Доброволец. На Великой войне

Я прокручивал в голове один вариант за другим и беспощадно отметал их. Все не то. Можно рассуждать просто: какими-либо путями едем в Петроград, там добираемся до царя и режем правду-матку о пока еще не состоявшемся трагическом будущем самого монарха, его семейства и всей России. Вот ваше будущее, государь, ближайшее и бесповоротное…

Вариант. Но и он не сработает, наткнувшись на всевозможные препоны…

Что еще? Персона – событие – перспективы – итог, персона – событие – перспективы – итог. Голова от этого калейдоскопа начинает болеть довольно быстро, а когда в логическую цепь вклинивается посторонняя, не имеющая ни малейшего отношения к делу беседа, то думать тогда уже ни о чем не хочется…

Когда я просчитывал очередной вариант «альтернативы» уже с нынешним главковерхом[16 - Сокращенное наименование главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами Российской империи во время Первой мировой войны.] Великим князем Николаем Николаевичем-младшим, речь в окопе зашла о «вшивых бегах» – еще одной солдатской придумке, рожденной реалиями войны. Есть у придумки правила. На листе бумаги рисуют два круга – один большой, а второй поменьше внутри первого. Это «поле», а где же «рысаки»? Вот они-с, вместе с «жокеями». Каждый солдат вылавливает у себя вшу и кладет ее в центр внутреннего круга. Теперь, собственно, «бега» – чей «рысак» пересечет быстрее внешний круг, тот и победил. Занятное зрелище. Если вместо кругов сделать беговые дорожки, а вместо вшей поставить тараканов с их «тараканьим царем» Артуром Артуровичем, то получится почти как по Булгакову. Тотализатор. Азарт. Опыт, помноженный на подготовку. Все тут есть. И даже советы более опытных игроков присутствуют:

– Думай что хочешь, а моя Матрена хороша, – хвастается Панин. – Бегает быстро. Никому за ней не угнаться. А почему? А потому, что не кормлю ее, перед тем как пустить. Сытая она ленивей становится, а голодная резвее бежит…

– Что там твоя Матрена, – возразил Акимкин, – когда я вчерась такую вшу в своей шинели поймал! Это пордань-мордань, а не вша! Как конь все равно!..

Хорошо игрокам – у них азарт и приключение, а у меня – тоска и мучение. Вши, слава богу, пока не особенно достают (как и все, отбиваюсь керосином), но легче от этого не становится. Однако даже меня, человека с миролюбивым характером и стойким нежеланием искать себе на пятую точку приключений, эти самые приключения теперь находят с завидной регулярностью. Сидел бы себе смирно, так нет же, вздумал погреться, с разрешения Иваныча по окопам пройтись, чтобы тут же узреть, как неподалеку, спокойно миновав «колючку», по снегу к нам подбираются немцы! И рядом со мной никого из наших нет! Куда только все подевались?! Куда?!!

А немцы меж тем меня тоже заметили! Один из них вскинул пистолет! Раздался выстрел, и пуля ударила о стенку окопа в каких-то пяти сантиметрах от моей головы!

После этого со мной начали происходить неведомые и пугающие чудеса! По-другому это и не назовешь! Много читал о боевом трансе, а теперь, похоже, и сам оказался им охвачен! Непередаваемые ощущения. С губ срывается страшный резонирующий звериный рык, мир вокруг тускнеет, время как будто замедляется, секунды становятся тягучими, неспешными, тело с невероятной быстротой само двигается куда нужно, минуя опасность!

Я нырнул в окоп, чтобы тут же очутиться нос к носу со здоровенным немцем! Тот при своей могучей комплекции каким-то немыслимым образом уже успел преодолеть эти метры и теперь решил ткнуть меня ножом, метя в горло! И вновь спасение! Молниеносно уклоняюсь в сторону, а рука сама уже берется обратным хватом за рукоятку бебута! И веса кинжала я не чувствую! Удар, похожий на блик, по сложной траектории, крик раненого! Все происходит словно на одном едином, непрерывном, неуловимом для человеческих глаз движении!..

А кругом в это время все уже всполошилось, ожило. Наконец-то подмога. Пулеметчик Панин метнулся к «Максиму», и вскоре к винтовочным выстрелам присоединилось равномерное таканье, в небо полетела осветительная ракета, и начался короткий, но ожесточенный ночной бой. Но его я уже не увидел. Истекающего кровью немца с порезанной рукой в рукопашной схватке прикончил Иваныч, а после нашел уже меня на дне окопа. Поди разбери природу внутренних ресурсов человеческого организма. Сначала вдруг дает тебе возможности идеального бойца, а после столь же внезапно может отправить в глубокий обморок. Короче, сплошные биологические контрасты.

* * *

В себя я пришел далеко не сразу, успев не на шутку испугать Иваныча и остальных служивых. Подумали, что зарезан их Мишка злым врагом, убит в бою.

Все тогдашние мои ощущения словами не передать. Скажу лишь, что, несмотря на сильнейшую слабость и шок, отлеживаться в тепле я не стал, а стойко перенес эту ночь вместе с охранением, не смевшим после случившегося отвлекаться на разговоры.

Уже позже с наступлением утра Иваныч каким-то образом отыскал в снегу пулю и торжественно вручил мне со словами:

– Ну, Мишка, считай, что ты в рубашке родился. Так бы и пробила голову… Ты вот что, плюнь-ка на нее и закинь через левое плечо для верности…

Хоть я и не суеверен, но все же решил последовать совету. Так сказать, «для успокоения души».

Но со мной все просто, а у господ офицеров настроение мрачное. Предчувствие медленно, но неустанно надвигающейся на империю катастрофы их не отпускает. Едва стихла ночная перестрелка и все успокоилось, как в «Закуток» пожаловали Рублевский и Заметов. Сам того не желая, я невольно подслушал любопытные умозаключения следующего содержания:

– Говорят, что у командира двадцать второго корпуса фон Бринкена имеется брат, тоже генерал, который сражается против нас в германских войсках! Мерзость! И все эти фоны верховодят нами! А стоящие у трона фредериксы?! Вот в отношении кого надо принимать меры эмансипации от германского засилья! Интересно узнать, где теперь ошивается сукин сын Реннекампф?!

– Наверняка услали в тыл на лечение. Но я полностью с тобой согласен. Нашу Россию и армию губят именно немцы. Стоящие у нас во главе армии Реннекампфы, Сиверсы, Плевы, Эверты. Но как с ними борется власть? Вместо того чтобы тевтонские зубы повырывать, еще больше их укрепляет, холит и лелеет. Была бы моя воля – собрал бы этих немецких жеребцов и на каторгу… А еще лучше на виселицу…

Н-да. Нервы офицерские расшатаны. Но говорят господа поручики правду, немцев и в самом деле сейчас много в командовании. За то низкий поклон царственному новатору-реформатору Петру Алексеевичу Первому – окно в Европу, может быть, он и прорубил, но и для иноземцев зеленую улицу дал. И поползли эти иноземцы на Русь-матушку. И у каждого свои цели: у одних хорошие, у других плохие…

Что-то и я обозлился. А может, это близость гибели так на меня подействовала? Странно, но шока от пережитого я совсем не чувствую, все опять по-будничному, по-привычному. Не знаю, что и думать. Человеческая душа – потемки.

И все же минувшие события будоражили пылающий мозг. Что со мной произошло? Что именно помогло не погибнуть? Что?

Было время, когда я запоем читал очень неплохо сделанные, замешанные на патриотизме фантастические боевички с крутыми героями – спецназовцами, ставшими в один ряд с волшебниками-волхвами в многовековой, не одно тысячелетие идущей войне с силами зла. Чего в этих книгах много было, так это боевых сцен с детальным описанием стилей, приемов и комбинаций. Ярко, красочно, сочно. В реальности все оказалось много проще, скупее и отнимало уйму сил. А силы мне потребовались уже на следующий день.

Глава 7

Если прошедшая ночь выдалась не слишком-то спокойной для меня, то утро и день получились гораздо менее опасными и были более насыщенными в плане информации.

Для начала удалось напроситься в гости к артиллеристам. У меня дедушка на войне артрасчетом командовал, а потому тема эта мне всегда интересна. Обхожу батарею, с любопытством смотрю на орудия, которым место в музее, слушаю технические объяснения от прапорщика Герасимова. Вот трехдюймовая пушка с поршневым и клиновым затвором, вот сорокалинейка, вот шестидюймовая гаубица. Вот наши снаряды, а вот трофейные немецкие, выкрашенные в синий цвет и прозванные у наших артиллеристов «кряквами» за характерный звук при взрыве. Здесь же впервые увидел картечь. Не обычный снаряд, а именно картечь: двести круглых пуль в свинцовом цилиндре.

– Оболочка разрушается при выстреле нарезами орудия, – объяснял мне Герасимов, – и прямо от его дула брызжет страшный, смертоносный дождь…

И опять я был готов проклинать себя за то, что наговорил лишнего. Захотелось мне выпендриться и порассуждать о возможностях нынешних артсистем. Ведь только спросил, а у прапорщика уже глаза разгорелись. Не иначе увидел во мне родственную душу?.. Так и есть. Тут же началась новая порция «ликбеза»:

– …Взять хотя бы нашу обычную трехдюймовку. Внешне она проста, не требует особых мер упрочнения. По баллистическим показателям является чуть ли не лучшей полевой пушкой в мире, но… есть у нее и недостатки: почти полное бессилие фронтового огня ее шрапнели против укрытий противника, ограниченность возможной стрельбы через голову своей пехоты, большая масса…

В общем, Остапа понесло… И не остановить…

– …Со снарядами тоже неразбериха. Вместо того чтобы все как следует оценить и взвесить, наше начальство оставило нам двадцатидвухсекундную трубку, в то время как нужна тридцатисекундная. Только благодаря последней трехдюймовка способна бить на семь верст…

Выслушивать «лекцию» мне пришлось долго. Прапорщик стал выдыхаться лишь после воспоминаний:

– …Несмотря на потери от артиллерийского огня, наши стрелки тогда энергично наступали от Рабалина на Малиновку. Германская четырехорудийная легкая батарея открыто выехала на позиции – на холм впереди Малиновки. Этот выезд заметил капитан Колонтаевский, командующий только что переменившей свою позицию батареей, в то время, когда он влезал на дерево на наблюдательном пункте недалеко от своей батареи. Уцепившись одной рукою за сук, а другой рукой схватив бинокль, он скомандовал батарее, только что окончившей постройку параллельного веера: «Шестьдесят, трубка шестьдесят, батарею, правое!» – …И получил нулевую вилку[17 - Ситуация, когда при одной и той же установке прицела разрывы снарядов происходят перед и за целью. Иначе говоря, прицел случайно оказывается точным.]. – «Пять патронов, беглый огонь!» – …И батарея противника умерла, не успев сделать ни одного выстрела…

Все это, конечно, замечательно, но мне-то оно зачем, когда своих фронтовых воспоминаний теперь выше крыши? Выручил Иваныч – меня желал видеть наш ротный. Отделавшись таким образом от Герасимова, я направился к штабс-капитану Сазонову, предчувствуя очередную перемену, связанную именно со вчерашним происшествием в окопах. Не ошибся я с предчувствиями. Ох, не ошибся.

* * *

Как я уже говорил, наше начальство «квартировало» в занесенном снегом фольварке. Главной достопримечательностью там была баня. Это Акимкин подсуетился. Он до войны работал печником и через Гойду выпросил у Сазонова разрешение устроить баню в одном из домов (говорили, что дом пивовару какому-то раньше принадлежал). Там очень кстати оказался водопровод и склад кирпичей для устройства очага. В два дня баню сделали, но как она выглядела, я не знал. Да мне сейчас и не до мытья. Шедший со мной Гойда рассказал, что у Георгия Викторовича относительно моей скромной персоны есть кое-какая мысль. Что же задумал наш ротный? Пока не знаю, но вскоре выясню…

Вместе с Гойдой вхожу в большой двухэтажный дом, напоминающий школу. Внутри уютно и тепло, длинный коридор с дверьми. Гойда куда-то отлучился, но велел ждать. Стою, жду, когда фельдфебель вернется, а заодно урывками слышу неспешные разговоры, раздающиеся за одной из дверей – беседовали, судя по всему, врачи:

– …Военно-врачебные заведения и мы все созданы на войне как бы с исключительной целью – служить объектами разряда мстительно-злобных чувств, накопленных у военачальников, которые с большей бы производительностью и по надлежащему бы адресу должны быть изливаемы ими уж никак не на нас, врачей, а на врагов, против кого идет война.

– Все больше убеждаюсь, что главные революционеры, губящие Россию, – это наш правящий класс и военная бюрократия с пресытившимся, туго набитым доверху и совершенно глухим к элементарным нуждам народа брюхом. По ампутации гангрены немецкого милитаризма очередной задачей России должна стать и ампутация нашей полицейско-бюрократическо-хамской гангрены правящих слоев, на околпачивании и эксплуатации правящих масс строящих свое благополучие…

Послушать дальше эти крамольные для правящей верхушки речи мне не довелось – Гойда позвал к ротному. Тот обитал в одном из «кабинетов» на втором этаже. Небольшая комната. Диван. Кресло. В углу стоит шкаф. На столе разложена карта-двухверстка в два цвета. Сазонов склонился над бумагами и настолько был погружен в работу, что не замечал нас, а лишь писал, недовольно ворча себе под нос:

– …Запасные день ото дня прибывают все хуже и хуже, резервов нет, фланги на весу, ориентировки и сведения о противнике отсутствуют, тыловых путей и этапов не существует. И при этом солдат заставляют заниматься всякой ерундой, будь то лужение котлов или пилка дров в ближайшем лесу. Хорошенькое дело, когда такие перспективы…

Оперативно-стратегические рассуждения прервал фельдфебельский бас. Спустя некоторое время очередь дошла до обсуждения вчерашнего подвига Мишки Власова:

– Вот что, братец, в списках на награждение твое имя значится. Заслужил. Однако… – Сазонов сделал многозначительную паузу. – Однако есть и другая новость. Тут ко мне только что приходил поручик Орлов с просьбой принять тебя к нему в команду…

Сюрприз так сюрприз. Поручик Орлов у нас в роте заведует разведкой и всем тем, что с ней связано. Неужели угодил я в ротные разведчики благодаря ночному бою и, возможно, своим новым доселе неизвестным возможностям? Кто ж его знает? Еще один подарок, но мне ли его обсуждать, когда любой опыт будет полезен и обязательно пригодится в будущем.

А Сазонов, закончив «официальную часть», перешел к неофициальной, открыв шкаф и достав оттуда большой баян с тремя рядами клавишей. То, что ротный у нас любит на нем музицировать, я помнил и теперь приготовился стать невольным зрителем и слушателем небольшого «концерта».

– Ну и что же вам сыграть? – Сазонов вопросительно посмотрел на нас, словно ожидая ответа. Гойда если что и мог предложить, то «Комаринского» или «Барыню», а меня черт дернул ляпнуть про «Лунную сонату». Тут же пришлось долго объяснять, откуда я про нее знаю. В итоге соврал, что в госпитале было пианино и на нем много чего играла Гиацинтова и врачи. Сазонов, кажется, поверил, призадумался, приладил ремни, с полминуты пробежался пальцами по клавишам, а после более уверенно начал играть…

Играл он хорошо, душевно. Именно в таком исполнении я как-то услышал эту мелодию на отчетном концерте в нашей детской школе искусств. А теперь слушал ее тут, в начале двадцатого века, вспоминая свое, наверное, уже окончательно потерянное «прошлое». Сердце защемило страшно! Захотелось вдруг взять и все рассказать и Сазонову, и Гойде! Всю правду как есть! О себе, о будущем, о революции, о Гражданской войне!..

Но что-то резко заставило меня сдержаться. Как будто внутренний голос с настойчивостью строгого учителя одергивал, наставлял: «Рано еще говорить, Миша. Рано. Ты поймешь, когда можно…»

«Концерт» продлился недолго.