Закат блистательного Петербурга. Быт и нравы Северной столицы Серебряного века

В личной жизни архитектор Самсонов оказался гораздо счастливей, чем в строительной карьере. Будучи уже в годах (под семьдесят лет), он женился второй раз – на молодой барышне из семьи «среднего круга». Вскоре у них родился ребенок.

Казалось, ничто не предвещало беды. 24 мая 1907 года супруги Самсоновы собирались выехать из Петербурга на дачу, то есть на все лето покинуть городскую квартиру на Серпуховской улице.

Утром перед приходом артельщиков-перевозчиков Самсонов занимался у себя в кабинете. Внезапно тишину дома прорезал грохот выстрела. Когда в кабинет вбежали перепуганные жена и прислуга, их глазам предстала страшная картина: архитектор сидел в кресле, весь залитый кровью. Он выстрелил себе в лоб и через десять минут скончался…

История с катастрофой цепного Египетского моста через Фонтанку, случившаяся в начале 1905 г., удручающе подействовала на архитектора Петра Самсонова

Катастрофа на Михайловском мосту

В один из августовских дней 1906 года петербуржцы, оказавшиеся вблизи Михайловского замка, услышали ужасающий силы треск и грохот. Многие подумали, что стали свидетелями очередного взрыва, устроенного террористами. Однако на сей раз причина оказалась гораздо прозаичнее: в Мойку рухнул Михайловский (ныне 1-й Садовый) мост.

Мост, сооруженный в середине 1830-х годов, перестраивали из-за резкого увеличения транспортной нагрузки. Поэтому во время катастрофы на мосту находились рабочие, занимавшиеся разборкой каменной арки. Дождливая погода привела к подъему воды на целый аршин выше нормы, что сильно тормозило работу.

Арку разбирали одновременно с двух сторон. Оставалось разобрать ее центральную часть – «ключ». Именно эта часть арки, весившая около двух с половиной тысяч тонн, и обрушилась на сваи, которые, не удержав тяжести, обломились, увлекая за собой рабочих.

За несколько мгновений до катастрофы рабочие, находившиеся у концов арки, слышали подозрительный шорох сползающего камня, но не придали этому значения, так как подобное случалось и раньше. Однако затем раздался оглушающий треск, и гранитная арка стала стремительно оседать. Падающие обломки сбивали людей. Некоторые сами бросались в воду, надеясь избежать опасности быть погребенными под грудой камней.

Обрушение моста вызвало громадную волну, которая в один миг качнулась к Фонтанке. Она дошла до перил временного моста и сшибла многих рабочих, возившихся на разбираемом Пантелеймоновском цепном мосту.

«Ужасную картину представляли останки Михайловского моста, – рассказывал очевидец. – В паутине изломанных свай барахтались люди, силясь выбраться на поверхность. Одному из рабочих как ножом отрезало обе ноги, но сам он в полном сознании держался руками за сваю…»

Вскоре вокруг места трагедии собралась громадная толпа. К мосту прибыли пожарники. Они принялись разбирать ближайшие от берега сваи, предполагая найти там задавленных обвалом. Руководили спасательной операцией брандмайор и полицмейстер. В больницу отправили семерых пострадавших рабочих, еще трое числились пропавшими. На следующий день скончался рабочий, лишившийся при катастрофе обеих ног.

Через полчаса после катастрофы известие о ней просочилось в Городскую управу, где в это время шло заседание общего присутствия. Городской голова немедленно закрыл заседание, и вся Городская управа в полном составе (!) отправилась на место трагедии. Еще через два часа к руинам моста прибыл баркас с водолазом, который спустился под обвалившиеся сваи, однако никого из рабочих не обнаружил: если там и были погребенные обвалом, то они находились под грудами рухнувшего кирпича и гранита…

Сразу же после катастрофы началось расследование ее причин. Следствие проводила как судебная власть, так и строительная комиссия. Причину обвала моста объясняли по-разному. Одни говорили о слабости свай, не выдержавших напора арки, другие высказывали мнение о неправильном ведении строительных работ. Старший техник градоначальства архитектор Михаил Гейслер с первого же взгляда довольно ясно определил причину катастрофы: «На голову навалили много, а жидки были ноги!»

Кроме вопроса о причинах трагедии сразу же встал вопрос и о виновниках. Чаще всего звучало имя инженера путей сообщения Александра Станового, наблюдавшего за ходом работ. Намекали на то, что ему все сойдет с рук, поскольку он бывший гласный Городской думы и вообще человек, близкий к Городской управе. Другим «стрелочником» кое-кто хотел видеть инженера Берса, ведавшего трудом безработных, поскольку весь контингент рабочих, занимавшихся тогда разборкой мостов, состоял из безработных.

«Эта катастрофа, как и все предыдущие, указывает на плохую организацию высшего технического надзора и, быть может, на полную его несостоятельность, – возмущалась «Петербургская газета». – Уж сколько раз поднимался вопрос в думе о необходимости преобразования городского технического надзора, но воз и ныне там…»

Можно ли было доверять безработным ответственные строительные работы?

На следующий день после трагедии на Мойке Городская управа обсуждала состояние старых городских мостов. Выяснилось, что мосты не осматривались со времени знаменитого обвала цепного Египетского моста в начале 1905 года, хотя еще тогда особая комиссия инженеров-специалистов признала треть городских мостов опасными и «не допустимыми к дальнейшему существованию».

Что касается провалившегося Михайловского моста, то Управа, основываясь на мнениях своих специалистов, заключила следующее: мост рухнул из-за того, что к работам по его разборке не привлекли специалистов по каменным мостовым сооружениям. Одним словом, трудились не каменщики, а… слесари.

Спустя еще несколько дней вопрос о случившейся катастрофе рассматривался в Городской думе. И опять искали виновных. «Что делать? – восклицал инженер Берс. – Мы не можем сказать, что здесь нет нашей вины». Дума долго искала «стрелочника», пока гласный Федоров не охладил пыл своих коллег: «Предоставьте суду искать виновных, карать и миловать». Тогда главным стал вопрос: можно ли доверять безработным ответственные строительные работы?..

Что же касается простых горожан, то история с обвалом моста недолго будоражила их умы. В те дни столица жила как на вулкане. Уже на следующий день после той катастрофы террористы-бомбисты взорвали дачу премьер-министра Столыпина на Аптекарском острове. Вот это было событие! Один из самых крупных терактов в дореволюционной России – поистине, говоря пушкинскими словами, «бессмысленный и беспощадный». Количество жертв исчислялось десятками. Что уж тут сравнивать с обвалом моста, где была не интрига, а сплошное разгильдяйство и головотяпство.

«Строительная Цусима»

В начале марта 1907 года жертвой строительной катастрофы едва не стали депутаты Государственной думы: за несколько часов до начала очередного заседания парламента на кресла народных избранников рухнул потолок. На счастье, это произошло рано утром, а не в тот момент, когда в Думе собрались бы депутаты, министры и дипломаты. Ждали в тот день в парламенте и самого премьер-министра Столыпина.

Катастрофа в Таврическом дворце, где располагалась тогда Государственная дума, произошла в пять часов утра, на глазах у сторожей, которые не пострадали только по счастливой случайности. Первая мысль, которая пришла всем в голову, – революционеры устроили очередной теракт. По Петербургу поползли слухи: «В Госдуме взрыв!» Столичному градоначальнику генерал-майору Драчевскому так и доложили: в Таврическом дворце взорвалась бомба, а сам дворец разрушен.

Тем, кому удавалось заглянуть в зал заседаний, представала ужасающая картина: рухнула почти вся штукатурка с потолка, обнажив старые почерневшие балки перекрытий. Почти весь зал засыпан обломками.

По странной иронии, катастрофа произошла, главным образом, над местами политиков-радикалов – крайне правых и крайне левых. «Общая картина полного разрушения, – сообщал очевидец. – Куски досок, глыба штукатурки, клочья войлока и туча пыли». Меньше всего пострадали места правых и кадетского центра. Нетронутыми остались ложи журналистов и министров, а также громадный портрет Николая II, возвышавшийся над местом председателя.

Ничего удивительного, что первая мысль у всех была о теракте: в то время страна жила как на вулкане, террористы-бомбисты и экспроприаторы держали в страхе все общество. Однако вскоре выяснилось, что в данном случае никакими террористами не пахло: взрыва в Таврическом дворце не было. Заговорили о преступной небрежности строителей, производивших последний ремонт.

В половине двенадцатого утра заседание Госдумы открылось в тесном соседнем зале. Потрясенные и возмущенные депутаты требовали обеспечить безопасность их работы, в итоге – заседания парламента отложили. «Когда я пришел сюда, я нисколько не удивился, что обвалился потолок над тем местом, где заседают народные представители, – заявил социал-демократ Алексинский. – Я уверен, что потолки крепче всего в министерствах, департаменте полиции, охранном отделении и других подобных местах». В ответ раздался гром аплодисментов левой части зала и страшный негодующий шум справа.

Во второй половине дня в Таврический дворец прибыли власти для проведения предварительного расследования. В комиссию вошли архитекторы Л.Н. Бенуа, А.И. фон Гоген и др. Уже к вечеру причина катастрофы стала ясна – некачественный ремонт, произведенный год назад при подготовке зала под парламентские цели. Выяснилось, что клинообразные гвозди ручной ковки легко выпадали при усушке дерева, что и произошло. Непосредственной же причиной обвала потолка стало то, что накануне, ввиду намеченного приезда в Думу Столыпина, чердак осматривали агенты охраны и пожарные. Полтора десятка человек долго ходили по чердаку и простукивали его. Именно эти сотрясения над ветхим потолком оказались роковыми.

Вина падала на строительную комиссию, но виновнее всех оказался А.А. Бруни, заведовавший ремонтом дворца. «Эта катастрофа явилась для меня страшной неожиданностью, – оправдывался он. – Потолок казался безусловно крепким. Никаких показаний на возможность обвала не было. Нигде ни одной трещинки».

«От покушений со стороны политических фанатиков уберечься невозможно, – резюмировал обозреватель одной из газет. – Здесь же идет речь просто о преступной небрежности господ техников, благодаря которым в Петербурге проваливаются не только потолки, но и целые мосты». Одним словом, происшествие в Таврическом встало в одном ряду с обвалами Египетского и Михайловского мостов. Иначе говоря, речь шла о «системном кризисе» в городском хозяйстве, а все потому, что «рука руку моет и виновный виновного покрывает».

Как иронично замечал современник, оказалось, что жизнь народного избранника зависит от… техника, надзирающего за строителями. Сорвался карниз, упала люстра, провалился потолок – и нет депутата, несмотря на всю его полную или условную неприкосновенность.

Ведь еще за год до катастрофы, когда только начались работы по переделке дворца под парламент, пошли толки о ненадежности потолков. Тем не менее, русский «авось» взял верх, а барон Остен-Сакен и другие лица, ответственные за охрану здания, употребляли всю свою силу не на осмотр здания с точки зрения его технической безопасности, а на борьбу с журналистами, которых постоянно проверяли, как арестантов на перекличке.

По мнению многих современников, в катастрофе в Госдуме отразилась вся нелепица общественного строя. Дальше просто некуда, если уже в парламенте обваливается потолок. «Несчастной России суждено пережить целый ряд Цусим, – писал обозреватель «Петербургской газеты», намекая на сражения Русско-японской войны, проигранные по вине неумелых военачальников. – Теперь дожили до Цусимы строительной. Надо благодарить судьбу за то, что она обошлась без жертв»…

После того как Госдума объявила перерыв в работе до окончания ремонта зала, многие депутаты, несмотря на грозившую опасность обвала остальной части потолка, поспешили к своим креслам, заваленным штукатуркой. Из-под груды мусора они доставали свои книги и записки. А некоторые отламывали себе на память куски щеп, вытаскивали на «сувениры» роковые гвозди.

Кстати, тут же нашлись те, кто сделал «бизнес» на катастрофе в Таврическом. Вечером следующего дня на Невском проспекте появилась шайка неких юнцов, бодро выкрикивавших: «Купите на память останки парламентского зала, осколки потолка!» Многие охотно покупали у них сомнительного вида обрывки войлока, ржавые гвозди и кирпичные обломки.

Между тем в Таврическом дворце уже кипели лихорадочные строительные работы. Примечательнее всего, что руководил ими архитектор Бруни – тот самый, по чьей милости едва не погибли все депутаты. Уже через полторы недели депутаты вернулись в отремонтированный зал заседаний.

«Секретное дело» коммерсанта Кутузова

Вопрос об обеспечении центра Петербурга общественными туалетами, или, выражаясь прежними терминами, «публичными уборными», всегда был одним из злободневных. Хотя это очень редко обсуждалось вслух – для русских людей, в соответствии со сложившимся веками культурным стереотипом, тема физиологических потребностей вообще считалась низкой, непристойной, да и просто запретной. Тем не менее, разумеется, запрет на обсуждение не означал отсутствие самой потребности.

Первый в Петербурге «публичный ретирадник» появился в Петербурге в 1871 году в садике рядом с Михайловским манежем. Туалет, поставленный на каменном фундаменте, сложили из бревен, обшитых с обеих сторон досками. Как сообщалось в журнале «Зодчий», в мужском отделении находились «мочевник и два клозета, в женском – лишь два клозета».

Спроектировал первый в столице общественный туалет академик архитектуры Иван Александрович Мерц, являвшийся архитектором Городской управы. Он много строил в Петербурге, являлся одним из авторов фонтана перед Адмиралтейством, активно занимался благоустройством города.

По тому же самому проекту Мерца в 1870-х годах в Петербурге построили еще пять «публичных ретирадников». Кстати, сам термин «ретирадник», или «ретирадное место», употреблявшееся с петровских времен, пришло из военной терминологии и имело французское происхождение. Кроме того, в разные времена туалет называли «нужником», «уборной», «отхожим местом», «сортиром», «гальюном» или «клозетом» («ватерклозетом»).

Тем не менее, спустя несколько десятилетий после появления в центре Петербурга первой «пятерки» уборных, туалетов для публики не хватало. Нередко предприимчивые коммерсанты пытались извлечь из этого выгоду. Именно такая эпопея развернулась в Екатерининском сквере на Невском проспекте, где однофамилец знаменитого полководца, крестьянин Смоленской губернии Александр Кутузов, попытался устроить туалет, да еще и соединить его с торговым заведением.

В декабре 1905 года комиссар Городской управы «вошел» к своему начальству, то есть к члену Городской управы, с «представлением» о необходимости построить в Екатерининском сквере уборную. Управа переадресовала это предложение Городской думе, но она этой надобности не признала и отказалась выдавать кредит на строительство.

Тогда Управа решила прибегнуть к другому средству. Тут-то и подвернулся ловкий коммерсант с громкой фамилией Кутузов, торговавший на «городских местах» съестными припасами и напитками «распивочно и на вынос». Как только Дума отказала в кредите, он сообщил Управе, что выстроит уборную за свой счет, и пожелал даже в виде благодеяния за постоянное к нему покровительство и расположение Управы передать в петербургскую казну 18 тысяч рублей за 24 года аренды уборной.

Единственно, чего требовал Кутузов, так это дозволения построить там кроме уборной красивый павильон с правом продажи съестных припасов и всевозможных напитков. Городская управа охотно пошла на это, согласившись на 24 года аренды. Место для уборной Управа отвела не позади сквера, а на самом углу Невского проспекта, прямо напротив Публичной библиотеки. Таким образом, если бы в стране не произошло известных всем событий, владел бы Кутузов своим туалетом-магазином на Невском до самого конца 1920-х годов.

К удовольствию Кутузова, Управа сдала ему лакомый кусок в сквере келейно, без торгов, и не желала оглашать заявления желающих торговаться на это место. А конкуренты Кутузова в своих заявлениях предлагали городу аренду не 18 тысяч рублей, как у смоленского крестьянина, а 120 тысяч рублей за 24 года – по 5 тысяч рублей ежегодно. Среди тех, кто был знаком с подробностями этого «секретного дела», поднялся ропот: мол, городская казна несет ущерб более чем в 100 тысяч рублей. Управу обвиняли в том, что она держит все в секрете, да и вообще, стало быть, дело нечисто: наверное, не обошлось без мздоимства!

Кутузов же не обращал внимания на протесты и, совершенно не церемонясь, шел напролом. В начале лета 1906 года он дал объявление о поиске подрядчиков на возведение постройки. «Кутузов уже хозяйничает здесь, – возмущался обозреватель «Петербургского листка». – Он приказал, с разрешения Управы, вырыть несколько деревьев и грозит уничтожить еще два дерева, украшающие сквер, – дуб и вяз. И их Кутузов покушался было вырыть, но был остановлен городским садовником».

– Все равно они завянут, когда мы будем рыть яму для уборной и обрубим им корни, – заявил Кутузов.

«Однако ведь завянут не только дуб и вяз, завянут и другие огромные столетние деревья, когда им обрубят корни, – продолжал гневаться автор «Петербургского листка». – Если Управа не понимает, что нельзя устраивать уборную под торговлю съестными припасами, то не объяснит ли ей это главное врачебное управление, или, по крайней мере, городская санитарная комиссия!»