Воскресенье, понедельник, вторник…

– Ты представляешь, – она мне кричала – «Не надо было задевать.» Нет, ты слышишь? – «Не надо было задевать.» Я задеваю. Кого? Эту торговку? Я?! Как будто здесь не знают, кто она и что она?!

И что я сказала? «Кот в сапогах.» Большое дело. Я же не сказала торговка или сука паршивая, или полицайская сука? – «Котигорошко!» – что ж тут такого? Что я сказала? Если у нее каблуки длиннее, чем ноги. И все, что она не наденет – как на покойнике. Что я – кому-то открыла Америку? Или я должна была унижаться, лебезить? Перед кем? Кто она такая?! Жена управдома. Агицим паровоз! Я наживаю врагов! Такое сказать! – продолжает Соня возмущаться, но уже по инерции, не распаляя и не накручивая себя, и Яша молча кивает, соглашается.

– После обеда поеду. – говорит бабушка. – «Я задеваю!..»

5

Теперь я знаю точно: те, кого уже нет с нами, продолжают своё пребывание здесь, в доме, потому что скучают, и им хочется посмотреть на детей, и внуков, и правнуков. Вот и Злата, наверное, гладила невидимым утюжком призрачные платочки, и, сложив в стопочку, прятала в шкаф. Или разобрав дунайку (Яша достал), выбирала для меня кусочки без костей, и украшала ими масло на бутерброде и подкладывала тихонько на тарелку рядом с бабушкиным, реальным. Или бежала на кухню, чтобы первая вынести нам компоту, две чашки, нехолодного, перехватить на дорожку. Все знали: златын компот из сухофруктов – это «что-то с чем—то!» Да разве ж только это?! А гоголь-моголь с какао?! А яблочко натереть на мелкой тёрке и для нежности посыпать корицей? А кочерыжку, капустную, мне, грызть…

Ну что ж, что не поминали. Такая была жизнь. В конце концов, кто Соню всему научил, как не она.

6

Златыну могилку я все-таки нашел. Искал и на Байковом, и на Берковцах, а оказалось – положили ее на Куреневском, закрытом с 1957-го. Родство-то я подтвердить не мог, но люди помогли, почувствовали, наверное, что я должен, обязан найти.

Все вокруг заросло. Плита покосилась, корни каких-то незаметных деревьев выжали, приподняли ее, и накладная мраморная табличка в центре плиты дала трещину, угол откололся как раз там, где была надпись «от безутешных детей и (трещина) внуков».

Понятно, что участок мы облагородили, плиту поправили. И табличку склеили так, что трещина практически исчезла.

– А твоя мечта исполнилась? – спросил голосок.

– Какая?

– Ты что?! – немецкая импортная электрическая дорога! Кто деньги собирал по утрам? И я давала. То есть наказала Яше, как все, чтобы помнил.

– Так это твои десять копеек? А я думал…

– Что? Какие десять копеек! Я сказала – рубель, рубель давать. А они и здесь?!…

– Да – нет! Деноминация была. Это государство меняло. Яша…

– Что Яшка? Как был тютей… Суркины козни. И не говорите мне! Родная дочь… Боже, она задевает, а всё на мою голову, – запричитал старческий голосок.

– Кто задевает? Нет, она опять? Яша, ты слышишь?! Яша!

Яша кивает.

Тайна Дома

– Ничего, – говорит Яша, когда мы, насмотревшись, выходим из «Сказки», – будет тебе и железная дорога – собирай, ко дню рожденья как раз насобираешь – будет и это, и кое-что еще… – загадочно говорит Яша, – И протягивает «Белочку».

Неужели он имеет в виду Дом, тот, шоколадный!

1941. Немцы подходят к Полтаве. Яшу, к тому времени – начальника городского отдела торговли, – бросают на эвакуацию, назначают начальником эвакопункта «Полтава-Южная». Нужно было вывозить станки, а вагонов не хватало. Для нужд эвакуации реквизировали все автомобили, мотоциклы, гужевой транспорт. И люди бежали, как могли. В городе знали: фашисты в первый же день расстреливают тяжелораненых, душевнобольных, коммунистов, цыган. И, конечно, евреев, всех – и детей.