Смиренное кладбище

Ты опять к нему. Он покрутит, повертит: а может, ты треста или Обахаэса. Ну, а потом заломит, ясное дело… И никуда не денешься, дашь как миленький. Договорились по-хорошему – он тебе бесхозик подберет поближе к твоей могилке…

Воробей посмотрел на часы и положил кисть в ведро:

– Потом докрасим, первый час, хоронить пора.

– Леш, а что с покойником потом делается, в земле?

– Как чего? Лежит себе, следующего ждет.

– А что с ним происходит, с покойником? С телом?

– По-разному: от тела зависит и от земли. Суглинок если, так быстро его лучит; земля воду держит, как все равно в кастрюле. Если песок – еще полежит. Потом лопается. Брюхо лопнет – он течь начинает. Несколько лет текет. Быстро сохнет. В землю превращается. Одна кость остается. Лет за восемь целиком сделается. Все чисто. В землю ушел…

– А зачем тогда пятнадцать лет ждать?

– На всякий случай, мало ли что… Бывает. Вода почвенная стоит – так он парится, а в землю не идет. Не видел? Увидишь. На той неделе перезахоронка будет. Баба мужика в Киев перевозит. Не обделаешься со страху-то?

– Не знаю…

– Перезахоронка, считай, самая муть. Вонь забирается, хоть мылом нос полощи, не отобьешь. И стоит, падла, до пяти ден… Раз положили – и пусть бы лежал себе, чего его ворошить? При царе-то точняк руки бы поотрывали за такие штучки. Гниет себе человек тихо-благородно… В рай едет или еще куда. Так ведь нет, неймется: выковыривают! Другое дело, когда в него по медицинскому или судебному надо посмотреть…

Слышь, Михаил! Я тебе свой бесхоз не показывал? Покажу. Когда в больнице был, Петрович мне у заборчика отвел местечко… по закону, в трест ездил специально договариваться. Разрешили. А когда я вышел – смеется: вот, Воробей, твой бесхоз, не толкни по дурости, бездомным будешь.

Ты, Миш, тоже запомни: ложить меня только туда. А чего смотришь? Дырка-то у меня все ж без кости, и гной не перестает… Смех-то смехом.

На центральной аллее показалась знакомая фигура. Воробей прищурился:

– Кутя, что ль? Ку-уть!

Кутя молча побрел на зов.

– Куда пилишь, могильщик хренов? – добродушно спросил Воробей. – Ты когда портки заменишь?

– Домой пойду, – невпопад ответил Кутя.

– Громче говори.

– Домой пойду! – крикнул Кутя. – Петрович отчислил. За прогулы.

– Куда домой?!.. Где он?! – заорал Воробей.

Петрович сидел в кабинете.

– Ты что, шакал, над дедом мудруешь? – прохрипел Воробей. – Ему до пенсии полгода, он сам отвалит!.. Неймется! Руки чешутся?.. Могу почесать!..

Петрович побледнел: в конторе никого, а Воробей неполноценный. Отоварит, потом поди разбирайся.

Воробья трясло.

– Не обижай деда, Петрович…

– Воду пей! – завжал заведующий, подталкивая к нему графин.

Bоробей послушно припал к графину.

– Не обижай…

– Защитничек… – Петрович встал – за стола. – Много вас… Что ты здесь разорался?.. Прибежал-прилетел!.. Все вы за чужой счет добренькие. А сам, если что?.. Знаю я вас!..

– Спасибо, Петрович, – пробормотал Воробей. – Ему полгода, он сам отвалит…

– Пошел вон. Иди работай, – буркнул Петрович.

– Вы чего наглеете? Полчаса гроб стынет. Оборзели вконец! – Молчок понес на них правильно.

Раскрытый гроб, окруженный немногочисленными родственниками, забыто прижался к массивной чужой ограде. Появление Воробья с Мишкой разбудило притерпевшихся к своему горю родных: кто-то всхлипнул, потом громче…

– Попрощались? – спросил Молчок у пожилой толстой женщины с заплаканным лицом, по-хозяйски стоящей в головье. – Крышку давай! – скомандовал он Мишке.

– Цветы гроба уберите, покрывалом прикройте.

Молчок с Мишкой накрыли гроб крышкой, состыковали края. Молчок вынул

– за голенища сапога молоток с укороченной для удобства рукояткой и тут-тук-тук – гвозди о рта – забил.

– Сейчас мы подымем, а вы тележку – под гроба на себя примете, – руководил Молчок. – Заходи, Воробей. Мишка, веди его.

«Веди», – значит, бери Воробья, обхватившего тяжелое головье гроба, за бока и, пятясь сам, направляй его – тоже идущего задом – между мешающими оградами, по неровной почве, чтоб, не дай Бог, не оступился. Ничем больше помочь нельзя: слишком узка дорога.

Так, не торопясь, – быстрят только кошки да блошки – дошли до свежевыработанной кучи, поставили гроб на осевший под тяжестью рыхлый холм; веревки Молчок заранее разложил поперек могилы.

– С ломом давай, – буркнул Воробей, – неудобно.

– Давай. Ложи.

Мишка положил лом поперек могилы – подергал: не телепается ли. Молчок с Воробьем на веревках, зажатых в кулаках без намотки (упаси Бог наматывать: полетишь за гробом вдогонку), установили гроб на лом. Потоптались, побили сапогами землю для крепости.

Молчок натянул веревки.

– Ну, готов?

Воробью и слух ни к чему, по натягу команды ловил. Натянул свои концы – гроб тяжело завис над могилой. Мишка вытянул лом.

– С Богом! – негромко скомандовал Молчок и, вытравливая веревку, стал заводить гроб.

Воробей травил чуть медленнее: гроб быстро и без зацепки лег на дно, ногами уйдя в подбой.

Молчок приподнял свой конец уже лежащего на дне гроба – ноги, – чтоб Воробей смог вытянуть веревку – под головья. Затем быстро выбрал свою.