Хронометр-9. Ежемесячное издание группы авторов под редакцией Сергея Ходосевича. Май 2019 г.

ДЕТИ ВОЙНЫ

Война, сколь страшно это слово. Сколько горя, сколько поломанных судеб, не считая крови героев, пролитой на различных фронтах…

История, которую я хочу поведать имеет начало в огненном 1941 году, когда враг подступал к столице. Творилось что то жутко невообразимое… Особой паники не было, но в сердцах царило опустошение и рождался страх и где то в подсознании царило опустошении. Опустошение и боль за то, что неужели это ко Люди прорывались в Москву из уже оккупированных территорий. А коренную Москву эшелонами отправляли в эвакуацию, в основном на Урал.

Всю ночь в доме возле старой *пожарки» на Тульской лились слезы и не унимались крики. Воронковы и Васильевы собирали узлы и малолетних детей с тем, чтобы через несколько часов, ранним утром, отправиться в неизвестность. – А, как же Леша? -навзрыд кричала Наталья, кутая в теплые вещи троих маленьких детей, -Как же он нас найдет, когда закончиться война… А? А? -вопрошала она соседку и подругу Софью. Обе молодые женщины были, как тогда говорили из бывших, обе из дворянского сословия, но разными по темпераменту и характеру. Сонечка Воронкова в первый день войны проводила на фронт и отца и сына, и ожидала ближайшего конца света. Она не понимала зачем и куда ей с двумя дочками-близняшками надо ехать и почему, если так суждено ей не позволяют умереть здесь в ее родной Москве. Разве ее высокая квалификация портнихи не пригодиться фронту. А если пригодиться, то почему где то там, а не здесь…

Наташа Васильева была иной. Очень худенькая и подвижная оптимистически настроенная белоручка голубых кровей, учительница немецкого языка, страстно помешанная на лошадиных скачках, с характером капризной девочки, что не мешало ей быть хорошей мамой, один за одним, появившимся на свет трех детей. Она рвалась уехать отсюда, из этой шумной столицы, но вот Леша… Днем прямо к подъезду подъехал черный воронок и трое людей в штатском посадили его в машину и увезли в неизвестном направлении. Интересно что мог натворить простой киномеханик и удостоиться такой чести, прокатиться с «товарищами» до Лубянки.

Все! Все! – басом проспал домоуправ Арсений. -Хорош слезы лить, да причитать. В машины грузимся!!! Ждать не кого не будем! Присесть на дорожку уже не успеем! Хватаем узелки и детей и как говориться храни вас, Бог!

Толкая вперед трехлетнего Вовку и убаюкивая годовалую Тамару на одной руке, таща баул, за который крепко вцепилась четырехлетняя Лорка, Наталья зло улыбнулась и спросила у домоуправа: А, ты, начальник давно в Бога поверил?

Разговорчики- парировал командующий жильцами, хватая узлы Воронковой.

* * *

Несколько суток в битком набитом эшелоне, к которому во время коротких остановок в пути подцепляли одни и отцепляли другие вагоны… Тяжелый запах внутри, бессонные ночи и тревога на сердце. Путь в неизвестность, который казалось никогда не кончится. Убегая от одной заразы, коричневый чумы, внезапно в некоторых вагонах нарисовалась и другая не менее страшная зараза-тиф. Распространяться она началась, когда где то никто сейчас не вспомнит где и точно не скажет, к хвосту поезда подцепили два санитарных вагона. Снопами людей стало косить без войны. Многие не добрались до конечного пункта, куда от поезда еще сутки добирались на полуторках, с весьма неприятным названием Мраково. Но не смотря на название, местность зачаровывала своей красотой. Редкий, но довольно большой лес, окруженный с боков бескрайними полями. Быстрая река вилась лентой в глубоком овраге, возле которого кончались всяческие дороги-пейзаж с одной стороны, а с другой куда одним краем упиралось пшеничное поле и из оврага – рва то, что только приблизительно можно было назвать рекой в этом месте становилось рекой – красавицей с бурным течением и довольно таки глубокой. На ближнем берегу этого чуда за плетнем начинались деревенские дома.

Именно у плетня и выстроились в ряд местные жители во главе с высоким и худощавым председателем, который опирался на небольшую трость. Доброго денечка, бабоньки! Выгружаемся! – прокричал он прибывшим и прихрамывая ступил навстречу с традиционным хлебом- солью.

Вообщем так, москвичи! – начал он свою речь после торжественной части, – село наше не сильно большое. Поэтому разместить всех по хатам на постой не смогу. Тем, кому места не хватит временно поживет в бараках… Не пугайтесь, там у нас коровники были! Но они теплые! К зиме ближе буржуйки поставим! Не пропадете!

Затем он просверлил взглядом Наталью с детьми и подозвал ее к себе. Не отворачивая от нее взгляда громко крикнул: Прасковья! Из толпы сельчан к нему направилась грузная, небольшого роста женщина, которая молча подошла к председателю и вопросительно посмотрела на него. – Слышь, Прасковья, забирай эту худобу городскую к нам… Отведи в баню, да накорми что ли … -выдавил он из себя и жестом указал мамаше с детьми следовать за ней.

Полная Прасковья оказалась женой этого самого председателя. Как то раз в разговоре с ней Наташа, сотканная из тонкой материи, где то через неделю пребывания, сравнила в шутку ее с медведицей, за что гостеприимная хозяйка невзлюбила городскую цацу и поставила ее работать на мельницу. Один мешок муки наверное весил столько, сколько весило стройное тело этой эвакуированной. Сгибаясь в три погибели от их тяжести Наталья пыталась быть сильной. Она и виду не подавала, что ей невыносимо тяжело. Но это видели другие и собачились с Прасковьей: Да, что ты совсем уже с ума что ли сошла со своим муженьком! Не ужели для городской учительницы работы другой не найти! Да переведи ее на коровник что ли! Толку больше будет!

Но Прасковья стояла на своем: А, вы на ее ручки белые смотрели? У нее же на лице написано: Контра! Да и муженька ее говорят, аккурат в канун их переселения из столицы, в каталажку усадили. Ее ж даже свои московские, кроме конечно одной ее подружки Воронковой, ненавидят… Не надо жалеть ее! Спорить здесь с председательской женой было себе дороже ибо она, а не ее одноногий Степан и была главная власть. Она, да и батя ее Севка. И до Бога высоко, а до Москвы ох, как далеко! Они. а не Степан были в авторитете у сельчан, а зная связи этой парочки дочки и отца с чекистами в райцентре, однажды открывши ротик, вспомнив про это тут же его и затыкали.

Так до поздней осени и таскала мешки с мукой учительница немецкого языка, чтобы хоть как то накормить детей. Гордая была и не желала, чтобы в чужом доме ее куском хлеба попрекали. Да, гордость боком обернулась. Захворала сильно младшая Тамарочка. Местный врач и ветеринар по совместительству констатировал подозрение на тиф. Малышку изъяли и поместили в специальный барак вместе с матерью. Там то они обе и подцепили уже настоящую болезнь. Ребенок умер уже через неделю, Наталья убивалась и мучилась еще с месяц… Дождалась Левитановской сводки о начавшемся контрнаступлении и скончалась в этот же час, в минуты агонии зовя мужа на помощь.

Лорку и Вовку отправили в ближайший детский дом. Мальчишка пробыл в нем недолго. Вскоре его усыновила славная женщина, все из того же Мракова, а о девочке, вспомнила после смерти своего отца Прасковья. Дело о ее хищениях и злоупотреблении полномочий дошло до райцентра. Семен указал ей на дверь, дабы не марать репутацию героя первой мировой. Но пожалел начавшую спиваться» сочную бабу» бухгалтер колхоза Илья, получивший контузию в первые дни войны под Брестом, бывший политрук, посланный партией в эти места обеспечивать работу сельского хозяйства. Именно он и настоял на «ребеночке» в семье. И Прасковья тут же вспомнила про» городскую», чьих детей лично определила в детский дом.

Федор души не чаял в девчушке, а Прасковья мило улыбалась ей при муже и люто ненавидела, когда оставалась с ребенком один на один. Кроме того в дом начал ходить ее брат, которого взяла на воспитание солдатская вдова Анна. Он называл девчонку «сестренкой» и еще хуже этим дурацким. именем Лора… А она то давно зовет ее Райкой! А та, стерва не откликается!

Вот однажды и задумала Прасковья недоброе! Решила она одного из этих детей отравить… Но не взял Вовка от нее шоколадку с начинкой крысиным ядом. А Райка, что это имя знать не хочет – шоколадку взяла… В руках повертела, заявила, что папа Илья лучше даст и отнесла козе Прасковьиной. А та враз и околела. Ох и тупила она в тот день Лорку! Папа Илья как раз был в этот день в райцентре, а его ягодка после порции розг так и простояла всю ночь до утра в углу, на горохе своими коленками.

Трудно сказать, кто кого воспитывал в этой семье, но чем старше становилась не Райка, не Лорка, но все же Лариса, тем больше рождалось материнской любви у женщины – медведицы Прасковьи. И если бы не самогонка, что гнала и глушила, как сапожник, хозяйка, то к моменту, когда девочка пошла в третий класс – ее можно было назвать золотой мамой. Володьку же к тому времени приемная мать отвезла в город Мелеуз, где определила в городскую школу. Именно с той поры до совершеннолетия Ларисы дети не виделись.

Однако жизнь шла своим чередом. Гордость сельской школы, проявлявшая большие способности к математике и первая певунья в хоре бесила всех учителей своим упрямством, давала отпор мальчишкам и была первой заводилой в любом деле, где предлагалось нашкодить. Свободолюбивое дитя, которой во снах снилась родная мамочка тешила себя надеждой когда нибудь найти своего родного отца.

В свои восемь лет от» папы Ильи» она услышала святое слово» Победа», в одиннадцать в своей душе она таила другое забытое, но не менее святое слово из детства, которое давно закончилось. Этим словом было» Москва»! Днем она училась в школе, вечером работала на ферме, а ночью писала письма товарищу Сталину, чтобы тот помог ей ее отца. Но не одно из них никогда не доходило до адресата. Все письма в приступах ревности рвала в мелкие клочья ранними утром Прасковья, в час когда перед школой Лариса, носившая фамилию Ильи – Григорьева засыпала.

Но где то в канун ее шестнадцатилетия она получила неожиданное письмо от брата в котором тот писал: " Здравствуй, дорогая сестренка! Во первых хочу сообщить, что у меня скоро образуется своя семья! У меня есть невеста, правда она старше меня на пять лет, но это неважно и мы распишемся, как только мне исполниться восемнадцать. А еще мы с моей Тамарой недавно были у ее брата в Уфе и там я случайно встретил одну женщину. Она говорит, что была подругой нашей мамы. Ее, заболевшую тифом, сняли с поезда по пути в Мраково, а двух ее девочек забрали в детский дом. Болезнь, отступила от нее и она в составе санитарного поезда попала в сорок втором на фронт. После Победы вернулась в Москву и начала разыскивать своих близняшек, но пока безрезультатно, но ей посоветовали обратиться в архивы в Уфе, что она и хочет сделать. Да и еще она сказала, что у нас в Москве есть родные… Но честно если, меня туда не тянет. У меня есть профессия и есть любовь. Обстановка в мире сложная и менять что то для себя не хочу, да и незачем…»

Вот глупый! – заорала на весь дом Лариска и принялась перечитывать письмо приемным родителям. Прасковья разрыдалась, а» папа Илья» послал по своим каналам официальный запрос в столицу, благо данные паспорта умершей Натальи, были записаны на клочке бумаги у Прасковьи и хранились вместе с облигациями внутреннего займа.

* * *

Ах, Лорка, Лорка! Нашлась моя девочка! – сквозь слезы бубнил Леонид Зинич, ровняя уголки дочкиного письма и держался за сердце. Как живая картинка кинохроники перед ним возникли видения всей его беспокойной жизни:

На запряжённой тройке лошадей возвращался он с отцом Стефаном из белорусской глубинки в Витебск в шальном 1919 году, по лесной дороге, которую облюбовали бандиты и мародёры. Выскочили они из леса внезапно и все, что услышал четырехлетний ребенок это был приказ отца – красноармейца: Беги, сынок!

Что было дальше смутно отложилось в его голове, но в лесу может через неделю, а может и через месяц нашла старая- престарая пани. Голодному и холодному у него не было сил радоваться. Да и двигаться то он особо не мог. Помнит огромную краюху хлеба и батон кровяной колбасы и как бабка накрыла его в повозке рогожей. Потом длинная длинная дорога, железнодорожный вокзал, поезд и много много сладостей и еды. Красивый дом на берегу какого то озера, непонятная речь и церковь… Кто то протянул ему горящую свечу, а он схватив ее обоими руками долго смотрел на волшебное пламя и ему вдруг стало страшно. Отчего он залез под длинную юбку своей спасительницы и уже тут, как ему казалось в безопасном месте, продолжал любоваться пламенем, поднимая все выше и выше над головой. Истошные крики старухи: Горю! Го- о -рю- ю! Чья то рука, вцепившаяся ему в ухо и больно бьющий по спине кнут, прямо во дворе этой церкви. Дырка в заборе чудесного дома у озера и бег, похожий на полет по хлебному полю, затем по лужайке с дивными цветами, проливной дождь, улицы дивного города с остроконечными башнями. Цыгане, вокзал, поезд, еда! Степная Украина, цветные кибитки и первый подрезанный им кошелек у солидного человека в смокинге и пенсне. «Дяденька милиционер», тетенька в кожанке, чистая одежда, баня и опять дорога. На это раз очень длинная, в солнечный Узбекистан, завораживающая архитектура и детский дом в Ташкенте. Целых четыре года восточного рая, омраченного издевательством старших…

Мастерски подготовленный побег и путешествие по Союзу на поездах под рессорами из одного конца в другой. Конец такой жизни был положен в Питере. Несколько часов чекисты открыв рот слушали его познания в географии и рассказы о достопримечательностях Риги и Ялты, Москвы и Сухуми. А потом через месяц в детприемник приехал за ним его отец и привез не в Витебск, а село Глубокое. Там его заждались старший брат Владимир и младшая сестра Эня и сразу не понравившаяся ему» новая мама» Соня…

Душа требовала свободы, а не нравоучений мачехи. Три месяца семейной жизни и снова в бега. Опять перроны, поезда и на этот раз конечный пункт- златоглавая Москва. Компания блатных, облава и «трудовая коммуна» номер один… Большое кино с участием воспитанников, слава о котором прогремела на весь мир и Наташа, мать которой была врагом» советской власти» Жизнь забурлила и стала меняться прямо на глазах …Комсомол, корочки о получении специальности киномеханика, детдомовская свадьба на которую приехал брат- военный и отец, собственное жилье в страшно заселенной коммуналке на Тульской и рождение сына… А вслед за ним и Лорки, что стала его любимицей…

И как гром среди ясного неба эта война… Допрос на Лубянке за несколько часов до того, как его семья должна была отбыть в эвакуацию. Его тыкали носом в вышедшего из окружения без приказа, с группой таких же дезертиров, из героически, стоявшей насмерть Брестской крепости и грозили сгноить всю его семью и его самого где нибудь в рудниках Сибири, на что он попросил дозволения смыть позор брата, кровью на одном из фронтов Родины. Вместе со штрафниками уже через неделю он стал участником боев за Украину. Воевать долго не получилось. В первом же бою он получил контузию и ранение правого глаза.

Оперировали его в полевых условиях. Пустяки, видеть будешь не хуже прежнего – заявил усатый врач, протягивая ему стакан водки вместо наркоза. Как только скальпель оказался в его руке палаточный госпиталь накрыло взрывом снаряда. Раненый осколком в спину врач, выпустил хирургический инструмент точно в глазное яблочко раненого глаза…

Трехмесячное мотание по госпиталям и встреча с родной Москвой, где его в госпитале имени Бурденко, стукнуло по голове хуже ранения известие о гибели его семьи.

Потом работа киномехаником в этом же госпитале, встреча с санитаркой Марусей, Великая Победа, пышная свадьба в коммуналке на Тульской. Надвигающаяся слепота, инвалидность, полное опустошение души и две новости в один день: Письмо от живой дочери!!! И известие об реабилитации его отца, героя белорусского подполья с присвоением тому посмертно звания Героя Советского Союза.

Маруси, жены Леонида не было дома. Сам он работать уже не мог, а денег в семье не хватало и жена днем работала на Зиловской стройке, а ночью дежурила в госпитале.

Леонид походил взад- вперед по комнате, снял очки с толстыми линзами и достал из шкафа бельевую веревку, которую накинул на люстру, затем надел очки и взял листок из тетрадки в клеточку… По – мужски плача без слез трясущейся рукой он начал писать прошение. Закончив, он вложил листок в конверт и подписал: Москва. Кремль. Малиновскому.

Не трогая веревки, что болталась на люстре он тихо вышел через черный ход, чтобы не встречаться с соседями и поспешил на ближайшую почту. Отправив письмо о том, что ему инвалиду по зрению отказывают в устройстве на работу, попросил у почтальонши белый лист бумаги сел за столик в углу отделения и обмакнув перо, открытой ручки в чернила начал писать ответ Лоре :

Прости, ради Бога – оправдывался он, – но я действительно не знал, что ты жива. С нетерпением жду тебя домой и сообщаю, что у меня все замечательно. Я все кручу кино… Помнишь, как в мае 41, такой маленькой я брал тебя за новыми кинолентами на Мосфильм. Мы ехали на служебной машине и проезжали мимо Большого театра ты спросила меня зачем кони на дом залезли…

Большая крупная слеза упала на лист и размыла последнюю строчку, а Леонид отступив продолжил: Я женился на хорошей женщине, она врач в госпитале Бурденко и живу хорошо… Приезжай и все увидишь. Мы тебе будем рады…

* * *

Ларису – Райку Григорьеву, что оказалась Васильевой – Зинич, провожали всем Мраково. Только, что не было духового оркестра. Но зато океан человеческого тепла с корзинками самодельной колбасы, различных пирожков и кучей самых модных в этой округе платьев и летней обуви из далекого райцентра. Сначала она со всем этим должна была добраться по узкоколейке до Мелеуза, где ее должен был встретить брат, а уже оттуда, по замыслу девушки они вместе поедут в Москву. Но брат не пришел на встречу. Вместо него на вокзал встречать Ларису пришла его невеста Тамара. Чрезмерно полная и высокая рыжая красавица, которую в душе Лорка тут же сравнила с Прасковьей и так же, но не в слух назвала» таежной медведицей» Маленькой и стройной девушке в грубой форме было сказано, что ее брату некогда заниматься пустяками и ездить по столицам, когда без пяти минут его жена беременна. К уже имеющимся корзинам и узлам ей вручила «медведица» еще одну с башкирским медом и двумя булками. хлеба и отстегнули из лифчика наверно» восьмого размера» несколько советских рублей, что по тем временам были целым состоянием и без торжественных церемоний запихнули в» московский поезд»

Лариса тяжело вздохнула, устроившись на верхней полке и тут же заснула. За окном замелькали башкирские степи, монотонно и мелодично стучали колеса, а ей снилась улыбающаяся ей молодая мать, которая стояла перед ней, как живая и махала синим платочком ей вслед. Этот бесконечный сон снился бы ей и снился до самой столицы, как бы не задержка в пути. Поезд замер в Куйбышеве и стоял там часов шесть. Все пассажиры вылезли из поезда, понежиться на ласковом майском солнышке и размять подуставшие в дороге ножки и спины. Их примеру последовала и Лариса.

Ой, гражданочка! Это же московский? – подбежала к ней и спросила, молоденькая девушка, похожая на актрису Орлову, с огромным чемоданом. Та кивнула головой, а похожая на актрису продолжала вопрошать: А проводник вашего вагона где?

Так же молча Лора кивнула головой в сторону толстой тетки в железнодорожной форме.

Где то через час с небольшим раздалась команда: По вагонам! Возвратившись на свое место Лариса обнаружила, что на нем удобно расположилась» Орлова»

Слышь, ты! – обратилась она к ровеснице, – это мое место. Как бы не так, гражданочка! Вагон общий! Кто успел, тот и сьел – послышалось в ответ. А потом» эта умная» улыбнулась и уже приказным тоном заявила: А ну тоже лезь сюда! Что места мало что-ли для двух худых куриц на одном шесте! Давай живей! К своим вещичкам поближе.

Когда они обе разместились на полке, боевая попутчица протянула ей руку и произнесла свое имя: Вера! Очень приятно, Лариса! – ответила обиженно Васильева. Слово за слово с разговорчивой Верой и они уже родные души… Одна сказала, что москвичка, уже несколько лет, другая, что едет в Москву к родному отцу, которого не видела с 41 года, а выросла в приемной семье и теперь из ада возвращается в рай. Вера мило улыбнулась и поведала ей свою историю: Да я сама детдомовская. Отца не помню и знаю, что он контра. Может к стенке поставили, может сбежал куда. Мать немцы из оккупированного Гжатска немцы угнали в Германию. Восьмерых братьев и сестер раскидали по детским домам и у каждого теперь своя жизнь и судьба… Вот в гости в Куйбышев к самой старшей сестре ездила, уговаривала ее в Москву со мной поехать. Да, куда там! У нее работа, муж…

Кстати, Ларис!!! Я ведь тоже замуж скоро выхожу! Только не знаю… Мужик то хороший, да мне его подталкивать ко всему надо. Если б я его не заставила по – армейски, то он бы мне еще лет десять… Вообщем до старости моей в любви так бы и не признался… Робкий, а руки у него золотые! Всю войну он мальчишка безусый на оборонном заводе у станка стоял, победу нашей армии обеспечивал. Слесарь высшего разряда, хоть и деревенский. У него вся родня под Клином живет… Это недалеко от Москвы! Слыхала?

– Неа! – ответила бойко Лора и умоляюще взглядом попросила рассказывать дальше попутчицу свою историю. А ту и не надо было просить, она сама уже начала: Вообщем, он как раз на выходные в свою деревню приехал, к отцу с матерью, а тут немцы у них в деревне, он руки в ноги и пешком до Москвы на свой завод… Так безвылазно от своего станка и работал до светлого дня Победы. И сейчас в почете! А со мной знаешь, как познакомился! Я ж продавщицей в Елисеевском работаю. Пришел и стоит. Я спрашиваю: Гражданин, вам чего! А он молчит… Я его еще раз спрашиваю и еще а он молчит. Так и ушел… А через неделю пришел с цветами и в кино пригласил.

Я то сама девушка простая, в детском доме учителя хорошие были и за свое зубами бороться научили. Меня старшие ребята обидят, сил то нет ответить, а я и кусаюсь… Вот и в Володю своего вцепилась и думаю не отпущу…