Узники Тауэра

Жених и духовник опальной королевы

Спустя полтора года после убийства Дарнлея шотландские лорды изгнали Марию Стюарт из страны, и она вынуждена была искать спасения в Англии.

В то время Мария была до того одинока и несчастна, что даже ее несокрушимый дух должен был бы, казалось, смириться под ударами судьбы. Она лишилась не только престола и доброй репутации, но и материнских прав. Ее подданные и родственники выступили против нее с оружием в руках. Парламент заклеймил ее именем убийцы. Что оставалось ей в жизни? В свои двадцать шесть лет она изведала все страсти человеческой души. Она была королевой с шестидневного возраста. Ее обожали поэты, воины и музыканты. У нее было трое мужей, которых похитили смерть и изгнание. В возрасте, когда другие женщины только начинают понимать всю прелесть жизни, она была уже душевно опустошена и лишилась всего.

Но Мария не была бы собой, если бы с той минуты, когда она вступила на английскую землю, не начала строить козни против Елизаветы. В этом деле она пользовалась советами и поддержкой Джона Лесли, епископа Росского, который сделался ее духовником и тайным агентом. Это был бессовестный, хотя и деловой человек. Он не был слишком строг к прекрасным грешницам, тем более, если они принадлежали к сильным мира сего. Ради торжества католической церкви он не останавливался ни перед чем. Вдвоем с Марией они начали плести такую сложную сеть заговоров, которая может сравниться разве что с невероятным обилием козней и плутней в итальянской комедии интриг.

Но где взять силы и средства для борьбы? У Марии теперь не было ни армии, ни союзников. Но у нее оставалось другое – прекрасные глаза и обольстительная улыбка, против которой не мог устоять и сам духовник, уже давно отказавшийся в силу своего сана от дьявола и его искушений. Так неужели в груди английских лордов бьются каменные сердца?

Вскоре Мария внесла в список своих амурных побед еще двух жертв. Первым был Томас Перси, седьмой граф Нортумберленд. Этот лорд не ладил с Елизаветой, и победа над ним далась Марии без труда. Но Перси играл далеко не главную роль в ее планах – он мог пригодиться или нет, смотря по обстоятельствам. Виднейшим ее приверженцем стал герцог Норфолк, человек некрасивый и угрюмый, зато обладавший значительным влиянием в палате лордов. Он слыл протестантом, однако вел двойную игру, выдавая себя перед Папой и испанским королем за католика. Чтобы добиться своих честолюбивых целей, он намеревался жениться на шотландской изгнаннице.

Норфолк и Лесли не питали иллюзий насчет той женщины, которой служили: герцог был убежден, что Мария участвовала в убийстве Дарнлея, а епископ Росский был уверен, что его духовная дочь отправила на тот свет не только второго мужа, но и первого. Тем не менее, Норфолк упорно добивался ее руки, думая, что он не мальчик и от него не отделаться так же легко, как от Дарнлея. Кроме того, по части опытности в супружеской жизни он не уступал своей царственной избраннице, ибо на тридцать первом году жизни уже успел схоронить трех герцогинь Норфолк. Что касается Лесли, то он заявлял, что природные права монархов не могут быть утрачены никакими злодеяниями. Разве святой Давид не был убийцей и прелюбодеем? Если короли заблуждаются, их покарает Господь, народ же не имеет права судить своих королей.

Благодаря поддержке Норфолка дела Марии пошли в гору. Она завязала переписку с французским и мадридским дворами. Самым ловким ее гонцом был некий молодой фламандец, Шарль Бальи, называвший себя месье Шарль. Он состоял на службе у тайного папского агента сеньора Ридольфи, проживавшего в Нидерландах. Месье Шарль был хорошим католиком и прекрасным артистом, свободно разговаривавшим на четырех или пяти языках и умевшим при случае разыграть из себя и купца и царедворца. Не раз он высаживался в Дувре, не возбуждая никаких подозрений у таможенной службы.

Как только Елизавета узнала о намерениях Норфолка, она призвала его в Уайтхолл и предупредила, что ему лучше поискать себе другую жену.

– Милорд, – сказала она, – присмотритесь поближе к подушке, на которую вы склоняете свою голову!

Королева знала, что говорила: единственным изголовьем, которое Мария могла предложить своим любовникам, была плаха. Однако Норфолк самонадеянно возразил, что ему нет дела до королевы шотландской, ибо он ничего не может выиграть от этого брака – ведь его владения в Англии немногим уступают всему шотландскому королевству! К этому он еще прибавил, что чувствует себя владетельным принцем, когда находится у себя в Норвиче.

Все это неприятно подействовало на Елизавету, и немудрено, что с этого дня она сделалась холодна по отношению к герцогу. Вскоре он был арестован и заключен в Тауэр, а Мария Стюарт взята под стражу.

Перси, граф Нортумберленд, восстал немедленно. К нему присоединился Чарльз Невилл, граф Вестморланд, который поднял знамя «пилигримов Божьей милости» – крест с пятью ранами Христа. Мятежники вошли в Дургам и объявили о восстановлении прав католической церкви, после чего расположились лагерем близ Клифорда. Нортумберленд хотел освободить Марию, но в сражении с королевской армией потерпел полное поражение. Его отправили в тюрьму, Невилл скрылся за границу, а Марию перевезли в более безопасное место – в Ковентри.

Однако холеные, унизанные перстнями пальцы епископа Росского продолжали дергать тайные нити заговора.

Лесли получил от синьора Ридольфи список лиц, на которых он мог рассчитывать в Англии, и увидел, что шотландская королева пользуется поддержкой у значительной части английских лордов. Кроме того, он узнал, что Папа издал буллу об отлучении Елизаветы. Этот указ держался в секрете и подлежал оглашению непосредственно перед восстанием против королевы-еретички. А пока что Лесли написал книгу «Защита чести Марии, королевы шотландской» и отдал рукопись месье Шарлю, чтобы отпечатать ее в заграничной типографии. Лесли скромно утаил свое авторство, ибо в книге бойко толковалось о правах Марии на английский престол. Затем он принял меры для освобождения Норфолка из Тауэра, и его старания увенчались успехом. Норфолк кое-что налгал, надавал много клятв и вышел на свободу.

И все же деятельный епископ спасовал. При известии о некоторых передвижениях английских войск в Шотландии его нервы не выдержали, и он преждевременно опубликовал папскую буллу. Бароны, принявшие участие в заговоре, не были готовы к выступлению, а лондонцы, прочитав буллу, разошлись со смехом по своим делам. Великий заговор окончился фарсом.

Между тем месье Шарль в очередной раз ехал из Брюсселя в Лондон, везя с собой несколько экземпляров «Защиты…» и письма, адресованные Лесли и Норфолку от Ридольфи, Невилла и некоторых других заговорщиков, находящихся на континенте. В Дувре его поклажу подвергли тщательному обыску и обнаружили письма, в результате чего месье Шарль предстал перед лордом Кобгемом, управляющим делами порта.

Найденные письма были зашифрованы; на двух из них вместо имен адресатов были проставлены цифры 30 и 40. Месье Шарль клялся, что ему поручена только доставка писем и что он понятия не имеет обо всем остальном, хотя ему было отлично известно, что за номером 30 скрывается герцог Норфолк, а за номером 40 – Лесли.

Гонца обыскали еще раз и нашли ключ к шифру, зашитый в полу его сюртука. Но удача еще не совсем отвернулась от заговорщиков. При обыске присутствовал брат лорда-управляющего, сэр Томас Кобгем, бывший товарищ Уайата. Он уловил отчаянные взгляды месье Шарля и догадался, что они значат (сэр Томас был тем понятливей, что имя его значилось в списке заговорщиков, составленном Ридольфи). Скрыть все дело не представлялось возможным, однако кое-что еще можно было поправить. Сэр Томас убедил брата отдать ему на два дня перехваченные письма, после чего, запечатав их в другой конверт, отослал их к Лесли.

Епископ Росский бросился с ними в испанское посольство с просьбой оказать ему содействие, ибо на следующий день письма вновь должны были быть в руках у лорда Кобгема. Вдвоем с посланником доном Жеро они решили заменить крамольные письма другими, так, чтобы никто не заподозрил обмана. Всю ночь они сочиняли письма об измене, которая не имела ничего общего с настоящим заговором; для пущей убедительности часть бумаг была написана шифром, найденным у месье Шарля. Приложив к письмам папскую буллу, Лесли еще до рассвета отправил подделки обратно в Дувр, а настоящие письма – к герцогу Норфолку.

Власти поддались на обман; однако месье Шарль был заточен в замке Маршальси. Лесли попытался вступить с ним в переписку, но его послание попало в руки тюремного начальства. Впрочем, молчание месье Шарля гарантировало епископу безопасность, так как письмо было зашифровано, а в самом факте переписки господина со своим слугой не было ничего преступного. И месье Шарль действительно заявил, что потерял ключ к шифру, а без него не может припомнить значение знаков. На всякий случай его перевезли в Тауэр и поместили в комнате Доброго лорда Кобгема, где месье Шарль вырезал на стене следующее поучительное предостережение: «Мудрые люди должны действовать очень осмотрительно, обсуждать то, что намерены сказать, осматривать то, что намерены взять в руки, не сходиться с людьми без разбору и в особенности не доверяться им необдуманно».

Его подвергли допросам с пытками. Месье Шарль выдержал истязания, но, не имея наклонности к мученичеству, нашел способ снестись с Лесли, прося посодействовать облегчению его участи. Лесли смертельно боялся, как бы у заключенного не развязался язык, но все, что он мог для него сделать – это послать в тюрьму мягкую постель, хорошую пищу и душеспасительные советы. Епископ заклинал месье Шарля не унывать и почаще вспоминать, каким испытаниям подвергались ради истины святые мученики.

Тем не менее, Елизавета добралась до тайны, которую скрывал месье Шарль, и не изломав ему костей. В то время в Тауэре содержался человек, на которого все его собратья по несчастью смотрели как на святого, Джон Стор, доктор канонического права. Заговорщик по натуре, он отрекся от родины и стал испанским подданным. Его захватили обманом во Фландрии, привезли в Лондон, судили и приговорили к смерти. До сих пор его спасало от виселицы лишь желание Елизаветы не пятнать кровью своего царствования.

Гуманное и остроумное средство выведать у месье Шарля истину основывалось на том, что они с доктором Стором не знали друг друга в лицо. Каждое слово обреченного на казнь доктора почиталось среди заключенных-католиков как Евангелие, и месье Шарль, подобно другим католическим арестантам, жаждал его духовного совета. Какова же была его радость, когда однажды ночью он открыл глаза и увидел у своего изголовья долговязую фигуру, назвавшуюся доктором Стором. Несмотря на предостережение, которое он сам же написал на стене своей тюрьмы, месье Шарль безоглядно поверил незнакомцу. Мнимый Стор убедил его, что королева уже знает шифр, поэтому ему надо выдать эту тайну, ставшую явью, и сделать вид, будто он желает перейти на сторону правосудия, – этим он сохранит свое тело от дальнейших мучений и, внедрившись в стан врагов, окажет услугу Марии Стюарт и церкви.

Следуя совету «святого мужа», на другой день месье Шарль выложил как на духу все, что знал. Его показания позволили увидеть обширность заговора, нити которого вели в Рим и Мадрид. Елизавета наконец отбросила мысли о милосердии. Целых двенадцать лет она не подписывала смертных приговоров, до тех пор, пока Мария Стюарт не появилась в Англии, а Папа не издал буллу об отлучении. Неудивительно, что английские поэты того времени называли свою родину «веселой Англией». Теперь начался железный век правления Елизаветы. Стор был повешен, Лесли подвергся домашнему аресту, а герцог Норфолк вновь поселился в Тауэре.

Бедняга Шарль же утешался тем, что покрывал стены башни Бошана своими изречениями: «Самый несчастный человек в мире тот, кто нетерпелив в невзгоде, ибо нас убивают не невзгоды, а наше нетерпение»; «Все обойдется для того, кто умеет ждать»; «Вздохи мои служат свидетелями моей скорби».

Но даже теперь, когда все доказательства измены Лесли были налицо, Елизавета все еще, обходилась с ним как с посланником царствующей особы (королева не признавала свержения Марии Стюарт и не принимала посланника короля Якова).

Между тем открывались все новые подробности заговора. Слуги Норфолка наговорили многое, а сам он, попав в Тауэр, досказал остальное. Томас Кобгем сознался в утайке писем, захваченных у месье Шарля. Стало известно, что таинственные цифры 30 и 40 означают Норфолка и Лесли. Советники Елизаветы ни за что не ручались, пока душа заговора – епископ Росский – будет находиться на свободе. Специалисты по государственному праву вынесли решение, что государь, который, подобно Марии Стюарт, законно отречен от престола, лишается всех прав царственной особы и что посланник, замешанный в заговоре, подобно Лесли, теряет право представительства. Епископ Росский наконец перекочевал в Тауэр, но Елизавета запретила его пытать или даже пугать пыткой.

Однако Лесли не знал об этом и чрезвычайно опасался за целость своих костей. Он заговорил, да так, что секретари едва успевали записывать за ним. Он открыл участие Норфолка в восстании Нортумберленда, сообщил о намерении мятежников захватить королеву и т. д. Как на исповеди, он обнажил не только свои тайны, но и секреты Марии Стюарт и в качестве ее духовника написал ей увещевательное письмо, заклиная не заниматься в будущем заговорами, а надеяться на Бога и на свою добрую сестру, королеву английскую.

Пока шло следствие, шотландский прелат расположился в Кровавой башне Тауэра со всевозможным комфортом. Поскольку он носил епископский сан, наместник сэр Оуэн Гоптон поначалу обращался с ним как с английским бароном, отпуская пятьдесят три шиллинга и четыре пенса в неделю на пищу и освещение для узника и шесть шиллингов и восемь пенсов на отопление. Однако затем наместнику надоело оплачивать содержание Лесли из своего кармана, и он объявил узнику, что тот должен сам платить по всем счетам. На этом благоденствие Лесли в Тауэре закончилось, ибо он не имел собственных средств. Страдая от лихорадки, подхваченной им зимой в промерзших комнатах своей темницы, он утешался тем, что выскабливал ножом на стенах повествование о своем заточении. Длинная латинская надпись, почти стертая временем, оканчивается его подписью и годом: 1572.

Из окон своей комнаты он мог наблюдать за казнью Норфолка, который поплатился жизнью за его откровенность. На эшафоте жених Марии Стюарт воскликнул:

– Я первый страдаю в царствование ее величества! Дай Боже, чтобы я был и последним!

Собравшиеся ответствовали ему дружным «аминь!».

Лесли сожалел о смерти Норфолка, но, кажется, полагал, что такой исход все-таки предпочтительнее супружеской жизни с Марией Стюарт. Доктор теологии Томас Уилсон, посещавший епископа Росского в Тауэре, передавал одну из их бесед: «Между прочим, он говорил мне, что королева, его повелительница, не уживется ни с каким мужем. Во-первых, она, сколько он понял, отравила первого мужа, французского короля; во-вторых, она согласилась на убийство второго мужа, лорда Дарнлея; в-третьих, она вышла замуж за его убийцу и хотела отделаться от него таким же путем; наконец, она помышляла о браке с герцогом, но и ему она недолго осталась бы верна, и вероятно, что жизнь Норфолка с нею была бы несчастлива». И честный доктор со вздохом прибавляет от себя: «Что за королева и что за посланник!»

Поскольку от Лесли нечего было больше узнавать, его выпустили на свободу и позволили уехать за границу.

Загадочная смерть Нортумберленда

Варфоломеевская ночь и создание во Франции Католической лиги герцога Гиза ободрили католиков, удрученных победным шествием по Европе учения Лютера и Кальвина. Узнав об избиении гугенотов, Филипп II рассмеялся от радости, а Папа Григорий XIII приказал петь в церквах Те Deum.[15 - Начало одной из католических молитв («Тебя, Бога, хвалим»).]

Англия вступила в период решительной борьбы за свою независимость: религиозную – от Рима и политическую – от Испании. Филипп II начал готовить «Непобедимую армаду» для вторжения на остров, герцог Гиз мечтал высадиться в Шотландии, чтобы освободить Марию Стюарт, а Папа отправил в Англию иезуитов для католической пропаганды и подготовки католиков к восстанию.

Около полусотни иезуитов тайно прибыли во владения Елизаветы. Самые способные и деятельные из них – Кэмпион и Персоне – занялись обращением английской аристократии и весьма преуспели в этом. «Предполагают, – доносил папский агент в 1580 году, – что в этом году в Англии число католиков увеличится на 20 тысяч человек». Стремление англичан слушать проповеди Кэмпиона было так велико, что, несмотря на награду, назначенную правительством за его голову, он проповедовал, не особенно скрываясь, на большом собрании католиков в Смитфилде. В списке обращенных дворян значились самые знатные фамилии королевства.

Успехи иезуитов вызвали панику в правительстве: страх превратил кучку миссионеров в целую армию переодетых шпионов ордена Иисуса. Власть ответила на проповедь католицизма террором. Последовали аресты всех католических священников и наиболее видных католиков. Парламентский акт 1581 года «Об удержании подданных ее величества королевы в должном повиновении» воспрещал служить мессы даже в частных домах, увеличивал штрафы за отпадение от англиканской церкви и признавал всех католических миссионеров государственными изменниками.

Террор на время подавил католическую реакцию. За иезуитами охотились как за дикими зверями и целыми партиями отправляли в Тауэр. Преследование велось так энергично, что Персонсу пришлось бежать, а Кэмпион был арестован в июне 1581 года и предан суду по обвинению в государственной измене. «Единственное наше преступление состоит в нашей религии», – таков был основной тезис его защиты, но он только еще больше раздражил судей. Кэмпион был признан виновным и казнен.

По утверждению католических историков, в последние годы царствования Елизаветы было казнено около двухсот священников; еще большее количество их погибло в тюрьмах от болезней. Это был конец религиозного компромисса – основы всей предыдущей политики Елизаветы. Но преследования дали импульс дальнейшему развитию идеи свободы совести, которая, в конце концов, стала главным вкладом Англии в теорию и практику христианских церквей Европы. «Во время Генриха, отца этой королевы, – писал один католический священник, – все королевство со всеми епископами и учеными людьми отрекалось от своих верований по одному слову тирана. А во времена дочери дети и женщины смело исповедуют свою религию пред судьями и отказываются сделать малейшую уступку, даже под угрозой смерти». То, что при Марии Тюдор делал протестантизм, теперь делал католицизм, а именно – он сделал религиозное чувство более глубоким и сильным, открыл в людях, дрожавших перед могуществом королевской власти, силу, превосходившую это могущество, разрушил чары, производимые монархией на ум народа. Корона утратила свой мистический ореол, когда «дети и женщины» стали смотреть на своего государя как на еретика. Национальная гордость и необходимость противостоять Испании еще поддерживали Елизавету, защищая ее от неизбежных последствий такого умонастроения, но после ее смерти королям сделалось очень неуютно на престоле.

Однако уже теперь наиболее ревностные из католиков начали строить планы убийства Елизаветы, планы, особенно страшные после недавнего успешного покушения иезуитов на жизнь герцога Вильгельма Оранского.[16 - Этот лидер восстания жителей Нидерландов против власти Испании был убит в 1584 году]

Лесли передал свою комнату в Кровавой башне Генри Перси, восьмому графу Нортумберленду (наследнику казненного главаря восстания против Елизаветы). Будучи католиком, он, тем не менее, честно исполнял свой долг, воюя против шотландцев и французов, и остался верен Елизавете даже во время восстания его брата, седьмого Нортумберленда. Но сэр Генри слишком доверял иезуитам, и они сбили его с честного пути. Тот самый человек, который еще недавно так славно дрался с шотландцами, сделался одним из преданнейших друзей Марии Стюарт. Трудно сказать, какой он добивался награды, – может быть, он, как и многие другие, просто подпал под чары шотландской королевы.

Королевский Совет, имевший шпионов у него в доме, отечески рекомендовал сэру Генри не отлучаться от домашнего очага. Впрочем, за исполнением этого пожелания следили не слишком строго, так что Перси мог спокойно разъезжать по своим владениям в Сассексе. Но сама мысль, что его пытаются как-то стеснить, возмущала его, и он стал еще внимательнее прислушиваться к словам своих искусителей.

По ночам сэр Генри часто беседовал с лордом Чарльзом Паджетом, одним из самых хитрых и опасных участников многих заговоров против Елизаветы. В этих беседах принимали участие также брат Чарльза, сэр Томас, и Уильям Шелли, один из католических друзей графа Нортумберленда. Втроем они наговорили много вздору о десанте герцога Гиза и шотландской королеве.

Перси не замышлял измены. Если бы Гиз высадился в Англии, сэр Генри первый пошел бы против него. Но граф был спесив и не мог спокойно говорить об упадке знатных родов и уменьшении их влияния в королевском Совете и парламенте.

Из этой довольно бесцельной и бессмысленной болтовни ловкие люди сплели сеть, в которой и удавили восьмого Нортумберленда, когда настало удобное время.

Один из заговорщиков, Фрэнсис Трокмортон, был схвачен властями и сознался в подготовке восстания в случае десанта войск герцога Гиза. Его арест заставил болтунов подумать о собственной безопасности, и Нортумберленд уговорил лорда Паджета бежать из Англии. С его удалением Перси считал себя в полной безопасности, но в один не слишком прекрасный день он, к своему удивлению, очутился в Кровавой башне под надзором сэра Оуэна Гоптона, и тут узнал, что его друг Шелли не только находится в соседней комнате, но и дал уже под пыткой показания. Роль Нортумберленда в заговоре остается неясной; возможно, Шелли рассказал мучителям не только то, что знал, но даже более того. По его словам, Чарльз Паджет привез Перси известие о том, что Папа провозгласил крестовый поход против Елизаветы, что герцог Гиз намерен ввести в Англию иностранные войска, что церковь рассчитывает на содействие католических баронов и, наконец, что Перси выслушал эти новости с одобрением. Между тем сам Паджет в частном письме к Марии Стюарт оценивал участие Нортумберленда в их делах гораздо более скромным образом.

Во всяком случае, Елизавета не торопилась привлекать сэра Генри к суду. Прошел целый год, а он все еще был пленником, ожидавшим приговора суда пэров. Однако открытому расследованию так и не суждено было состояться.