Наша весна. Проза. Том 1. Издание группы авторов под редакцией Сергея Ходосевича

Для непосвященных поясняю, что значит «намутить». В небольшой водоем – как правило, ложбину в пойме, в которой после весеннего половодья остается рыба, когда Иртыш возвращается в свои берега, – залазят несколько человек, и ну давай вздымать ногами донный ил. Через некоторое время задыхающаяся рыба высовывается из воды, чтобы глотнуть свежего воздуху, людей посмотреть, себя показать.

Вот тут-то не зевай, знай, хватай ее и выкидывай на берег.

– А ну, сынок, пошли! – воодушевленно сказал отец, хватая ведро. – Сейчас мы карасиков-то натаскаем.

– Папка, я устал, и живот чего-то болит, – заныл братишка.

– Пошли-пошли, покажешь, в каком месте мутить надо!

И Рашиту ничего не оставалось делать, как подчиниться.

Они долго прыгали и ползали по Кругленькой ямке, пока вся вода в озере не стала коричневой. На поверхность всплыли пара дохлых лягушек да возмущенные жуки-плавунцы, водоросли. Карасей же не было. До отца начало что-то доходить.

– Сынок, – сказал он ласково. – Скажи, где взяли карасей, и тебе ничего не будет.

Рашит выбежал подальше на берег, на всякий случай заревел и признался, что карасей они с Ванькой натрусили из чужого вентеря (вентиля, как говорят мои односельчане) и совсем на другом озере. А правду сказать он забоялся.

– Засранец! – сплюнул ряской отец и захохотал. Так его еще никто не проводил.

Вот эта история и легла в основу моей юморески. Рассказ был здорово подправлен, наполовину сокращен. Но в нем оставались целыми – слово в слово – несколько моих предложений и даже пара абзацев. Значит, могу писать!

Такого чувства восторга, радости я больше никогда не испытывал!

Газету прихватил с собой на полевой стан. Она мне жгла карман, однако никто в бригаде и словом не обмолвился о моей публикации.

«Видно, еще не читали», – решил я. В обеденный перерыв первым ушел из столовки в вагончик, где механизаторы обычно отдыхали: забивали «козла», читали свежую прессу, просто валялись на жестких лавках и полках.

Еще никого не было, я быстренько развернул районку и положил ее на стол так, чтобы материал с моей подписью сразу бросался в глаза. А сам скромненько уселся в сторонке и закурил.

Первым в вагончик зашел тракторист дядя Саша Горн. Я затаил дыхание и стал отстраненно смотреть в маленькое оконце, о треснувшее стекло которого с громким жужжанием бились мухи. Дядя Саша с кряхтеньем умостил свое грузное туловище за столом, подтянул к себе газету и… шмякнул – прямо на мой рассказ! – жирного подвяленного леща.

– Подвигайся ближе, – доброжелательно сказал дядя Саша. – Посолонцуемся…

А с коротких толстых пальцев его, которыми он плотоядно раздирал рыбину, на газету стекал янтарный жир, под которым расплывалась моя подпись.

Обида спазмом сжала мне горло.

– Спасибо, не хочу! – обиженно буркнул я и выкатился из вагончика.

Но – в сентябре того же 1972 года я получил официальное приглашение на штатную работу в «Ленинском знамени» и навсегда связал свою жизнь с журналистикой. А далее уже приобщился и к литературе…

Оладушки

В 80-е годы я работал заведующим сельхозотделом экибастузской районной газеты «Вперед». Жил в городе, в командировки выезжал в совхозы, возвращался обратно и несколько дней «отписывался» – то есть трансформировал все свои беглые, неразборчивые записи из корреспондентского блокнота (тогда у нас еще не было диктофонов) в заметки, корреспонденции, репортажи, очерки. А потом – снова в командировку!

Ну, нормальная такая работа, скучать было некогда. Новые места, новые люди, новые встречи… Запомнилась одна из них. Я с фотокором Николаем Мякиньким на редакционном уазике отправился на отгонное овцеводческое пастбище – джайляю. Редактор послал нас за очерком о семье знатных чабанов, награжденных не то орденами, не то медалями за высокую сохранность поголовья.

Главу семьи звали Иван, а фамилия у него была Абдула. Именно Абдула – с одним «л». Оказывается, он был молдаванином, и такие фамилии у них не редкость. А супружница у него была русская, с заурядным славянским именем Глафира Порфирьевна. Я правильно называл их имена первые десять минут беседы. Но когда этот самый Иван Абдула, обрадованный возможностью легально выпить – ну как же, такие гости! – притащил откуда-то из закромов, с высочайшего соизволения жены, сначала одну бутылку водки, потом другую, тут и началось.

После третьей стопки я то и дело величал чабаншу уже не Глафирой Порфирьевной, а Порфирой Глафировной. И хотя фотокор делал мне время от времени страшные глаза, досталось от меня и мужу знатной чабанши, его я попеременно называл то Иваном, то Абдулой. Может, кто-то другой взял бы да и выгнал таких бесцеремонных гостей.

Но хозяева терпеливо сносили все эти, в общем-то, непреднамеренные издевательства над их уважаемыми именами. Потому что сами обращались ко мне то Марат Валеич, то Валей Маратыч. Ну да я не об этом. Когда разваристый, безумно аппетитный бешбармак нами был слопан без остатка и пришла пора попить чайку, обслуживающая наш дастархан молчаливая дочка чабанов лет двадцати пяти-тридцати, принесла к ароматному индийскому чаю со сливками гору золотистого цвета пышек или пончиков. И только тогда я понял природу аромата, все это время откуда-то доносившегося до нас (мы сидели на открытом воздухе, под навесом).

Они были еще горячие, тонко похрустывающие на зубах и необыкновенно нежные и вкусные! И буквально таяли во рту. Несмотря на то, что мы был уже и сыты и полупьяны, это кулинарное совершенство так покорило и захватило нас, что мы мгновенно опустошили это большое блюдо. А тут молчаливая чабанская дочь притаранила еще одно такое же. Мы и его умяли. И только тогда я, отдуваясь, спросил:

– А что это такое было? Ничего подобного я еще не едал!

– Оладушки, – пожав плечами ответил Абдула, который Иван.

– А рецепт? Как они такие пышные и нежные получаются?

– Это надо у дочки поспрашать.

Но дочка уже скрылась в летнем домике чабанов и до нашего отъезда больше не появлялась. Так я тогда и не узнал рецепта чудо-оладушек, которыми нас потчевали на отдаленном джайляю в экибастузской степи. И даже когда уже появился интернет и в нем можно найти миллион всяких рецептов, таких оладий, почти круглых и воздушных, я нигде не нашел.

А вы, друзья мои, случайно, не знаете, из чего и как могут получиться такие чудо-оладушки, необыкновенный вид и вкус которых я помню по сей день?..

Общежитие для скворцов

Весенним солнечным деньком Стасик Мурашкин, придя после школы домой, тут же подступил к отцу.

– Пап, – сказал Мурашкину-старшему его отпрыск. – А трудовик дал нам домашнее задание – сделать скворечник.

– Почему скворечник-то? – спросил Федор Павлович, не отрываясь от газеты. – Почему не табуретку? Или разделочную доску.

– Пап, ты что ли не видишь? – удивился Стасик. – Весна же. Скворцы скоро прилетят, а им жить негде. Скворечник надо смастерить. Трудовик потом, когда оценку поставит, мой скворечник мне же и отдаст, чтобы я его пристроил у себя в ограде. Поможешь? А я тебе за это пятерку принесу.

– Делать им нечего, скворцам этим, – проворчал Федор Павлович. – Вот и шастают туда-сюда. Ну, ладно, а пятерку-то ты мне по какому принесешь?

– Да по-любому! – задорно шмыгнул носом Стасик. – У деда вон займу, он как раз пенсию на баксы поменял.

– Так он тебе и даст, – усомнился Мурашкин-старший. – Дед наш, как прибавили ему пенсию, так сказал, что только жить начинает, и копит теперь на турпоездку в Таиланд. Откуда твои скворцы прилетают. Нет, брат, ты мне все же лучше пятерку по какому-нибудь предмету принеси.

– Построим нормальный скворечник, и будет тебе пятерка по труду, – пообещал Стасик.

– Но учти, я ведь не плотник и не столяр там какой-нибудь, а всего лишь бухгалтер, – предупредил Федор Павлович, откладывая газету. – Кроме ручки и калькулятора, другого инструмента в руках и не держал.

– Да знаю, – приуныл Стасик. – Хотел маму попросить. Но ей некогда, она теплицу ремонтирует.

– Ладно, пошли во двор, – вздохнул Федор Павлович. – Я пока материал подыщу, а ты спроси у мамки молоток, эту, как ее, ножовку и гвозди.

Когда Стасик вернулся, отец его уже сидел под яблоней и вертел в руках старый посылочный ящик.

– Смотри, сына, уже почти готовый скворечник, – обрадованно сказал он наследнику. – Надо только выпилить в одной стенке дырку. Чтобы скворец мог попасть к себе домой.

– Так он же из фанеры! – обескураженно сказал Стасик. – А трудовик дал задание сделать скворечник из досок.

– А ты ему скажешь, что сейчас время такое, надо на всем экономить! – внушительно объявил Федор Павлович. – Ну давай, пили дырку!