Фабрикант

– Двадцать? Скинуть? Чудны дела твои, Господи! – Коновалов покачал головой. – В былое время летний расценок против зимнего повышали, чтобы народ от земли на фабрику переманить, а тут скинуть!

– Утратили люди, которые на мануфактуре поработали, тягу к крестьянскому труду. Землю пахать не пойдут, – ответил на это гость. – Даже если работы нет, всё одно болтаться у фабрики будут и ждать, когда появится.

– Во-первых, что у нас торговли нет, не их вина. Хотелось бы, конечно, поболее за товар выручать, но и этого хватает. Как я к людям выйду-то? Что скажу: мне, Александру Петровичу Коновалову, денег мало, поэтому я двадцать процентов от обещанной мною оплаты себе забираю? Вот спасибо, осрамлюсь так, что потом не отмоюсь. А во-вторых, работники стакнуться и не выйдут к станкам-то. Сам ткать пойдёшь? Больше потеряешь, Михаил Максимович!

– Потому нам первыми стакнуться и предлагаю. Коли мы договоримся, люди долго бузить не будут, деваться то всё равно некуда. Живот, поди, кушать каждый день просит, недолго проупираются, а нам потом экономия какая! Если вы согласитесь, то с прочими фабрикантами дело обговорить легче будет, я всё одно всем предложу. Это же наши мануфактуры – нам плату назначать. Вы в почтенных летах уже, негоже вам перед каждым ткачом отчитываться. Хотят – пойдут работать, не хотят…, – Кормилицын развёл руки в стороны.

– Пасха закончилась, – задумчиво сказал Коновалов, – мы разговелись, а рабочие пост чуть не круглый год держат. Мясо только на праздники и видят. Куда уж расценок снижать? По моему мнению, живёшь сам – жить давай другим, иначе народ на улицах правду искать начнёт, громить всё вокруг. Привыкнут, что любой вопрос стачкой решить можно – потом не остановишь. На фабриках у нас работа тяжёлая, чего греха-то таить. Работник часто здоровье всё оставит, пока нам капитал зарабатывает. О своих людях и позаботиться нужно.

– Так им сколько не дай – всё мало. Ни один не скажет, что ему справедливо платят. Никто с наложенным взысканием не согласиться: не виноват он и всё. Вокруг все виноваты, а он, подлец, нет. Хотя сам, то браку наделает, то своровать норовит, то запьёт, то и вовсе пожар устроит. При этом, крайним себя никогда не считает, до последнего будет отпираться. Надоело работать, так на соседнюю фабрику уйдёт и наплевать ему будет, что у тебя на его станке нет никого. Раньше хоть не заплатить можно было, а с нынешним законом каждые две недели заработок выдай и не греши!

– На то ты и хозяин, чтобы эти проблемы решать. Только я думаю, что если с людьми по совести поступаешь, они также работать станут. Строгость тоже нужна, мы же хозяева, тут твоя правда. Предложение же твоё не от строгости, а от жадности.

– Нашли совестливых. У нас на Томненской фабрике, Александр Петрович, четыреста с лишком душ трудится. Мужиков половина, другая половина бабы да малолетние обоего пола. Я им целую колонию жилую выстроил: дома, казармы. Для детей отдельная казарма. Избы в соседней деревне для них скупил. Больницу построил, инструментом её оснастил. Казалось бы, живи да радуйся! Работа есть всегда, жильё под боком. Харчи – в фабричной лавке забирают и готовят артелью, если холостые. Семейные сами по себе столуются. Так ведь нет! Харчи в лавке заберут и тут же за бесценок продадут, а то и прямо на водку обменяют – у меня она не в заводе. Как летом жара наступает – ящиков с фабрики принесут, на берегу шалашей настроят и живут не в казармах, а там, пьянствуя в свободное время.

– Ну а чем им заниматься прикажешь? Колония – дело хорошее. Выстроил ты её, потому что там вообще пустырь был, кто бы к тебе работать без неё пошёл? Но после работы куда человеку деться? Никакого развлечения нет. Вот и бегут за водкой. Дело это, конечно, дрянное, но такова природа человеческая – к плохому более склонная. Её воспитывать надо, причём с детства. Заведи школу, чтобы малолетние не пьянство родителей видели, а полезному учились. Церкву выстрой, чтобы батюшка усовестивал.

– Они, господин Коновалов, бывает себя хозяевами чувствуют. Усовестишь их, как же… Захотим – будем работать, не захотим – не будем. На всей фабрике всего сорок прядильщиков и присучальщиков ещё столько же. Самая подлая порода. Загуляют – всем остальным работы нет, триста с лишком человек можно по домам распускать. И знают, мерзавцы, что от них вся работа зависит. С администрацией держаться дерзко. Как с такими быть? Я считаю, не грех и нам свою силу показать, мы на наших фабриках хозяева!

– Неужели и этим прядильщикам расценок снизишь? – поинтересовался Коновалов-старший.

– Им не буду. Убегут на другую фабрику или озорничать начнут. От тех я слишком зависим. А здешним бежать некуда, у соседей работников хватает. Но не худо бы было в вопросе оплаты труда нам единую позицию занять, чтобы ощущали, кто тут главный.

– Никанор, а ты согласен? – Александр Петрович посмотрел на старика, тихо сидящего в углу. Тот лишь пожал плечами.

– Мы с Никанором Алексеевичем вместе это решение приняли, – ответил за него Кормилицын.

– Воля твоя, Михаил Максимович, но я такого делать не буду. На моей фабрике многие уже десятки лет работают. Никто тебе не скажет, что Александр Коновалов когда-нибудь слово своё нарушил или не заплатил обещанного. И ты ещё раз всё взвесь – не выйдет из твоей затеи ничего хорошего.

Видя, что толку от разговора не будет, Кормилицын умолк. Коновалов с Разорёновым повспоминали былое. Наконец гости откланялись.

– Другие согласятся расценки понизить? – спросил Саша у деда, когда коляска Разорёнова скрылась вдалеке.

– Не думаю, нужды в этом большой нет, а выгода сомнительная. Соседи не первый год мануфактурным производством занимаются. Люди все опытные и осторожные. Думаю, они сначала посмотрят, что из этого выйдет, а потом уж и решат. Торопится Михаил, хочет всё и сразу. Боится, видимо, что другие его обойдут, вот и спешит прядильную фабрику скорее восстановить. А может ткацкую расширить. Наша фабрика в Бонячках тоже ведь сгорела, аккурат в год твоего рождения, на масляной неделе. Дни нерабочие были, чего полыхнула, так и не поняли. Не застраховал я её тогда. Может и вправду сама, а может и помог кто, до сих пор не знаю. Долго я её восстанавливал, потихоньку, шаг за шагом. Кабы не тот пожар, и у нас бумагопрядильное производство завёл бы уже, но Господь по-другому рассудил. И видишь, не хуже вышло.

– Чего гости предлагали? – спросила Екатерина Ивановна, тихонько вернувшаяся к мужчинам.

– Безделицу какую-то, – ответил Александр Петрович.

Саша живо пересказал маме содержание разговора.

– Как Никанор Алексеевич своё предприятие зятю доверил? Михаил Максимович купец грамотный, но уж очень … своеобразный, – женщина обняла сына и прижала к себе. – Вот Саша у нас умный и серьёзный растёт, такому семейное дело доверить не страшно.

– Кому ещё Никанору было фабрики передать? Две дочки в младенчестве умерли, только Татьяна выросла во здравии. Больше наследников нет. Зять хоть из фабрикантов, пусть и мелких. У нас по этой части забот больше, чем у государя-императора. Тому чего? Преставился ко Господу, а кто после тебя править будет – всё в законе прописано: или старший сын, или младший брат, а уж какой он правитель окажется – это как повезёт. А своё дело абы кому не передашь. Сколько мне ещё отмерено – я проработаю, здоровье бы было. Потом на Ивана всё оставлю, да ты ещё присмотришь, а там и Саша подрастёт. Вот пусть и распоряжается. Толк из тебя, внучок, выйдет, здесь я согласен.

– Ты до ста лет живи, – Саша наклонил голову, чтобы дед не увидел заблестевшие в глазах слёзы.

– Постараюсь, внучок, постараюсь. – Александр Петрович грустно улыбался. – Я и так славно пожил. Как в Псалтыри сказано: «Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет, и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро». Мне семьдесят семь уже. Спасибо Господу, силу телесную и разум пока не отнимает.

– Почему они вам решили такое предложить? – Екатерина Ивановна осторожно увела беседу от грустных тем. – С подобным бы лучше обратиться к … более бережливым.

За столом раздался дружный смех. Все поняли, что речь идёт об известной купеческой династии, жившей неподалёку. Богатейшие люди, зарабатывавшие торговлей, мануфактурным производством и много ещё чем, отличались какой-то неумеренной скупостью. Мальчик навсегда запомнил историю про голубей, которую о них рассказывали. Не давало купцам покоя, что в их конюшне помимо лошадей, овёс охотно клюют голуби, чувствующие себя там, как дома. Расход-то возрастал. Проблема была серьёзной: голубь – птица особая, олицетворяющая Дух Святой. Вредить ему нельзя. Решено было бесполезных едоков отловить и увести подальше, за десяток вёрст, к другой фабрике. Через несколько часов птицы были в родной конюшне. Попытку повторили. На этот раз увезли совсем далеко, но и это не помогло – они вернулись. Посетовав друг другу на посланцев Святого Духа, купцы с незваными едоками смирились.

Уже совсем стемнело, видимый мир заканчивался вместе со светом керосиновой лампы на столе, дальше всё утопало в темноте, словно там и не было ничего, а во всей вселенной есть лишь луна со звёздами, да трое собеседников, сидящих у самовара. Идиллию прервал чей-то смущённый кашель из тьмы у калитки.

– Александр Петрович, прощения прошу за беспокойство. Телефонировали из Бонячек, заработала фабрика. Без происшествий обошлось, – сторож Каменской фабрики двигался к свету веранды.

Телефонная связь между фабриками Коновалова появилась не так давно, и сторож относился к нововведению со всей серьёзностью и ответственностью – если случалось принимать звонок ему, то докладывать о нём Тимофей Архипович спешил тотчас лично хозяину, невзирая на время суток, словно государев указ.

– Дедушка спать ушёл, Тимофей Архипович. – Саша подмигнул деду, настроение его было хорошим.

– Уйдёт он, рассказывай. Пока всё не узнает, спать не ляжет. – Он подошёл к столу и увидел Александра Петровича, сидящего в кресле. – Доброго вечера, Ваше степенство. Ишь внучок выдумал – спать, говорит, ушли. Да нежели такое бывало когда?

– Спасибо, Тимофей Архипович. Завтра туда поедем, посмотрим всё. Сашу тоже спозаранку разбужу, чтобы со мной ехал. Будет знать, шутник.

– Пойду свою службу дальше справлять. Доброй ночи всем. – Тимофей Архипович отошёл буквально два шага и растворился в темноте, даже силуэт его был неразличим.

– Мне Тимофей сказал, что ты днём на фабрику сюда ходил. «Внучок Ваш нынче прибегал, все цеха обошёл», – говорит. Чего ходил-то – дело пытал аль от дела лытал? – спросил дед у Саши.

– Посмотреть ходил. Всё огромное, а пустота, народу нет никого. Машины словно спят, тишина такая – каждую муху слышно. А уже завтра всё загудит, и люди везде заснуют. Нынче ходишь и представляешь, что затерянный город нашёл или забытую цивилизацию. Но неуютно там, фабрика как мёртвая.

– С Божьей помощью заработает завтра. Отдохнули, попраздновали, пора к делам возвращаться. Значит, со мной завтра поедешь, Александр, – купец вмиг сделался серьёзным. – Везде вместе пройдём, послушаем, как дела обстоят. Привыкай потихоньку. А ты, Катерина, здесь на мануфактуру сходишь, проверь всё. А сейчас спать пора, завтра дела ждут.

Сноха послушно кивнула, Саша встал из-за стола неохотно, жаль было, что вечер закончился, но спорить с дедом бесполезно – спать, так спать. Только Маркиза не послушала хозяина и шмыгнула в ночную темноту по своим делам.

Утром поднялись рано. Кухарка Матрёна собрала на стол. Позавтракав, стали собираться по делам.

– Катерина, телефонируй в Бонячки, что мы приедем, – напутствовал Александр Петрович сноху, собравшуюся на фабрику в Каменке. – Думаю, на несколько дней там останемся.

День был солнечный и тёплый, домчались быстро. Проехать решили через село Тезино[7 - Сейчас город Вичуга Ивановской области.], где Михаил Кормилицын на мануфактуре тестя решил понизить расценки. На тамошней главной площади было многолюдно. Народ шёл на фабрику получать новые расчётные книжки, подтверждающие наём на работу на ближайшие полгода до праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Пёстрая толпа сновала туда-сюда, но часто хаотичное движение замирало – люди останавливались, обсуждая какие-то новости. Известия, по-видимому, были нерадостные, поскольку разговоры о них были тихими, как на похоронах. Люди выглядели озадаченными и озлобленными. Кучер правил, умело раздвигая людской поток перед повозкой. Вокруг, несмотря на ясную погоду, было как-то мрачно. Только выехав из Тезина, путники почувствовали, как гнетущее ощущение покидает их.

Через три версты были их родные Бонячки. Коляска бойко катила по знакомой улице. Мимо мелькали дома жилого квартала, построенного Александром Петровичем для своих работников, больница, школа и церковь. С другой стороны дороги зеленел роскошный, ухоженный парк.

– Н-да, разрослись наши Вонячки, – в задумчивости сказал купец.

– Ты почему так Бонячки обзываешь? – улыбнулся Саша.

– Это не я, – Коновалов-старший посмотрел с деланой простотой, хотя глаза были хитрыми. – Комиссию давным-давно в наши места прислали реестр поселений составлять. Вот они ходили и записывали: как называется да сколько дворов. Так и до нас дошли. Стали про всё это у крестьян местных расспрашивать, а те в ответ только «Ась?» да «Чаво?». Местные пришлым казённым людям никогда не доверяли. Переписчики рукой махнули и записали «Вонячки».

– Почему Вонячки? – внук смеялся в голос.

– Тогда здесь была глухая деревенька – всего-то два десятка дворов, да красильное заведение твоего прадеда Петра. Ткань едкими разными красителями отделывали, потом в ручей всё сливали, вот и пахло некультурно. Гости носы поморщили, а потом так и обозвали сообразно запаху. Никому и дела не было до того, что они в своих книжках накарябали. Много лет спустя эта оказия обнаружилась. Фабрика солидная, а где находится и сказать-то неловко. Хлопотать пришлось, чтобы благозвучное имя дали. Появились «Бонячки».

Коляска остановилась перед фабрикой. Трёхэтажное краснокирпичное Г-образное здание с ровными рядами окон было со всех сторон облеплено разнообразными пристройками и сарайчиками. Архитектура впечатляла не изысканностью, а масштабом на фоне окружающих домов. Во дворе кипела привычная деловая суета. Гул работающих станков за стенами был еле слышен. Александр Петрович сразу погрузился в привычный мир. Обходил цеха, слушал доклады управляющего и мастеров, перекидывался парой слов с многочисленными работниками. Саша удивлялся тому контрасту, который представляла нынешняя бурлящая фабричная жизнь вчерашней тишине пустой мануфактуры, куда он ходил в Каменке. Хотя сейчас и там всё так же. Затем с удовольствие обедал в здании правления в директорском кабинете, поговорил по телефону с мамой. Вечером гуляли с дедом по саду, разбитому Александром Петровичем у фабрики. Погода стояла тёплая, днём было даже жарко. Служащие мануфактуры тоже не спеша совершали моцион по тенистому парку, ярко украшенному молодой зеленью. День промелькнул незаметно.

Назавтра Александр-младший готовился к итоговым экзаменам. Хотя он и числился учеником костромской гимназии, занимался, в основном, дома с приходящими учителями, а в Кострому ездил для подтверждения знаний. Дед ещё рано утром ушёл на фабрику. Мальчик был способным учеником, поэтому учителям не приходилось тратить много усилий и времени для объяснения необходимого материала. После гимназических занятий Александр Петрович приставлял внука к какому-нибудь служащему фабрики, чтобы Саша помогал ему в работе. Юноша постигал на практике все особенности фабричного производства: ведение учёта выработки товара, расхода материалов, начисление заработка, организацию отгрузок и поставок и ещё множество незаметных, на первый взгляд, тонкостей, которые позволяли огромному предприятию работать слаженно, словно часовой механизм. Работники понимали, что в помощниках у них наследник мануфактур, поэтому поначалу старались не очень загружать его своими обязанностями. Александр Петрович был однажды невольным свидетелем сцены, когда учётчик принёс своему юному помощнику чаю и продолжил свою работу, интересуясь у Саши не надо ли тому чего-нибудь ещё. Внушение было кратким, но суровым. С той поры ему приходилось трудиться по-настоящему. Вечером, после телефонного разговора с Каменкой, два Александра вышли из здания фабричной конторы. Погода была такой же тёплой, как накануне, только изредка налетал прохладный ветерок, напоминая, что лето ещё не полностью вступило в свои права. Они пересекли дорогу перед фабрикой и сели на скамейку у входа в парк.

– Как поработал? Что нового узнал? Или опять чаем со сладостями за счёт наставников баловался? – дед постоянно припоминал Саше тот случай, когда вместо работы его с почётом усадили отдыхать.