое поселение растёт как на дрожжах. Всего за двадцать лет оно превращается в крупный город, через который проходят товары (в основном меха) на баснословные суммы, за что он получает в народе прозвище «златокипящей Мангазеи»[740 - Цит. по: Википедия, статья «Мангазея».]. За высокими стенами с четырьмя башнями, которые охраняются сотней стрельцов с пушками, стоит кремль, воеводский двор, церковь и тюрьма (куда ж без неё!). Снаружи к ним примыкает обширный посад. Всего здесь насчитывается более двухсот домов, стоящих на четырёх улицах, четыре церкви, гостиный двор, таможня, кузница, литейные мастерские, многочисленные склады. В пик торговой активности тут ведут дела до двух тысяч купцов и промышленников. Только в 1630–1637 годах, то есть уже в период угасания, из Мангазеи вывозится около полумиллиона шкурок соболей[741 - Там же.]. Через Архангельск[742 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 2, стр. 26.] торговые связи простираются до Европы. Город известен в Амстердаме, нанесён на европейские карты. И вдруг происходит упадок, потом смерть, а за ней и полное забвение. Настолько полное, что с течением времени даже в нашей стране его начинают считать никогда не существовавшей легендой.

Что же случилось? А вот что. Ну, во-первых, свою негативную роль сыграло заполярное местоположение. Край это холодный, негостеприимный и, самое главное, бедный пушным зверем в целом и соболем, в частности. Поначалу местные жители платили ясак, так сказать, из старых запасов, но с годами «заначка» истощалась, а пополнять её становилось всё более и более проблематично: приходилось забираться так далеко на восток, что смысл охоты просто терялся. Кроме того, в 1619 году, в городе происходит страшный пожар. А на следующий год в Мангазею, только-только приходящую в себя после опустошительного бедствия, приходит убийственная новость: царь Михаил Фёдорович – первый правитель России из династии Романовых вводит полный запрет на торговлю с ней «морским путём»[743 - Цит. по: Википедия, статья «Мангазея».]. Причём нарушившие этот запрет должны были «быти казнёнными злыми смертьми, а домы их велим раззорити до основания»[744 - Цит. по: М.А. Кречмар «Сибирская книга: История покорения земель и народов сибирских», М., издательский дом «Бухгалтерия и банки», 2014, стр. 79.]. Но почему?! Одна из причин заключается в том, что с начала века в Москву всё чаще и чаще начинают поступать сведения о том, что Голландия и особенно Англия намереваются превратить эти земли в свои колонии (в отношении англичан информация, благодаря найденным в XX веке документам тех времён, подтвердилась[745 - См. Википедию, статью «Мангазея».]). Это был период наивысшего могущества голландцев и нарастающей мощи британцев. Их флоты не имеют себе в мире равных. Одна за другой захватываются территории по всему Земному шару. В 1609 году знаменитый английский путешественник и полярный исследователь Хэнри Хадсон, более известный у нас как Генри Гудзон[746 - См. Википедию, статью «Гудзон, Генри».], пытается в поиске так называемого северного торгового пути (из Европы в южную Азию) дважды обойти острова Новая Земля, но сплошные льды вынуждают его повернуть обратно. Голландцы же в этом году вообще добираются чуть ли не до Енисея и не достигают своей цели по чистой случайности: встретившись со льдами, они разворачиваются, хотя задержись их корабли всего на каких-то несколько часов, и так называемый полуденный ветер разогнал бы льдины, и путь был бы свободен[747 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 2, стр. 25.]. Я уж не знаю, в курсе ли был царь всех этих приключений, но беспокоиться он начинает не на шутку и океанский маршрут закрывает. Второй же причиной было то, что на суше на всех торговых путях стояли государственные таможни, собирающие соответствующие пошлины-платежи в казну, а на морских просторах из-за отсутствия у русского государства флота это было сделать попросту невозможно. Так что там контрабанда процветала.

Но, озаботившись «высшими интересами», правительство, как это нередко случается в нашей стране, выплёскивает вместе с водой и ребёнка, то есть, запретив въезд сюда по морю, в том числе иностранцам, и положив конец незаконной торговле, одновременно наносит смертельный удар и по законному бизнесу, который и так уже угасает. «Гости», как тогда называли купцов, постепенно начинают покидать «златокипящую», торг смещается дальше к юго-востоку, в сторону Енисея, а тут ещё в Мангазее насмерть разругиваются два главных воеводы, что приводит городское хозяйство в окончательное расстройство. Последний гвоздь в гроб городской жизни загоняет второй тотальный пожар 1642 года. Через двадцать лет цветущий когда-то купеческий центр вымирает, а ещё через десять сын Михаила Романова царь Алексей Михайлович его и вовсе упраздняет, а воинский гарнизон переводит в находящееся на Енисее Туруханское зимовье. Зимовьем, кстати говоря, называли в Сибири малюсенький обнесённый частоколом острог на одну-две избы, который строился для проживания в нём в холодное время года тех, кто собирал ясак с местных жителей, но в тех случаях, когда размеры такой дани были невелики. Между прочим, если такая крепостица строилась на летний период, то она называлась летовьем[748 - Op. cit., стр. 53.].

А брошенная всеми красавица разрушается, зарастает, превращается в деревянные развалины, прозванные местными жителями «Тагаре?вы хард», то есть «Разломанным городом», а в русской памяти становится полузабытой сказкой. Лишь двести лет спустя, в 1862–1863 годах, сюда прибывает наша первая научная экспедиция, которая более или менее точно устанавливает местонахождение исчезнувшей сибирской жемчужины, а в двадцатом веке, уже советскими учёными, проводятся сначала частичные раскопки, а потом и комплексное исследование того, что ещё от неё осталось. Так Мангазея повторила судьбу гомеровской Трои. А мы вернёмся на Енисей.

На языке местных жителей эвенков/тунгусов это слово – Ионесси? – означало «большая вода»[749 - См. Википедию, статью «Енисей».]. В начале XVII века данная река представляет для русских, в общем-то, загадку: несмотря на то, что промышленные люди и казаки доходили до неё и даже шли вверх по течению[750 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 2, стр. 23.], в царских грамотах Енисей и Мангазея как территория, по сути, смешивались. Проходит, однако, совсем немного времени, и он становится известен нашим предкам так же хорошо, как и Обь. Движение к нему осуществлялось примерно одновременно и с севера, и с юга. Первыми сюда добираются промышленные люди как раз из Мангазеи. Они поднимаются по Тазу вверх и в 1607 году[751 - Op. cit., стр. 25.] примерно в пятистах пятидесяти километрах к юго-востоку, на левом берегу Енисея, при впадении в него реки Туруха?н ставят уже упомянутое Туруханское зимовье. Постепенно выгоды данного места становятся всё более и более очевидными. «Удобное положение этого зимовья, – пишет Миллер, – поблизости от реки способствовало новым открытиям и завоеваниям и заставляло предпочесть его городу, тесно замкнутому в своих границах, каким была Мангазея»[752 - Цит. по: op. cit., стр. 85.]. Его самым важным преимуществом было то, что находилось оно на берегу мощной полноводной реки. По её правому притоку Нижней Тунгуске можно было относительно легко исследовать новые земли на востоке, соболей здесь оказалось намного больше, да и транспортное обеспечение было намного удобнее. Ведь от столицы Сибири Тобольска до Мангазеи водный путь шёл аж через Северный Ледовитый океан, а там даже летом погода была крутой и кораблекрушения не редкостью, а то немногое, что удавалось иногда вынести на сушу, разграблялось местными жителями. О трудностях же и опасностях сухопутной дороги из Берёзова я уже рассказывал. Так что мангазейские купцы всё чаще начинают перебираться на берег Енисея – поначалу на лето, а потом и на более длительное время, – и скромное зимовье разрастается. Вот вам ещё одна причина упадка Мангазеи. А в 1672 году следует царский указ Алексея Михайловича, о котором я говорил, посёлок становится городом и отбирает у своей «мамы» не только статус, но и имя, превратившись в Новую Мангазею (но сохранив и слегка изменённое прежнее название – Туруханск). В нашей истории он, пожалуй, наиболее известен тем, что в 1913 году здесь отбывал ссылку будущий многолетний руководитель Советского Союза Иосиф Сталин[753 - См. Википедию, статью «Туруханская ссылка Сталина».]. Сегодня это село, называется оно Старотуруханском и находится примерно в шестистах пятидесяти километрах к северу от Красноярска (о котором речь впереди). В 2010 году в нём проживало 72 человека[754 - См. Википедию, статью «Старотуруханск».].

На юге честь «открытия» Енисея принадлежит жителям Томска и окрестностей. Почти сразу же с его основанием русская колонизации из-за Смуты спотыкается и здесь: московскому правительству становится не до покорения Сибири. Это приводит к тому, что вышедшие уже было к Енисею по реке Кемь казаки и промышленные люди не могут удержать в подчинении племён, давших им присягу на верность, а потом и вовсе оказываются в положении обороняющихся. 8 июня 1614 года восстают местные киргизы, их поддерживают татары, и Томск оказывается окружённым[755 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 1, стр. 324–325.]. Ситуация усугубляется тем, что нападение происходит в летнее время, многие жители работают в поле, за пределами городских стен, и за это платят своими жизнями. Хлеб на полях сжигается или вытаптывается, весь скот угоняется. Сам город, однако, восставшие атаковать не решаются, а когда оставшиеся в живых жители совершают отчаянную вылазку, и вовсе уходят. На следующий год киргизы, правда, вновь приносят русским присягу-шерть, но томичи, памятуя прежнее непостоянство, собираются с силами и в 1616 году совершают против них карательную экспедицию. Поход начинается 30 сентября, в ходе него берутся приступом три поселения-городка, их жителей зарубают, жён и детей захватывают в плен, а от оставшихся в живых берут для верности заложников[756 - Op. cit., стр. 325.]. Наступает хрупкое затишье.

Примерно в семистах километрах к северо-востоку от Томска находился Кетский острог. Его построили, как пишет Миллер, «вскоре после»[757 - Цит. по: op. cit., стр. 302.] 1596 года на реке Кеть, правом притоке Оби (сегодня это небольшой посёлок Кетский в Красноярском крае). От него до Енисея – рукой подать: какие-то двести километров, и начинается планомерное продвижение на восток и здесь. Обитатели этого острога – не первые русские, появившиеся тут, но именно они придают, как тогда говорили, покорению этого края системный характер. Он, кстати говоря, получает наименование Кузнецкого – из-за наличия в нём железной руды, из которой местные жители изготавливают металлические изделия[758 - Op. cit., стр. 318.]. Действуют наши и кнутом, и пряником: с некоторых сибирцев берут ясак мирно, а с некоторыми, например, с неуступчивыми тунгусами[759 - Сегодня этот народ называется эвенками и примерно в одинаковой пропорции проживает в Китае и в России, в основном на территории Якутии (см. Википедию, статью «Эвенки»).], воюют. В мае 1609 года им наносится крупное поражение: многие погибают в бою, а попавшие в плен раненые вскоре умирают[760 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 2, стр. 41.]. Постепенно начинают приходить первые сведения о «братских людях» – бурятах, многочисленном народе, проживающем к востоку. Довольно быстро становится ясно, что и на этом направлении без очередной крепости не обойтись, и летом 1619 года на левом берегу Енисея, примерно в семи километрах выше впадения в него реки Кемь, возводится острог. Называют его, особенно мозги не ломая, Енисейском. Его строят именно на левом берегу, поскольку воинственные тунгусы живут на правом, и поэтому их внезапного нападения можно не опасаться[761 - Op. cit., стр. 44.]. Уже через четыре года Енисейск превратится в город такого значения, что его воевод будут назначать непосредственно из Москвы, станет своеобразным трамплином для проникновения на Байкал и в Якутию, к концу века в нём будет насчитываться около трёх тысяч жителей, а ежегодная Енисейская ярмарка станет главным центром пушной торговли всей Восточной Сибири. После некоторого увядания город в сороковые годы XIX века вновь прогремит на всю Россию как своеобразная столица так называемой сибирской золотой лихорадки, но та быстро угаснет, и сегодня Енисейск – небольшой райцентр, в котором проживает чуть менее двадцати тысяч человек[762 - См. Википедию, статью «Енисейск».].

Что же касается бурятов или бра?тов, то свою воинственность и организованность они демонстрируют довольно быстро. Осенью 1622 года до Енисейска доходят сведения, что с востока их движется около трёх тысяч человек вместе со своими кышты?мами, то есть зависимыми племенами. Наш воевода забеспокоился. К бурятам снаряжается посол – он же и разведчик, – которому поручается тщательно разузнать о планах этого пока ещё неведомого народа, о его многочисленности, образе его жизни, военной силе, богатстве и т. д. Ему велят также вступить в контакт с бурятскими руководителями, попытаться уговорить их платить ясак, да и в гости пригласить[763 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 2, стр. 48–49.]. Последнее русские рассматривали как наиболее весомый аргумент в пользу перехода «под высокую руку белого царя»: не привыкших к удобствам, вкусной пище и алкогольным напиткам сибирцев кормили-поили, одаривали подарками, если нужно, то стреляли из ружей, и это часто давало нужный эффект.

В 1625 году примерно в трёхстах километрах к северу от Енисейска, выше по течению реки служилый человек Андрей Дубенский подыскивает около устья реки Ка?чи место для возведения очередного острога. Он останавливает свой выбор на яру?, то есть высоком, круто обрывающемся к воде (левом) берегу, состоящем из красноватой земли или глины. Так тремя годами позже на карте, а также в нашей истории появляется Красный яр, которому под именем Красноярска суждено будет стать одним из крупнейших городов не только Сибири, но и всей России (сегодня он является самым восточным городом-миллионником в нашей стране[764 - См. Википедию, статью «Красноярск».]). Татары назовут его Кизыл-яр-тура[765 - Г.Ф. Миллер «История Сибири», Москва – Ленинград, издательство Академии наук СССР, 1937, т. 2, стр. 49–50.]. Строительство завершается невероятно быстро: всего за три месяца. Это тем более удивляет, поскольку казакам (их было около трёхсот) работать приходилось, можно сказать, с оружием в руках. Когда острог был уже практически готов, татары осуществили на него внезапное нападение, перебили почти всех, кто работал за пределами укреплений, но на штурм не решились. Через две недели Дубенский наносит ответный удар: посланный им во главе ста сорока человек казацкий атаман Иван Кольцов нападает на обидчиков, многих убивает, а их жён и детей берёт в плен[766 - Op. cit., стр. 52.]. Результатом этого становится согласие сибирцев на выплату ясака. История с возведением Красного яра настолько понравилась Москве, что все её участники получают щедрое вознаграждение: сверх обычного денежного жалованья им выдаётся ещё половина, возмещаются расходы на постройку судов и перевозку необходимых для строительства грузов, а также даруется освобождение от выплат каких-либо торговых пошлин в течение пяти лет. «Это была честь, – пишет Миллер, – которою не мог похвалиться никакой другой город в Сибири»[767 - Цит. по: op. cit., стр. 53.]