Яма. Грустные истории

Почему-то я лежу на кровати в тапках. Забыла снять, должно быть. Или собралась куда-нибудь. Куда? Не помню. Смотрю на свои руки. Раз, два, три, четыре, пять. Раз, два, три, четыре, пять. На каждой руке по пять пальцев. Надо считать так всё время, подолгу. Это же несложно, а польза большая. Иначе мозг закиснет и откажет. Но я-то, между прочим, ещё ничего, вполне себе хорошо соображаю. И помню всё отлично. Помню, как Верочка Сковородкина подняла на уроке руку и говорит: «Елена Владимировна, а Коробков бумажками кидается». Востроносенькая такая, косички тоненькие и уши торчат. А вот Коробкова что-то уже не помню. Девочки – они надолго, а мальчики приходят и уходят. Дети любили меня. А я предмет свой любила. Жалко, что пришлось уволиться. Когда глохнешь, уже не так-то просто учителем работать.

Надо вставать. Спускаю с дивана ноги на пол. Надо же, я в халате спала. В кармане что-то мешается. Очки. С очками в кармане спать завалилась, дурында. И как не раздавила-то… А это что? Вроде бы прокладка. И что она у меня в кармане делает? А на ней коричневое пятно и воняет. Фу! Руку испачкала. Где платок? Нету. Куда я его засунула? Точно здесь был, в кармане. Наверно, украли. Тут много всякого народу ходит. То один, то другой. И Агриппина, старая карга. Она, небось, платок утащила. А прокладку эту грязную подбросила. Шутница, тоже мне, доморощенная. Надо руку помыть.

Ох, что-то подняться тяжело. Встала. Голова кружится. Надо бы отдышаться. Раз, два, три, четыре, пять. Всё помню, да. Только вот зачем встала, не помню. Ну ладно, вспомню уж по дороге. Наверно, ночь сейчас, а я вскочила. Так вот, бывало, мы с Галиной Николаевной допоздна засиживались. Она мне что-нибудь рассказывает, а я ей. Всё смеёмся, а потом посмотрим на часы – и спохватимся. Давно уж домой пора. Домой, домой… К чему я это вспомнила? А, ладно.

Ноги не идут. Что это со мной? Заболела, что ли? Коридор во все стороны. Одна дверь, другая. Наверно, я в туалет шла. Зачем я ещё могла встать? Есть не хочу. Точно. Значит, в туалет. Вот и он. Только свет не горит. Нашла выключатель. Щёлкаю, свет не включается. А эту кнопку если? И тут не включается. И третья тоже не работает. Всё перегорело. Надо соседям сказать, чтобы поменять помогли. Что за безобразие – в туалете свет не горит. Ладно, как-нибудь так. Оставлю щёлочку. А, нет, загорелись все три. Что за лампочки такие заторможенные?

Ну вот, села, а вроде и не хочется ничего. Ладно. Потом ещё схожу. Надо назад возвращаться. Только вот куда назад? Эта дверь? А может быть, эта. Прикрыта. Толкаю вперёд, захожу. Большая комната. Не узнаю её что-то. Ой… Кто это? Мужик сидит в кресле. Страшный, жирный, в очках. Пячусь задом, чуть тапок не потеряла.

Что-то у меня со сна голова плохо соображает. Где это я? Это же не моя квартира. Откуда столько комнат? Больница, что ли? А мужик этот кто? Голова кружится, сейчас упаду. Сяду на табуреточку тут, в коридоре, отдышусь.

Раз, два, три, четыре, пять. С пальцами всё в порядке. Это хорошо. Так. У меня дочка была. Валя. Это помню. А где она? Что вчера такое было, что у меня из головы выпало? Мужик в той комнате сидит, будто так и надо. Не похоже, что вор. А, понятно. У нас же с трубами беда. То ли засор, то ли протечка. Мы же сантехника вызывали. Ясно. Бояться нечего.

Встаю, снова иду. Мужик сидит в кресле. В экран какой-то смотрит. Кнопки нажимает. Как у себя дома.

– Здравствуйте, – говорю.

Он поворачивается ко мне, вздрагивает, что-то отвечает. Не слышу. Я же аппарат забыла вставить.

– Вы сантехник? – кричу. – Трубы проложили уже?

Он опять шевелит губами, головой мотает. Что, не сантехник, что ли? Не пойму. Сидит в штанах спортивных. Ноги поджал. Что-то здесь нечисто. Странное место. На окне горшка нет. Полки, шкафы кругом. На больницу не похоже. Зачем я здесь?

Иду назад. Соображаю. Это точно не мой дом. Может, мне вчера плохо стало, да меня по ошибке сюда привезли? Помню красную машинку. Цифры помню какие-то. Семь, шесть, один. Кажется, так. А что за цифры, к чему, не помню. Где мама моя? И дочка где? Или это я дочка и есть?

Сяду, ещё посижу. Раз, два, три, четыре, пять. Почему так ходить трудно? Накачали меня, что ли, каким-нибудь этим… Слово забыла. Похитили. У мамы, небось, выкуп будут просить. Может, милицию вызвать? А где телефон? Вот, рядом стоит, под рукой. Как тут набирать-то? Кнопки разные, не поймёшь ничего. Если бы мой телефон был, с диском, сообразила бы. Ничего, я их сейчас перехитрю.

Встаю, осматриваю вешалку. Куртки висят. Пальтишко моё где? Должны быть пуговицы с четырьмя дырочками. И платок мохнатый. Ладно, возьму эту куртку. Вроде налезла. И шапка в кармане. Страшная какая-то. Да ничего, авось не замёрзну. Главное, чтобы от обочины подальше. Подхожу к двери, дёргаю. Заперто.

Вот же сволочи какие. Заперли, как зверка в клетке. Отхожу на шаг, наваливаюсь на дверь. Ой. Больно в плече. Ироды, за что же вы так-то? Что я вам сделала? Колочу в дверь кулаками.

– Откройте дверь, откройте дверь! – кричу я. – Милиция!

Мужик этот подскочил. Говорит что-то, ругается. Лицо сердитое. За руку берёт, оттаскивает. Чуть не падаю.

– Что творите?! – кричу. – Мне туда надо! За мной приедут сейчас.

Он опять говорит, машет руками.

– Если тебе, сволочь, сказали трубы чинить, ты и чини! – говорю я, разворачиваюсь и иду прочь.

Вроде отстал. Иду по коридору. Ещё комната. Балконная дверь. Не удержите вы меня тут. Люди помогут. Открываю дверь, выхожу на балкон. Высоко. Точно не мой дом. У меня всего пять этажей, а тут вон какая высотища. Внизу ходят люди. Вон же, вон она! Красная машинка.

– Валя! – кричу я. – Я здесь! Забери меня отсюда!

Кто-то подходит ко мне сзади, хватает за рукав. Оборачиваюсь. Женщина. Симпатичная, но недовольная. Кого-то мне напоминает. Она тащит меня в комнату, закрывает балкон. Стаскивает шапку и куртку. Ведёт, сажает на диван. Уходит. Что всё это значит? Не понимаю. На полу валяется белая прокладка. Сквозь шторы пробивается свет. Женщина возвращается, садится рядом. Что-то вставляет мне в ухо. А, аппарат мой.

– У меня дочка на вас немного похожа, – говорю я. – Валей зовут.

Она садится рядом. Глаза грустные.

– Я – твоя дочь, – говорит она. – Я Валя. Мама, ты что тут устроила? Зачем Пашину куртку надела? Куда собралась?

– Домой, – говорю я.

– Здесь твой дом теперь, – она вздыхает сердито. – Я замуж вышла. А ты одна жить не можешь. Забываешь всё. Не ешь по нескольку дней. И сейчас не ела. Что, не видела тарелки на столе? Нам пришлось тебя к себе забрать, понимаешь? Я только на минутку вышла в магазин, а ты раскричалась, Пашу напугала. И почему от тебя пахнет? Да у тебя же рука в говне! Дай хоть салфеткой вытру.

Она трёт мне руку мокрой белой тряпкой.

– Ну, приходи в себя, – говорит она. – Помнишь меня? Я – Валя, дочка твоя. Помнишь?

– Помню, – говорю я. – Конечно, помню.

На всякий случай улыбаюсь.

– Ну, хорошо, – она устало вздыхает. – Я пойду, полежу. Ты нам всю ночь спать не давала. Песни всё пела про могилку свою. Поешь. Кажется, тёплое ещё.

Она уходит. Вроде поверила, что я её помню. Но она не моя дочь. Не Валя. Этой тётке лет сорок. А Валя молодая совсем. Зачем они меня сюда привезли? Что им за корысть? Где мой дом? Где моя мама?

Я замечаю перед собой, на столе, справа от тарелок с едой, небольшое зеркало. Там отражается старуха с седыми волосами. Щёки ввалились, во рту совсем мало зубов. В ухе слуховой аппарат. Это что же – я?

Я сижу молча, пытаясь сосчитать годы. Если, скажем, восемьдесят, то, получается… Я чувствую, что сейчас заплачу. Уже плачу. Подбородок трясётся, из глаза бежит слеза.

– Мама! – шепчу я. – Ты жива?

    Мытищи,
    март 2016

На дачу

Игоряша открыл левый глаз и ужаснулся. По комнате скользила тень огромного костлявого чудовища. Игоряша закрыл левый глаз и открыл правый, но от такого резкого движения у него начался нервный тик. Пару раз передёрнувшись, он понял, что тень порождена необычайным совпадением двух невероятных событий – во-первых, сквозь серое затянутое паутиной окно пробился луч яркого солнца, во-вторых, по стеклу бежит огромный, отъевшийся таракан.

Игоряша хотел было рассказать жене об этом волнующем факте, но под одеялом слева никого не нашёл. Он принялся на всякий случай шарить справа, решив, что в такое необычное утро жена вполне могла лежать и не совсем там, где всегда, но справа оказался край кровати, и Игоряша чуть не упал.

Он с хрустом сел, протянул через всю комнату свои худые волосатые ноги, прочистил горло и прикрыл причинные места краем одеяла во избежание.

– Манюсик! – сипло, нараспев, прокукарекал он.

– Чаво? – ответил бас жены из ванной, где она пыталась прореживать густую поросль на бровях при помощи фарфорового чайника с крышечкой, поскольку не нашла нигде пинцета.

– А не скататься ли нам на дачу? – спросил Игоряша, наклонившись и почесав пятку. Тут голова его зацепилась за паутину, и ему пришлось долго отплёвываться и отмахиваться. Сбитый при этом паук чихнул и сонно заковылял в угол.

– Да страшновато, – ответила Маша, нечаянно ткнув носиком чайника себе в глаз. – Уж сколько там не были. Я от соседей слышала в позапрошлом году – там лес. Люди пропадают. И вой по ночам.

– Давай съездим, – настаивал Игоряша, попытавшись разогнуться. Чёртов радикулит скрючивал тело в обратную сторону, наизнанку, словно неправильно свёрнутую шаурму. – Развеемся.

– Да это ж собираться надо, – сказала Маша и присмотрелась к отражению в зеркале. Что-то не то было со ртом, но она никак не могла понять, что именно, поскольку в ванной было довольно темно.