Верхом на посохе

Обеспокоенный, я поспешно пошел с пляжа, так и не искупавшись, оглядываясь и прося защиты…

Как же я дерзнул просить об этом?!

Нет, не о помощи, не только о помощи – однако же тьма сгустилась мгновенно, и акула растаяла.

Звезды усыпали небеса: где – ярко-бриллиантово, где – скромнее – фионитово, где – просто – крупною и мелкою солью, – и отразились в море.

Нет, я просил – о другом… Я просил…

(Человек, конечно, наглец. Вcе ему мало, и тайны ему недостает, хочется особого, этакого, самого-самого… Вот зачем я вызвал акулу! А они съели яблоко, и Авраам содеял свое, и Ной, и Моисей… Вот зачем грешили и забывали Его!..)

Я просил ни много ни мало:

– Откройся, покажись, Господи!

Вы можете себе представить?!

Но просьба моя была столь искренней, такой благодарной…

…Вы спросите, где, где эта область?

И, поколебавшись, я отвечу так: она есть, она – на границе знакомых вам созвездий. И вы легко ее обнаружите, если прибудете сюда, обнаружите, бесспорно, остров-то райский! – по особой симметрии указующих звезд, но, конечно, не полной, выражающей свободу и уважение к Человеку.

Именно потому, что найти эту область легко, я не указываю ее прямо.

Ищите, милые, ищите сами, и небеса улыбнутся вам и спасут…

А я, глупый, стал просить еще знак, еще чудо, мол, правильно ли я угадал.

Но звезды молчали. Грустно, печально и благодатно.

Что ж – завтра домой. Домой…

Впрочем, нет! Еще утро! Утро еще мое…

Грузовой пикапчик остановился, и заглушив мотор, из кабины вылез молодой кучерявый парень, и выпорхнула она – оба смуглые, белозубые, улыбчивые, – и я уже не мог отвести взгляд, вернее продолжал делать вид, что пишу, а сам поглядывал, отмечая национальные приметы любви, то есть ранней влюбленности, когда уж и яблочко надкусили, а все еще здесь, в Раю, еще не выгнали…

Нет большего удовольствия, чем следить за такими парочками. Я отметил, как ловко умеет она накрывать, доставая из сумок и раскладывая, а он – налаживать закидушки и спиннинг, и улыбаться ласково и любовно, игриво и сдержанно, отчего и море заблестело, зашелестел ветерок, и маленькие песчаные крабики высунулись из нор и застыли навыкате, словно вышколенные стюарды.

Улыбок расточалось довольно: в первую очередь, конечно, друг дружке, но и морю, и небу, и рыбам, которые не ловились, и парочка досталась мне, чтобы как редкие марки храниться для внуков в замечательном кожаном кляссере.

Он принялся забрасывать, предварительно наматывая леску на стеклянную бутылку, аккуратно, виток к витку, и, влекомая грузилом, уходила она далеко, и закидывал следующую. Вскоре вода и суша были скреплены дрожащими, но прочными нитями, и он присел, попивая из длинногорлой бутылки. Однако отдыхать ему не пришлось. Поклевки следовали одна за другой, приходилось выбирать. И каждый раз она подбегала к нему, но, увы, не ловилось, и она – виновато, а он – удивленно улыбались друг другу, а стало быть – и всему миру.

Наживка кончилась быстро, и он поручил ей наловить крабов, а чуть погодя и сам включился, потому как дело это тонкое, охотничье.

Сначала следует выманить крабика поближе к выходу. Для этого в норку окуналось что-то привязанное на нитке, съедобное, вкусненькое. И лишь только краб подманивался и хватал – мгновенно пихалась туда палка – прижать! – чтобы он не мог окопаться, и нужно было быстро копать, обеими руками, а лучше – вдвоем, навстречу, касаясь друг друга плечами и головами, и, зарывшись в сыпучем и влажном песке, нащупать копошливое тельце, а чаще – любезные пальчики и схватить их, и прыскать, и валиться вдвоем на песок, когда проворный беглец исчезал-таки боковым потайным коридором.

Это выглядело прелестно.

Они рыли и приманивали, и потягивали пиво и, бросив все, метались к натянувшимся лескам, и ели большие двухслойные сэндвичи, набивая рты как пупсы-негритята, и то смешком, то улыбкой, прикосновением и – засмотревшись вдаль – счастливой минуткой – возвращали чудесному миру его суть, называемую неказистым словом – «любовь».

Как хорошо когда любовь!
Приехали вдвоем.
Закинув удочки, глядят
В надежде на улов.
А перед ними – водоем —
Влюбленный океан.
Как хорошо когда любовь
И ловишь на кукан.
А в океане их – не счесть —
Влюбившихся весной…
Улыбок – двести сорок шесть —
Словили. И в запасе – есть.
А рыбки – ни одной!
Но вот удача – есть улов!
Размером с этот стих…
Как хорошо когда любовь
И рыбка – на двоих.

Можно ли умолчать об этом?! О всех чудесах, малых и больших?! О главном чуде?!

А я дивился сказочным индусам в чалмах и улыбался индускам с бархатной наклейкой на лбу, я приветствовал китайцев на велосипедах, и они кланялись в ответ, не слезая, я сочувствовал мусульманским женщинам, купающимся в одежде, и пил вино с вездесущими французами, похожими на коренных израильтян, но веселее и приветливей, я заговаривал о погоде с худющими англосаксами, белесыми и бесцветными, с именами – Морсель и Билинда…

Я пытался рассказать всем, кто меня поймет – поймет, несмотря ни на что. Но разговора по душам – не получалось.

И тут – я мгновенно оказываюсь в самолете.

И лечу, лечу домой!

Дом, который Сэм

Виза

Обдумывая предстоящее собеседование в американском посольстве (а вопрос был серьезный, в получении визы отказывали часто), мы с женой решили: отвечать по возможности честно, правдиво. В очереди на собеседование я слышал, что хуже всего, если попадешь к этой толстой идиотке в роговых очках. На вопрос: «Чем вы докажете, что не откажетесь возвращаться на вашу родину?» – приемлемых ответов, как выяснилось, не было. Она считала, что всякий нормальный визитер, посетив американский рай, должен всеми силами, любыми изощренными способами пополнить ряды незаконной эмиграции.

На все попытки аргументировать: оставленными дома детьми и родителями, собственным бизнесом, незнанием языка, да чем угодно – эта патриотка будто бы делала пометку – «не вполне искренне», – что означало безусловный отказ.

Понятно, я попал к ней. И отвечал так: «Я люблю Киев, мою родину. Поэтому в США уезжать не намерен».

Она поглядела на меня внимательно и не поверила.

Так бы, униженный и обозленный, я и отличал бы стопроцентных американцев, как толстых очкастых идиоток, если бы не Линда, «принимающая сторона».

Она послала в посольство телеграмму следующего содержания:

Всем, кому следует

Я была гостьей этой семьи в 1993-м и 1995-м. Разумеется, я должна проявить ответное гостеприимство.