Сибирский фронтир

– А то уж моя печаль, Ефим Семёныч.

Со следующего дня начались ускоренные курсы коммерции. Погашение купеческого долга съело почти все сбережения, но я за ценой не постоял, посчитав, что на образовании в моей ситуации экономить глупо.

Брагин отнёсся к обучению добросовестно. Рассказывал о ценах, о ярмарках, о регистрации компаний и составлении бумаг, о кредитах, о бюрократии и путях преодоления оной. Он отвечал на любой вопрос обстоятельно, а потому вместе с экономикой преподал и некоторое представление и о жизни вообще.

Эти знания не были лишними. Жить под чужой личиной оказалось вполне безопасным делом, однако, я жаждал избавиться от формального рабского статуса, получить полную легальность и вдобавок максимальную свободу, насколько она возможна в этой погрязшей в рабстве эпохе.

***

Вообще говоря, свобода понятие слишком затёртое. Ушлые парни утащили его в область философии и политики, а известно, во что может превратить умелый философ, тем более политик самое простое понятие. Ставить на столь зыбкий грунт краеугольный камень человеческих отношений – напрасная трата сил. Общего аршина свободе не придумали, у каждого думающего человека сформировалась своя довольно субъективная мера.

Зато некоторые из частных случаев свободы имеют вполне конкретное наполнение. Вот, например, свободное ношение оружия представляется мне весьма полезной свободой. Даже оставляя в стороне элементарную самооборону, я убеждён, хамство чиновников, ментов, бизнесменов сразу пойдёт на спад, если они будут помнить, что в кармане клиента может оказаться пресловутый Кольт.

Или, скажем, свобода передвижения. Понятие более чем конкретное. Это не какая—нибудь мелочь, связанная с перемещением в пространстве физического тела, это ключ к свободе вообще. Возможность покинуть тот порядок, который не по нутру. Отправиться на поиски лучшей доли. Как говорится, проголосовать ногами.

В своё время мне посчастливилось познать абсолютную свободу именно в аспекте передвижения. Я игнорировал границы, таможни, санитарные кордоны, плевал на визы и ваучеры, мне не приходилось доказывать посольским чиновникам свою кредитоспособность, лояльность, покупать медицинскую страховку и бронировать гостиницы. Гуляя по старой Москве, я с жалостью смотрел на людей, что убивали время, простаивая в безумных утренних очередях в консульские чистилища. Многие из бедолаг приезжали за тысячи километров, чтобы получить штамп или наклейку в паспорт.

Всё это издевательство считалось завоеванием свободы, потому что десятилетием раньше выехать из страны для обычного человека было попросту невозможно, а система прописки делала затруднительной и внутреннюю миграцию. Однако всё познаётся в сравнении. В том времени, где я собирался действовать, передвигаться по собственной стране было ещё сложнее.

Не случайно синонимом рабства в России стало крепостничество, то есть в само название явления вынесено именно лишение свободы передвижения. Все остальные прелести, вроде барщины, хозяйского суда, работорговли следуют как приложение.

Но несвобода вовсе не стала уделом только лишь зависимых крестьян. Высшее сословие хоть и считалось привилегированным, свободы имело не больше своих рабов. Дворян обязали служить короне, а она эта корона подчас распоряжалась ими не лучше чем сами они мужиком. Монахов, священников заперли в храмах и монастырях, мещан прикрепили к посадам и слободкам, инородцев к станам, стойбищам. И лишь небольшая прослойка общества получила относительную свободу в силу так сказать профессиональных обязанностей.

***

Изначально нацелив себя на купечество, я решил потолкаться и среди прочих свободных сословий – ямщиков, отставных солдат, корабельных работников, дабы восполнить пробелы образования и попытаться нащупать возможность легализации.

На подходе к почтовой станции, я обнаружил слежку. Носатый парень, что топтался за мной на ярмарке, сменил красную рубаху на серую и работал теперь осторожно. Только нос, какому позавидовала бы вымершая птица дронт, выдавал топтуна.

Спина заныла, вспомнив удар дубиной. Правда, среди тех ублюдков носатого парня не было. Да и зачем бы разбойникам ходить за мной по ярмарке. Нет, не разбойник он. И не полицейский. Опять гоблины, чтоб им сгореть.

Нырнув в переулок, я слегка пробежался. Ошибка – бегущий человек привлекает внимание. Народ косился, шарахался, заглядывал за спину, ища взглядом погоню. Мне повезло, что в руках не оказалось какой—нибудь курицы или поросёнка, и никто не крикнул «держи вора» хотя бы ради смеха. С крадеными документами я мог залететь в каталажку надолго.

Любопытно, где они свили гнездо? Должен же у них быть какой—нибудь штаб в этой эпохе, командный пункт, полевое управление. Не наведаться ли в Питер, на ту самую линию, где уже наверняка стоит особнячок, в котором мне удалось отследить гоблинов двести пятьдесят лет спустя?

А с другой стороны, зачем мне опять ввязываться в опасные игры? Прежний раунд закончился завтраком с динозаврами. Следующий может отправить меня к трилобитам. Нет, пусть они мутят свои дела в Питере. Ловят авантюристов из будущего, пробивающихся к трону, или какие там задачи стоят перед гоблинами? Может они сами дёргают за ниточки истории и опасаются лишь конкуренции? Лезть в это дело я не желал.

Проскочив очередной перекрёсток и свернув на какую—то улочку, я перешёл на шаг, а потом вовсе остановился. Улочка походила на деревенскую. Одноэтажные бревенчатые домики с задраенными ставнями окнами, пыльные деревца, куры. Сложно прикинуться шлангом в эдакой пасторали. Ни витрин, какие можно разглядывать, ни архитектурных достопримечательностей, ни щита с городской газетой. Стоящий посреди улицы человек выглядел столь же подозрительно, как и беглец. Поэтому, я уселся в сторонке на бугорок и стал ждать.

Прошло четверть часа. Топтун не появился. Подозрительных чужаков на улочке тоже не прибавилось. Пара прохожих в мою сторону даже не взглянула. Адреналин скис, нервы сыграли отбой. А была ли слежка? Город—то небольшой, встретить знакомую рожу здесь в порядке вещей. Мало ли какие дела у парня? А если он и следил, но знает, что я поселился у Брагина, то легко найдёт меня вновь, без суеты и погони. Зачем я вообще побежал? Экскурсия к ямщикам не тянула на секретную агентурную встречу, чтобы непременно сбрасывать хвост.

Как оказалось, визит к ямщикам не потянул и на экскурсию. Возле почтовой станции их собралось десятка два. Кто—то расположился на экипаже или возке, кто—то стоял возле распряжённых лошадей, а некоторые прохаживались взад—вперёд только с хлыстом за поясом. Со двора доносилась брань, звон железа и ржание, но работники вожжей и хлыста не обращали на суету внимания. Меня поначалу встретили приветливо, загалдели, засыпали вопросами и фирменными прибаутками, вроде классического «Эх, прокачу!». Однако, узнав, что кататься я не собираюсь, быстро потеряли интерес и вернулись к праздности. Они походили на таксистов, ловящих клиента возле станции метро или вокзала. Ну, как если бы те разгуливали, кто с рулём, кто с запаской.

– Врёшь! – раздалось со двора. – Вот этой вот рукой, стервец, пришибу!

– Кто это у вас лютует? – спросил я, пытаясь завести разговор.

Ближайшая лошадь повернула в мою сторону морду, словно желая ответить. Человеческая речь ей, однако, не давалась, а ямщики солидарно проигнорировали вопрос.

– Комиссар, – неохотно бросил один из них поле затянувшейся паузы, и словно устыдившись проявленной вежливости, тут же заинтересовался колесом повозки. Разве что не попинал его, как заправский дальнобойщик.

Дальнейшие попытки вызвать ямщиков на разговор упирались в доморощенный кодекс молчания. Они держались замкнутой кастой и посматривали с подозрением на всякого чужака.

Потратив зря полчаса я, в конце концов, плюнул, и в отместку заподозрил ямщиков в сотрудничестве с полицией, сказать о чём вслух, впрочем, посчитал лишним.

Дембелей искать не пришлось. Облачённые в остатки ветхих мундиров, они крутились возле церкви, в двух шагах от почтовой станции. Большей частью это были калеки – кто без ноги, кто без руки, а иные, что сохранили конечности в полном комплекте, пребывали в глубокой старости. Ветераны доживали деньки, зарабатывая мелким ремеслом или прося подаяния, и видели мало проку в обретенной свободе. Получив на круг горсточку меди, говорили с большой охотой. Межу воспоминаниями о каком—то по счёту крымском походе, где солдаты империи потеряли молодость и здоровье, они поведали о тяжёлой жизни в отставке и с явной завистью вспоминали собратьев, каким хватило ума пристроиться в полках. Становиться отставным унтером как—то сразу расхотелось. К тому же я понятия не имел, как добыть пресловутый «апшит».

– А кому на Руси жить хорошо? – риторически вопросил я и отправился к пристаням.

Спускаясь к Волге, я вновь приметил носатого парня. Тот оставил меня без внимания, о чём—то дотошно расспрашивая молодую женщину. Якобы по своим делам здесь оказался. Так я и поверил. Но спина больше не ныла, а я поумнел и в бега не ударился. Чёрт с ним, пусть следит – дырку в затылке не высверлит.

На берегу мне улыбнулась удача. Среди матросов, травящих байки в ожидании то ли разгрузки, то ли погрузки, я неожиданно услышал знакомую мордовскую речь. Ну, народ—то мне не чужой, земляки можно сказать. Выудив из памяти пару аутентичных фраз, а из кармана фляжку с водкой, я быстро сошёлся с земляками. Оба они оказались крещёными, оба отзывались на Николая, оба поведали много интересного о собственной судьбе, в которой, как водится, отразилась эпоха.

Кроме прочего выяснилось, что даже на Волге ещё существовал кое—где институт ясачных людей. Мордва, марийцы, чуваши частью платили подати как обычные дворцовые крестьяне, а частью платили ясак. Конечно, они почти не охотились за мехами – хорошего пушного зверя повыбили из волжских лесов столетием раньше, а потому их обязательства перед казной сводились к определённой службе или к добыче мёда.

Так вот, договориться с князцами в этих ясачных анклавах, чтобы попасть в туземные списки, оказалось вопросом хорошей мзды. После чего, заделавшись туземцем, не составляло уже труда расстаться с только что обретённой семьёй и выйти из ясачных людей в мещане. Для этого следовало всего—навсего получить согласие общины (то есть всё тех же князцов) и выплатить определённую сумму отступных. А уж из мещан открывалась прямая дорога в купцы.

Для полноты картины я решил потолкаться среди босяков, толпящихся возле трактира Василия Михайловича. И неожиданно нос к носу столкнулся с Копытом.

– Ты—то мне нужен, – сказал я, сразу забыв о босяках.

– Значит, повезло тебе. Я на недельку всего—то в Нижний заскочил.

Лоточник улыбался вполне добродушно. Имел он отношение к давешнему нападению или нет? Сейчас я нуждался в помощи и ради неё оставил подозрения.

– Значит, повезло, – согласился я.

– Что за дело?

Спросив, он двинулся прочь из толпы, продолжая улыбаться знакомым, но так, что никто из них не потянулся следом.

– Тут один парень носатый за мной увязался, – сказал я, посчитав дистанцию от трактира достаточной. – Я его ещё на ярмарке приметил. Вынюхивает что—то, высматривает. Очень уж докучает.

– Грех на душу брать не стану, – сказал Копыто серьёзно. – Но если желаешь, с человеком полезным сведу.

– Да нет, – отмахнулся я. – К чему эдакие страсти. Всё что мне нужно, это проследить за ним. Посмотреть где живёт, на кого работает. Понять хочу, зачем я ему понадобился.

Отказав себе в желании наведаться на Васильевский остров, я всё же захотел прояснить ситуацию в Нижнем Новгороде. Как—никак здесь расположилась моя тыловая база и лучше её обезопасить.

– Проследить можно, – согласился Копыто. – Когда, где?

– Да сейчас и покажу его.

Это я поспешил. Носатый как назло куда—то пропал. На берегу его не оказалось. Мы с Копытом потратили весь вечер, рыская по городу. Ничего.

– Завтра, может быть повезёт, – вздохнул я, прощаясь.

– Может быть, повезёт, – согласился Копыто.