Сибирский фронтир

– Да. И этот барьер отделяет вас, условно говоря, от начала живой традиции. От трёх поколений предков, встреча с которыми может привнести слишком серьёзные возмущения в систему. Самый старший из ваших прадедов родился в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Считайте этот год чертой, за которую вы не можете переступить.

– Бред! Какая тут к бесам живая традиция? Оба моих деда сгинули в генеральских забавах сорок второго года, не оставив ни писем, ни фотографий, ни орденов, а прадедов я и вовсе знаю только по именам, которые без лишних затей вывел из отчеств дедов и бабок.

– Вы вполне могли сделать её живой, если бы добрались. Но суть не в этом. В большинстве случаев попытки возвращения будут просто безрезультатными, подобно прежним вашим экспериментам с набережными. Однако вы показали отменные способности обходить преграды, и не исключено, что рано ли поздно вашей интуиции удастся нащупать лазейку. Так вот в этом случае вы, скорее всего, погибните.

Он замолчал, напустив на себя скорбный вид, словно уже стоял перед гробом. Мне тоже стало не по себе. Не очень приятное ощущение, когда вдруг осознаёшь, что до сих пор прогуливался по минному полю.

– Понимаю, – кивнул я. – Стало быть, ваша контора нечто вроде полиции времени? И там, на означенном рубеже меня ожидает проволока под током и надпись «Каждому своё» на воротах?

– Примерно так, – его ничуть не тронули намёки. – Только мы никакая не полиция, мы вообще чаще наблюдаем, изучаем, чем действуем. Время достаточно мощная система, чтобы нуждаться в чьей—то защите. Оно способно само защитить себя.

– А вот вы, вы сами тоже поселитесь в прошлом или всё же собираетесь вернуться? – ехидно заметил я. – Или ваши прадеды никогда не рождались? Стоп! Кажется, догадываюсь. Вы из будущего, если считать моими мерками. И находитесь в такой же ссылке, что и я, только вдобавок ишачите на контору. Оказались достаточно предсказуемы для специфики её работы?

Он оставил мои догадки без комментариев.

– Существует ещё одно ограничение. Не пытайтесь вернуться в прошлое. Даже на день, даже на час. Тут нет особого риска для жизни, просто вас вынесет обратно в юрский период, а то и куда подальше, и вырваться оттуда будет гораздо сложнее, чем в первый раз. Так что мотаться туда—сюда, узнавая детали и имея возможность на них повлиять, не получится. Это слишком опасно для такой тонкой структуры как время. Оно не потерпит попыток перекроить себя.

До сих пор я карабкался по пролётам веков и ступенькам лет только вверх. Или вперёд. Возвращаться не приходило в голову. Оказывается, это ещё и рискованно. Но что—то в словах посланца таинственной конторы меня настораживало. Время! Он рассуждал о нём как—то странно. То представлял мощной системой, какую и лбом не прошибёшь, то тонкой структурой, которая поддастся, ткни только пальцем. Нет, правда, человек может разбить сады на месте пустыни, но способен ли он перекроить пространство как таковое? А время?

– Знаете, мне показалось, что вы говорите не о времени, а об истории. Это на неё можно повлиять, обладая знанием будущего, но время нечто нейтральное, оно лишь носитель информации, а не сама информация.

– Вы так полагаете оттого, что по—прежнему относитесь ко времени как к измерению. На самом деле все сложные системы взаимосвязаны.

– Ну, так объясните. Что вы, в конце концов, теряете?

– Как же вам объяснить, если вы не владеете нашим понятийным аппаратом. Эту теорию, если переложить её на вашу математику, мог бы, наверное, понять Эйнштейн, Тесла и дюжина людей им подобных. Не больше. В той же степени, в какой люди понимали их собственные теории.

– Воспользуйтесь аналогией.

Гость усмехнулся.

– Аналогии весьма зыбкий путь познания. Они приводят к ложным интерпретациям.

Его интонации показались мне чересчур менторскими.

– Зато аналогии упрощают понимание, – возразил я.

– Слишком упрощают. Метафора хороша в литературе, художественный текст она украшает, а когда украшают аналогиями науку, эта последняя превращается в эссеистику, а то и в профанацию. Лучше я воспользуюсь примером. Поймёте или нет суть важно. В конце концов, вам это и не нужно.

Гибель динозавров, которую вы считаете грандиозной катастрофой, была всего лишь собственной проблемой эволюции, как и кислородная катастрофа сине—зелёных бактерий, и эволюция проблему решила в присущей ей жестокой манере. А вот события на первый взгляд куда меньшие по масштабам способны потрясти всю систему в целом, ибо выходят за рамки одной составляющей. Вы, может быть, слышали о парадоксе, когда по так называемому Берингову Мосту в Америку из Азии перебрались люди, крупные млекопитающие, птицы, растения, пресноводные рыбы, кто угодно, но только не насекомые?

– Никогда не слышал.

– Поверьте на слово. Так вот, переселение насекомых и являлось неким слабым звеном системы. Оно приводило к слишком большому возмущению. Не только экосистемы, но вообще системы времени—пространства. А она стремится к равновесию, и достигает его самыми разнообразными средствами. В упомянутом случае вмешательства не потребовалось, природа создала своеобразный фильтр и азиатские насекомые плейстоцена не переселились в Америку.

– И чем они могли грозить, эти ваши полчища насекомых?

Я улыбнулся, вспомнив как давил «бабочек Бредбери».

– Вычислить подобное трудно, так как цепь взаимосвязанных событий длинна. Чем угодно могли грозить, например, вспышкой сверхновой.

– Астрология какая—то, – фыркнул я.

– Астрология – одна из ранних интуитивных догадок. Правда, её сильно исказили последователи. Ведь люди влияют на звёзды ничуть не меньше, чем звёзды на людей.

– Хм.

Мы помолчали.

– Кстати об истории, – сказал он. – Хочу дать один совет… скажем так, от себя. Не пытайтесь изменить её ход. Я знаю, у мальчишек—идеалистов вроде вас руки чешутся. Дай им что—нибудь перекроить в прошлом. Выйти с «Шилкой» против орды, или на атомном авианосце против убогих японских торпедоносцев. Покрошить негодяев в капусту.

– У меня нет авианосца, – заметил я. – Даже «Шилки» нет.

Рука предательски дёрнулась, чтобы проверить пистолет.

– Неважно. Главное не то, что есть на руках, а то, что шевелится в голове. Политический проект – любимая игрушка мужчин. А путешествие во времени позволяет реализовать самые крутые амбиции. Вернее создаёт иллюзию такой возможности.

– Ага. Тоже колючая проволока? Опасаетесь возникновения какой—нибудь чёрной дыры или просто блюдёте геополитическое равновесие?

– Мой совет касается не ваших желаний, и не ваших возможностей. Мы, конечно, присматриваем за так сказать сильными времени сего и за их окружением. И серьёзное вмешательство, которое угрожает космическим или экологическим катаклизмом, всегда готовы пресечь. Но я посоветовал вам не лезть в исторический процесс, чтобы голову не сложить раньше времени.

– Я, знаете ли, сам никуда не лез. Это вы меня пропихнули в прошлое. Не забыли? Постойте—ка. Только что вы утверждали, будто такая мощная система сама справится с любым вмешательством. Чего же тогда пресекать?

– Всё просто. Большинство проблем решаются на «локальном» уровне. У Вселенной свои заботы, у эволюции свои, а кому, как не людям, снимать проблемы, так сказать, исторического характера.

– Однако вы заставили меня задуматься, – осторожно заметил я. – Хм. Слушайте, ведь моё пребывание здесь само по себе влияет на ход истории, или нет? Вы что же, предлагаете мне стать холопом, записаться в крепостные крестьяне и остаток жизни пахать на барина? Просто, чтобы народ не смущать? В таком случае лучше верните меня к динозаврам.

– Боже упаси! – улыбнулся собеседник. – Я же вам объясняю. Отдельному авантюристу пробиться на уровень, с какого можно влиять на ход истории, практически невозможно. Чтобы поколебать инерцию социума нужно сидеть на троне или, по крайней мере, рядом с ним. Причём сидеть долго и напряжённо работать, рискуя получить от оппонентов яд в кубок или клинок в спину. А в иные времена и короны на голове недостаточно. Вы обладаете общими сведениями о прошлом вот и пользуйтесь на здоровье или вернее сказать себе на корысть. Но конкретные знания обрывочны и не системны. С помощью них вы всё равно не сможете ничего изменить. Подумайте сами. Паровую машину вам не соорудить, двигатель внутреннего сгорания тем более. Но даже обладай вы нужными знаниями, инерция социума будет препятствовать любым попыткам. Пока общество не готово воспринять новацию, вы обречены.

Я вовсе не собирался потрясать мироздание, но мне почему—то захотелось заспорить, мол, ещё поглядим…

Возразить не получилось. Ухо, перестав стучать топором, направился в дом, и собеседник поднялся из—за стола.

– За сим, желаю удачи! – сказал он. – Надеюсь, нам не придётся встречаться снова. Ибо это означало бы, что вы перешли рамки дозволенного.

Мне захотелось остановить его. Ещё о многом хотелось спросить, да хотя бы просто поговорить с человеком, с которым можно поговорить. Но гордость наступила на горло. Я промолчал.

***

Когда гость ушёл – не растворился в воздухе демоном, но проволочился собственными ногами до выхода – на меня сперва накатила тоска, но скоро она сменилась злостью пополам с азартом. У меня возникло желание нахулиганить. Поменять местами какие—нибудь артефакты, пробраться в монастырь и напутать летописные даты, попросить у хозяина ночлежки бумаги, чернил и закопать во дворе бутылку с письмом «Вам в коммунистическое далеко…". Все эти безумства промелькнули в сознании грозовыми разрядами. Но затем, вдохнув воображаемого озона, я успокоился. И задумался.

Проклятье! Гоблин нагромоздил столько противоречий, что мозги вскипели, отказываясь осмысливать информацию. Почти каждая следующая его фраза дезавуировала предыдущую. Не имея возможности уследить за всеми зигзагами по ходу беседы, я сделал несколько воображаемых закладок. В тех местах разговора, над которыми решил подумать как—нибудь позже.

Прежде всего, следовало обмозговать категорический запрет на возвращение. Как ни странно сам по себе запрет меня озаботил мало. За последние несколько миллионов лет я уже не раз смирялся с мыслью, что останусь в чужом времени навсегда. Тоска об утраченном доме оказалась не слишком сильной. Кто меня ждал там? Родители, которых я не видел по нескольку лет? Подружки, имена которых я забывал уже через неделю? Собеседники на сетевых форумах, скрывающие личность за никнеймами и выдумками? Всё это было скорее контекстом, нежели тем, ради чего стоит рисковать жизнью. С другой стороны контекст имел значение. Я привык к нему. И ещё – я не любил запреты. Кто они такие, эти шастающие по времени гоблины, чтобы указывать мне место? Короче говоря, проблема возвращения стоила тщательного рассмотрения.

Вопрос в том, сказал ли гоблин правду или это уловка, чтобы не допустить меня до родных времён. Положа руку на сердце, я не поверил до конца в невозможность возвращения. Я вообще брал под сомнение каждое слово гоблина. Он враг и если снизошёл до объяснений, значит, преследовал собственные цели. Так что вполне мог наврать и про барьер, и про живую традицию, лишь бы удержать меня от попыток побега. Он врал как сивый мерин, а изложенная им концепция мироустройства выглядела бредом сивой кобылы. Между мерином и кобылой скрывались, однако, недоступные пониманию нюансы.

Но, допустим, гоблин сказал правду – ведь мне и впрямь не удалось пробить время с помощью пресловутых набережных. Допустим, он сказал правду и за порогом восьмидесятых годов девятнадцатого века меня ждёт старуха с косой. Что в таком случае следует делать? Ответ напрашивался сам собой – найти местечко и времечко поуютней, где и коротать остаток дней.