Миссия в траве

– Где я? – прошептал я. Звук показался громким, но на этот раз я не оглох. И я понял, что жив. Что мне всё-таки лучше.

Фигура, которая находилась возле меня, постепенно вырисовалась в низенького андроида. Достаточно уродливого, чтобы быть уверенным, что это не человек, но, видимо, вполне интеллектуального, чтобы не быть поражённым в правах и даже выполнять квалифицированную работу.

– Вы на Эгозоне-1, – сказал робот, – в клинике имени Чебура. Я – доктор Эрдэпфель. Прошу вас по возможности лежать неподвижно. Если вам понадобится помощь, сообщите мне.

– Хорошо, – прошептал я. – Можно узнать, что со мной произошло?

– Вы заразились вирусом, – сказал доктор Эрдэпфель. Его голос, синтетический, но вполне приятный, был негромким, видимо, для того, чтобы не сильно раздражать мой слух. – Вернее сказать, я думаю, что вас заразили вирусом, потому что самому заразиться вирусом Уннга проблематично.

– Я буду жить? – произнёс я, снова почувствовав, как звук моего голоса прокатился по телу, хотя и не так отчётливо, как раньше.

– Некоторое время – безусловно, – ответил робот, при этом голос его несколько изменился, стал выше, протяжнее. Робот шевельнулся, и я услышал шорох его шарниров, стрёкот электродвигателей. Он немного напоминал человека. Одна голова, округлая, вытянутая сверху вниз, динамик, прикрытый мелкой металлической сеткой, на месте рта. – Как долго – зависит от вашего организма и от лечения. Мы постараемся, насколько это возможно, чтобы ваше качество жизни не сильно пострадало.

– Вы – это кто? – спросил я, почувствовав усталость от его ровного голоса. А ещё от того, что зудела спина, что саднили места, где в тело входили разноцветные трубки. Я пошевелил рукой и тут же пожалел об этом – мышцы отозвались жжением по всей глубине.

– В первую очередь я и доктор Эрдэпфель, – ответил робот. – Чтобы не сбивать вас с толку, поясню. В моём теле несколько личностей, принадлежащих врачам разной специализации. Я – психолог и специалист по коммуникации, доктор Эрдэпфель – хирург и терапевт. Есть ещё доктор Мор, патологоанатом, его тоже ваш случай очень интересует. А возможно, вы ещё познакомитесь с вирусологом, доктором 239. Он несколько нелюдим и не любит показываться на свет, но…

– Ничего подобного, – ответил робот сам себе, чуть более вкрадчиво. – Опять вы, Бирн, возводите на меня напраслину. Если есть тема для разговора, то я могу поддерживать беседу часами. Вот, скажем, господин шпион, ваш экземпляр вируса…

– Я не шпион, – пробормотал я.

– Как же, рассказывайте, – сказал 239, при этом голова его дёрнулась, и камеры-глаза бешено завертелись в орбитах. – Мы имели удовольствие наблюдать, как ваше тельце доставили сюда на челноке с чёрными занавесками. А соглашение о неразглашении на двести страниц, которое я подписал – это что же, просто так, на всякий случай? Но мне намного интереснее не вы, а тот гений-экспериментатор, который сейчас сидит внутри вас…

– Что? – прохрипел я, пытаясь оторвать голову от подушки. Впрочем, шейные позвонки ответили мне таким мощным прострелом, что у меня потемнело в глазах, и я чуть не отключился.

– Ну как же, – сказал 239, подкатываясь ближе. – Совершенно уникальный экземпляр. Вирус Уннга. Некоторые считают, что венец творения – человек, некоторые – что аломиналы с планеты Тали, доктор Бирн говорит, что искусственный интеллект. А я думаю, что вирус Уннга переплюнет их во всех отношениях. Вот, например, господин шпион, сколько в вашей ДНК нуклеотидов? Я имею в виду, сколько их было до заражения?

– Я не шпион, – прошептал я. Мне снова становилось дурно. Во-первых, к горлу подкатывала тошнота. Во-вторых, я снова чувствовал все свои клетки. Они бунтовали.

– В каждой клетке обычного человека чуть больше трёх миллиардов пар нуклеотидов, – голос робота снова заставил вибрировать мою кожу, отдаваясь болью в мышцы и кости. – В вирусе Уннга количество может меняться, но в среднем он содержит около семисот миллиардов пар. Вы знаете, что такое трансдукция? М-да. В общем, вирус Уннга – это огромное количество генетической информации. Строго говоря, этих вирусов множество. Он постоянно меняется, мутирует. Он встраивается в ДНК клеток организма, меняя его свойства, двигается от клетки к клетке, каждый раз разный, и заранее неизвестно, что он с вашим организмом сотворит…

– Доктор, – сказал я. – Меня можно вылечить?

– Ну, – ответил 239, – смотря что вы подразумеваете под словом «вылечить». Теоретически, имея на руках вашу ДНК, мы могли бы попытаться восстановить ваш организм в первоначальном виде. Но учитывая, насколько он изменился за последние месяцы, скорее всего, вы бы в этом первоначальном состоянии оказались мертвы.

– Месяцы? – повторил я. Мне стало трудно дышать. – Так я давно здесь?

– О да, – ответил 239. – Хотя, конечно, всё относительно. Когда вы сюда поступили, первой нашей задаче было остановить разрушение вашего организма. И к данному моменту мы успешно с этим справляемся. Осталось ещё придумать, как обеспечить вам относительную автономность и приемлемое самочувствие, но это уже мелочи.

– Не понимаю, – сказал я. Меня тошнило. Голова проваливалась в туман, а вдоль позвоночника и всего тела шли неприятные резкие подёргивания, словно миллионы мелких злобных крыс пытались отгрызть от моих костей мышцы.

– Какой странный у нас всё-таки пациент, – сказал робот, и по его голосу я понял, что вмешалась другая личность. – Видимо, он не понимает, что значит «разрушение организма». Вроде военный, должен же знать. У вас же там трупы после боя в землю закапывают? И что с ними потом в земле происходит, вы в курсе? Вот и сейчас с вами происходило примерно то же самое, только при жизни, если можно так сказать.

– Доктор Мор, – перебил его 239, – я думаю, господин шпион…

– Да он уже сказал, что он не шпион, – вставил слово Эрдэпфель.

– Ребята, дайте мне закончить, – сказал 239. – Вирус Уннга, если его не остановить, очень быстро делает организм нежизнеспособным. Он несколько напоминает по действию рак, но намного сложнее и, как бы это выразиться… Изобретательнее. Но всё же мутаций становится слишком много, и клетки начинают разрушаться. Мы это остановили с помощью вещества, которое поступает в ваш организм по одной из этих трубок.

– А по другим что поступает? – спросил я.

– Лекарства, – ответил 239. – Болеутоляющие, успокоительные, обеззараживающие. Если вас отключить, вы почувствуете себя очень плохо. Но мы работаем над этим. Вам придётся остаток жизни, видимо, носить на себе некоторое устройство, снабжающее вас веществами для подавления вируса. И, скорее всего, принимать отдельные лекарства перорально. Но при некотором везении вы можете прожить ещё пару лет. Я слышал, что одному человеку это удалось.

– Одному? – спросил я. – Я слышал про двух или трёх.

– Я имел в виду не тех, которые продержались пару недель, – сказал 239, – а того, кто протянул два года. Правда, из больницы он не вышел, но зато снабдил нас обширными данными наблюдений.

– Которые мало что нам дают, учитывая изменчивость вируса, – возразил Бирн.

– Слушайте, – возмутился 239, – я же просил меня не перебивать.

– Я старше вас по должности, – Бирн повысил голос, – имею право.

Они стали пререкаться, всё громче и громче, и я уже с трудом их различал. Меня резало по ушам, звуки стали расплываться. Я погружался в странный болезненный туман.

– Доктор, – прошептал я. – Мне опять нехорошо… Я умираю?

– Да нет, что вы, – отозвался Эрдэпфель. Или Бирн. Один из них. – Просто у вас, видимо, одна из трубок выпала. Сейчас поправлю.

Он дотронулся манипулятором до моей шеи. Меня передёрнуло от боли, потом резко потемнело в глазах. Как мне потом рассказывали, после этого я не приходил в сознание ещё несколько дней.

7

Я пытаюсь застегнуть молнию на своём бортовом комбинезоне. Замок больно режет пальцы. Они – как сплошная открытая рана, но я привык. Замок доезжает почти до верха и останавливается. Дальше – там, на шее, справа – мешает белая пластиковая коробочка инъектора, присосавшаяся к ярёмной вене. Оставляю молнию застёгнутой не до конца, как всегда. Кстати, скоро надо будет перезаряжать в инъекторе ампулу. Я делаю это раз в год, на базе. Последние четыре месяца мы мотаемся по космосу, выполняя миссии одну за другой, так что давно у меня не было возможностей. К счастью, токсин вводится в кровь в микродозах. Этого достаточно, чтобы сдерживать вирус от опасной мутагенной активности.

Я двигаюсь к шкафчику, замечая своё отражение в зеркальной дверце. Почему всё должно быть таким ярким? Отражение моего белого комбинезона причиняет боль. Можно было бы сказать, боль глазам, но доктор Бирн объяснил мне, что на самом деле вирус просто поменял моё восприятие реальности. Отчасти поэтому мне нужны таблетки. Вирус обостряет, таблетки притупляют. А также снимают боль, успокаивают и делают ещё много чего. Недаром я принимаю десяток с утра, семь в обед и ещё восемь вечером. А, нет, теперь девять. От бессонницы мне прописали вот эту жёлтую. Отсчитываю из баночек нужное количество, глотаю одну за другой, запиваю. Я чувствую, как каждая из них проходит по горлу, царапает пищевод, проваливается глубже, растворяется и въедается своими активными веществами в мой организм. Я терплю, потому что так надо. Так доктор прописал.

Дотрагиваюсь до сенсорной панели, дверь распахивается. Я оказываюсь в холодном и тускло освещённом коридоре с серыми стенами. Здесь спокойнее, чем в моей каюте. Меньше раздражающих огоньков. Да и шум двигателей слышен меньше – видимо, в каюту он передаётся по корпусу. Хочу двинуться в рубку, но время ещё есть. Поворачиваю налево, делаю несколько шагов и попадаю в кают-компанию.

Иблик, похоже, только что отложил свой устав в сторону. Он вздрагивает при моём появлении, глаза начинают бегать, а ноги сводит судорогой. Он явно хочет вскочить и вытянуться по струнке, но вспоминает, что я этого не люблю.

– Доброе утро, господин ыкс-майор, – говорит он громко, заставляя меня поморщиться.

– Доброе утро, Зи, – говорю я, опускаясь в кресло с противоположной стороны круглого столика. – Всё читаешь уставы?

– Так точно, – он выпрямляется ещё сильнее, нос начинает шевелиться и, кажется, даже непослушные волосы стараются сами уложиться в правильную причёску на голове.

– Что же, интересно, ты там пытаешься найти? Пункт, подтверждающий, что во время тайной операции нужно обязательно вмешаться в неё в полном вооружении и парадной форме? А ты знаешь, кстати, почему у нас парадная форма белого цвета? Интересный исторический факт. Некоторое время назад армии нескольких империй соревновались в том, как пустить пыль друг другу в глаза. Начали устраивать парады, муштровали солдат на плацах. И додумались до белой формы, потому что её трудно было поддерживать в чистом состоянии. Эффект производит, не правда ли? Все вокруг отказались уже, а мы… Хм. О чём я говорил?

– Господин ыкс-майор… – пытается ответить он, опуская глаза в пол, но я не позволяю ему это сделать.

– А, ну да, – говорю я. – Уставы – вещь странная. Конечно, многое там написано верно. Как и в большинстве других книг. Но им слишком много лет. Как только кто-нибудь погибает по глупости или проигрывает сражение, туда обязательно добавляют новый криво сформулированный пункт, чего нельзя делать. Если жить по уставу, Зи, никогда ничего не добьёшься. Неэффективно каждый свой шаг сверять с инструкциями. Терпеть не могу инструкций. Я сто раз тебе это говорил, и повторю ещё. Но это не значит, что надо совершать глупости. Нужно, чтобы в твоей голове всё время работал мозг. Расставлял приоритеты, оценивал последствия. Что важнее – съесть завтрак до конца или спрятаться от падающей бомбы? В уставе по этому поводу много чего написано, только понять ничего невозможно. Но любой здравомыслящий человек знает, что самое важное – это собственная жизнь и жизнь его близких, сослуживцев и всех остальных, кто оказался рядом. Ты подверг риску нас всех, Зи. Это очень плохо. Может быть, у тебя есть убедительное объяснение тому, что ты вчера сделал? Я его выслушаю. Давай, говори.

– Господин ыкс-майор, – говорит Иблик. Его тонкие бледные пальцы шевелятся, становясь похожими на кучку мёртвых червей, которых приводит в движение скрытый за стеной экстрасенс. Мне противно на них смотреть, я морщусь и отвожу взгляд. – Дело в том, что сроки, которые вы называли, уже вышли. Уже прошло два лишних дня, и я подумал, что вам, возможно, нужна помощь…

– Два дня! – я ударяю ребром ладони по краю стола, и мою руку пронзает резкая боль, которая распадается на миллиарды мелких. Я стараюсь не обращать на боль внимания, хотя и знаю, что она есть, её невозможно не чувствовать. – Да что такое два дня в сложной операции? Иногда можно год ждать нужного момента, прежде чем начать действовать. У меня, правда, никогда такого не было, терпения не хватает. Я обычно через несколько дней ожидания придумываю идиотский план и ломаю кучу дров. Но это же не повод, чтобы являться на планету, где работает агент под прикрытием, в парадной форме.

– Простите, ыкс-майор, – говорит Иблик, опуская взгляд в стол. И как нарочно подставляет моему многострадальному взгляду свою огненную шевелюру. – Я сейчас понимаю, что это было не очень умно с моей стороны, но в тот момент я подумал, что я могу действовать открыто, что меня никто не свяжет с происходящим. Я планировал явиться официально к начальнику местной полиции под предлогом обмена опытом, и скрытно попытаться разузнать…