Невероятное рядом. Сборник поэзии и прозы с мистическим сюжетом

Затеплился рассвет. Сонно оглядывая пещеру, Алес заметил, что на месте косматой туши лежит человек. Труп нагой девушки лет двадцати от роду. Бурые волосы рассыпались вокруг головы, напоминая паутину. Остекленевшие глаза смотрели чуть вбок, а ниже ребер зияла дыра. Алес, приподнявшись на локте, без каких-либо чувств посмотрел на бездыханную девушку.

Косолапые… Алесу понравился вкус мяса зверей, которых он истреблял. С жадностью он освежевывал труп и доставал из него первым делом сердце. Со временем он даже прекратил готовить его, съедал так, на месте, с бесчеловечным причмокиванием. Меж тем прочие охотники замечали, что Алес сделался сильнее и крупнее. Алес же стал замечать, что волосы на его руках стали более густыми и грубыми, потом он бросил охотиться с ружьем – руки стали слишком большие. Через пару лет бурые прекратили на него скалиться при встрече. Появилась у охотника привычка яростно кричать на своего врага и, когда он выходил-таки один на один со зверем, было уже не разобрать человек ли кричит на зверя, или яростно друг на друга ревут два хозяина леса.

– Ну, как тебе, Данька? Такую тебе историю подавай? – К концу рассказа дед заметно погрустнел, но когда обратился к внуку, широко улыбнулся, оголяя двадцать девять желтоватых зуба.

– Это, деда – Даня задумчиво почмокал. Дед в этот раз рассказывал по-особенному вовлечено – обычно он быстро выкладывал заученные речи, целовал внука в лоб и уходил. – всем историям история. – Даня опять протягивал «О» – Давай еще одну, можно короткую, ты шибко интересно сегодня рассказываешь.

– Ладно – простодушно пожал плечами дед, рассеянно рассматривая пейзаж за окном – бабка все равно уж ворчать будет, мол задержались поздно. Давай еще чуток посидим.

Пригнулся дед, опершись локтями к колена и обхватив голову. Еще раз поискал зрачками, в этот раз он делал это немного дольше, вздохнул и начал.

– Что ж – дед облизнулся и натянул на потрескавшиеся от старости, сморщенные губы улыбку – приступим….

…День ото дня, потихоньку жил обычный, серый ворон. Искал он себе пищу, просыпался, засыпал, временами, от нечего делать, каркал в унисон с собратьями. Но не было в нем чувства единства с другими воронами. Он их ненавидел всей душой. Они казались ему одинаковыми – тупыми, злобными. Долго грустным, непонимающим взглядом сверлил и свое отражение в воде.

Вот однажды он решил избавить себя от всего этого кошмара. Улетел с насиженных мест, искать что-то новое, искать, что-то, что поможет ему найти себя. И через какое-то время ворон обнаружился в незнакомом березовом лесу. Посреди леса, на опушке, в кучке пыли и грязи, лежала птица. Она лежала, беспомощно хлопая глазами, неспособная даже двигаться Подчинись ворон своему нутру, он бы съел эту птицу как. Но он чувствовал отвращение к своему естеству. Поэтому решил воспротивиться ему. Решил поступить, как ему хотелось. Иначе.

Ворон остался с погибающей птицей. Днями на пролёт он каркал, пытаясь подбодрить несчастную. Долго пропадал в лесу. Приносил ей семена, ягоды и прочую пищу, но умирающая не принимала еды, а только смотрела на ворона, неспособными ничего выразить глазами. День ото дня кучка серой пыли под птицей уменьшалась, в то время, как птица здоровела.

Ворон этого не замечал, он был слишком увлечен опекой. Со временем птица стала двигаться, покрылась перьями. Ворон все ещё был рядом и радостно каркал. Он ненавидел себя за то, что умеет издавать только этот звук, но ничего другого он не мог.

И однажды, птица встала, выпрямилась, ростом превысив ворона раза в два. С переливистым, громким криком она покрылась пламенем. Ворон был удивлен и раздосадован. Он видел, насколько птица прекрасна и чувствовал, что она сейчас улетит. Он было хотел выщипать ее перышки, но, когда подошел, от жара перья ворона выгорели, стали словно снег.

Ворон подлетел к озеру и посмотрел в отражение. Он теперь выглядел так, как ощущал себя всю жизнь. Он был счастлив, он нашел себя разделив жизнь с жар-птицей. Ворон был настолько благодарен ей, что решил до конца жизни стать ее спутником. Но она направлялась к сородичам. Не желая делить жар-птицу, он еще раз захотел ощипать ее, удержать рядом.

Но знаешь, Дань, жар-птица ведь – не простая птица. Она только сама лишит себя свободы, если этого захочет. Она почувствовала, что ее хотят лишить воли. И когда ворон вновь приблизился к жар-птице, пламя теперь опалило крылья. Ворон камнем упал на землю, и не смог взлететь вновь. Жалобным взглядом он смотрел на парящую в воздухе огненную птицу. Жар-птица уронила слезу и улетела далеко-далеко к своим собратьям. Слеза прожгла ворону грудь, согрела и опалила сердце.

С тех пор ворон ползает в темном лесу. Преследует воспоминания о минувших счастливых днях. Скучает по жар-птице и ненавидит ее. Питается тем, что найдёт, засыпает, просыпается, молчит и одиноко смотрит вверх.

Он может встать на крыло, если сбросит перья и отрастит новые, но он этого не делает.

– Деда, а чего ворон не скинет перья?

– Потому, Даня, что птица глупа и не хочет отпустить прошлое. – поморщившись, вдумчиво сказал старец.

– А чего так? – Вторая история была все так же необычна, было интересно удержать деда.

– Маленький ты, Даня, подрастешь все поймешь… – в голосе проскользнула усмешка.

Мальчик, каждый раз, когда ему так говорили, строил недовольное лицо. Мир ему казался простым и понятным, где все можно объять своей любознательностью, поэтому было обидно, когда так говорили. Еще казалось, что непонятное просто ленятся ему объяснять. Он фыркнул носом, отмашистым движением пустил одеяло в воздух и в следующий миг скрылся под ним.

Теплый свет лучины пускал в пляс тени по стенам комнаты. Мимо окна пролетали мягкие хлопья снега, оседая частью свое на раме, они украшали кружевные узоры на слюдяном окне. Снаружи был такой сильный мороз, что эти узоры слегка проявлялись на внутренней стороне окна. Дед подошел к окну и пошкрябал сухим ногтем по льду. Потом посмотрел на пуховое одеяло, под которым обижался внук.

Сухой короткий смешок, больше похожий на кашель, вырвался из старца. Деду в тот день хотелось говорить, он с надеждой ждал того, чтобы его попросили рассказать еще. Это та нередкая черта, которая приходит со старостью – желание выговориться. Подходя к двери, дед даже немного погрустнел.

– Деда… – из-под одеяла послышался умоляющий голос – чем кончилась история с Алесом?

– Расскажу – с облегчением выдохнул дед. Потом дед, чтобы набрать важности добавил – только пообещай мне помочь успокоить бабку.

– Обещаю.

Дед встал у окна, протер себе пятнышко, задумчиво, всматриваясь в тьму за стволами высоких сосен продолжил.

– Дань, а рассказывал я тебе про Карачуна?

– Не

– Дело такое у нас…

…Охотники видели, как Алес крепчал. С любопытством выпрашивали его от чего он силу получает. Да как допытали, сразу пошла весть по всему городу, что из сердец зверей можно получить силу. Да вот только никто не заметил, как Алес стал берендеем. А после, он не мог сказать ничего.

Да и не нужно было это вовсе бывшему человеку – к тому времени красная ярость поглотила его и убивал он в облике хозяина леса других его хозяев.

Пошла тогда мода на звериные сердца. Люди поедали из в огромных количествах. Богатые ели сердца косолапых. Кто победнее, кабаньи, а совсем бедные довольствовались змеиными, кошачьими. Даже крыс в городе не стало.

Разумеется, то, что случилось, заставило себя ждать долго, но когда случилось, то разом у всех, «модников». На город пало проклятье, город наполнился зверьем. Не может олень ужиться рядом с волком. Оставшияся же люди, боялись, ибо некоторые оборотни, хотели назад свой облик, сходили с ума и не брезговали человечьими сердцами.

Наполнился город тогда безумием, каждый житель, что не сбежал, или боялся, или ненавидел соседа. В ненависти этой не заметили люди, как озверели и внутри. Не заметили они как в один день, посреди лета начало резко холодать. Не услышали они, что в ворота городские кто-то очень сильно стучится, и не заметили они, как ворота замерзли и разлетелись на тысячи кусочков, пропуская в стены города ледяных существ.

…Представь, Даня, себе бурю. Большую, очень-очень холодную. Карачун и есть такая буря. Только буря то не обычная. Никто не знает откуда он взялся, откуда приходит и куда уходит, но если пришел, то считай, что ты покойник. Самый теплый день в считанные мгновения сковывают лед и морозы. Вот тебе Карачун.

Но, Даня, это еще не все. У Карачуна-то есть свита. Наморозит он всякого зверья, там, птиц, змей, лосей, даже косолапых, даже людей. Умерев, они превращаются в лед, встают и пополняют свиту Карачуна. Куда идут ледяные мертвецы, туда и несут на плечах своего барина – Карачуна. Далеко глядит Карачун, до только слеп он и глух. Жертву он чует. Когда живая душа чувства какие начнет испытывать Карачун может учуять ее.

Ненависть – сильное чувство, наверное, самое сильное. Может страх или любовь сильнее, да только проверять я того не хочу. Так вот, как в городе том, если много живых душ наполняются этими сильными чувствами, Карачун тут как тут, всех переморозит. Приносит он зиму, да не только. Несет он с собой еще и безумие – чем ближе подходит, тем больше с ума жертвы его сходят, чтобы можно их лучше почуять. А ледяные мертвецы в том еще пуще помогают. Завидят они, скажем, страх и испужавшегося еще больше напугают. Почувствуют ледяные несчастного жениха, выйдет тогда из толпы ледяная красавица, похожая на ту, что сердце несчастного разбила и бродит вокруг него, томным взглядом сверлит, морозит взглядом тем. И ведь не сможет парень отличить подмены, поверит, да слезы горькие лить, просить вернуться. Все с ума сходят.

Так и не заметили жители того города, что Карачун пришел к ним. Город погиб. Немногие сбежали. Вот поди и Алес наш того… замерз, однако того я уже не знаю.

Дед умолк.

– Деда, ты все, что ль?

– Так.

– Вот ты, деда, сказочник! – Последний рассказ испугал не на шутку. Ребенок хотел, чтобы никакого Карачуна не существовало.

– Ладно, Дань, спи давай, а то разозлишь меня и Карачун придет. – дед рассмеялся.

– Так ведь Карачуна нету, правда?

– Конечно нету, спи давай.

Проковыляв к кровати, дед выпрямился. Поцеловал внука в лоб, тихонько вышел и закрыл дверь. Только дед прислушался обратил внимание, что шум от прялки только утих, как встретил бабку.

Остановившись в дверном проеме, пожилая дама в тонком платке и белой рубашке, скрывавшей ее фигуру, скрестила руки. На вид ей было лет шестьдесят. Опершись на одну стенку, с недоверчивым прищуром она обратила свои ясные голубые глаза к мужу.

– И чего это ты мальца так долго держишь? – Она оценивающе оглядела деда с головы до пят.

– Нин, не начинай.