Дневник неудачника. Том 1. Requiem…

…В этом ублюдочном городишке в парочке блевушечных кабаков торгуют третьесортной сердечностью. В этом суетливом, никчёмном городишке не найти друзей и плотный туман событий постепенно окутывает нас: сквозь него галактика видится нам красной истиной брошенной в бесплодную почву, на засохший росток человеческий, чьё место где-то не здесь, да, все мы здесь чужие… Цветочно-изнеженный разум – это переполненная ночлежка, набитая до отказа вопреки избытку испарений, рядом завод по перегонке спирта – самое мощное промышленное предприятие, и это означает пресыщённость умов, нехватку дружеского общения.

* * *

…Средь грязных, сутулых забойщиков, в три центнера толкаешь вагонетку – за блеском спин, красных, как в живодёрне, я вдруг вижу плешивого малолетку. Белеет череп яичной скорлупой – ты высекаешь искры этой ночи, слепой, не привычный к дневному свету, заживо погребенный рабочий, не читающий сонетов. Ты слишком долго прожил под землёю, в четырнадцать пора вернуться к людям… Смотрю в разверзающуюся печь – рябым мне чудится скопление человечьих тел! Закрою глаза – становится жутко, как в забое!

Работа нам нужна другой породы —

над грудой выработанной породы…

* * *

«БУНТ»

…Зори люблю – все на свете, и сумерки все – ненавижу. Как бескорыстны пути, коль они бесконечны! Как прекрасны рассветы, коль не знают заката! Как полезны предметы, чьи секреты забыты!.. Колоннады в руинах, и разбитые вазы, и изломанность линий, и капризы природы, где не властны приказы!

Плыть, как лодки без вёсел, и летать, словно птицы, что покинули гнёзда! Быть негаданной вестью, быть внезапным бутоном, смочь нарушить однажды ход событий – движение по кругу! Остановить землю!..

Два и два суть четыре… Только кто ж это знает? Ну а если открою, что один – не один?..

* * *

…Утро, похмельное утро. Проснулись забытые было тревоги… Истаяла радость от чтения червём источенных книг… Зеленые сари равнодушно повисли на убогой циклораме. Вчерашняя странная девушка боится, чтоб я случайно не проник ей в душу… Корявая палка нищего горбуна штемпелюет тротуар. Я считаю точечные удары… Он не знает, как больно можно меня ударить…

Здесь мы пили вчера…

Мать совала мне в худую ручку холод медной монетки, карандашный огрызок, затёртые билеты в цирк – подарки вчерашнего дня… То была моя мать… Умерла… Еще бы – даже многоэтажный дом по соседству обветшал и готов вот-вот развалиться… Скорее бы лето… Дни пестры и круглы, словно глобус, словно последние дни мальчишеских школьных забот… Словно бы кончается детство…

Медленно руку высвобождаю из-под обломков… Ищу ножки шкафа – от него пахло книжным старьем. Вот они, мои дети. Мирно спят, не просыпаясь. В этот мир я привёл их. Наверное, я отпил своё, и отгулял…

Славословие в честь Человека со скрипом уходит в песок… Утро… Рамсан-маклер, заходит потолковать. Глупец, сел верхом на гробе – вроде как на лошади… Глупый клоун: в старом гробу обломки его разбитых сердец… Кто ищет покоя! Непокой и тоска – в них счастье… Смотрите, что есть у меня! (Я трезв, я не пьян.) Мои руки, родные мои, они не дадут мне пропасть, они вернулись ко мне из далёких стран…

* * *

…Всё больше и больше мне лет, всё чаще хромает память… Вселенная всё разрастается, и давит на вспыльчивый рассудок гнёт всего, что мне не суждено узнать… Под тяжестью стеклянной тары прогнулись полки в кладовой… В немом пространстве кружится голова… Могу ли я постичь богатство это, эту бедность?.. Просеиваю сквозь пальцы пыль бытия, ни пыли не ведая строение, ни пальцев… Хочу объять всю жизнь, не зная ни что такое кровь, ни как вещает радио на сотне незнакомых языков, ни что в одной лишь женщине меня влечёт, чьи губы заставляют полыхать всё тело в немыслимом космическом огне, когда Сатурн-двурогий за нами наблюдает, но мы вне поля зрения скандального отца… Слетать сегодня можно на Луну и поиграть в футбол, напиться в «Тадж-Махале» и вовремя быть дома к чаю. Но для меня любовь значит гораздо больше любого познавательного тура, хоть описать её достойно не могу…

Она есть
сумма
всего, что я когда-нибудь узнаю, и
всего, что мне узнать не суждено…

* * *

…На двадцать вторые сутки, когда изменилась погода и весь я зарос бородой, взглянул я на солнце утром, кивнул ему в час восхода – настало время для дела, оставшегося за мной… Где-то на дальней окраине этого жалкого городишки меня ожидали солнце и велосипед. Не просто веломашина – спасение от одышки, зов слов, для которых места без ритма педалей нет… Мне чуден крик человечий. Возникнув из темноты, люди моих эпох готовы спрятать спины и плечи в спичечный коробок, забыв про мышцы и иную силу… Трудность моя в едином – в том, что я знаю вещи. А знать – всё равно, что напасть. Всякий раз мне приходилось искать новый окоп от зловещих вещей…

Враг.

Но его не видно, имя не скажет радио. У меня есть лишь два слова: хлеб и соль. Очевидно, третье дадено врагу. Соседская собака, лениво меня облаяв, приветливо обнюхав, привычно пошла следом. Мы с ней решили, что гораздо логичней натруженная спина человека стала в сравненье с его лицом… Тогда-то я впервые ощутил себя в согласье с другими. Значит, живой я в конце концов.

* * *

Куда бы ни вела меня дорога, я непременно возвращаюсь домой. О боже мой, какое это чудо – услышать заветное: «С возвращением!» И ничего доказывать не нужно – каким я был вчера иль стал сегодня. Не спрашивают паспорта усталые дороги и удостоверения – растрескавшиеся зеркала. Но с каждым новым поворотом неба меняюсь и я. И неба повороты то былое вдруг сделают реальным, то вдруг грядущее – осуществлённым. Однако миру это безразлично – лишения, скитания, утраты, любовь, с которой суждено проститься, – есть у эпохи лозунг: «Всё равно!» Вот почему я порой немею в кругу друзей, и лица их мне кажутся сплошным рисунком – сбивчивым, туманным, как очертания африканских рек… Не все ли там равно, о чём мы спорим, зачем слова изводим понапрасну? Ведь стол всегда останется столом, летает он или стоит на месте… Живём, топчась в кругу непонимания. Отделены артерии от тела. Но кто же, кто повинен в том, скажите?! Ведь даже звездам больно от гвоздя в моем ботинке…

* * *

…Когда я вернулся, там никто не помнил, какое сегодня число какого столетия! Даже башмаки забывали колоть гвоздями исколотые ступни, засунутые в них… Было время расплаты по счетам, было время, когда город складывал просохшее белье, хотя даже в парикмахерской никто не рассказал мне эту новость… Я долго стоял на остановке, ожидая драный автобус, а когда прошло время, снял пиджак и перекинул его через плечо…

Время мёртвым пауком повисло на моей шее…

Я нисколько не поверил, когда мой зубной врач сказал, что в наше время человеческая жизнь уходит на то, чтоб ухитриться, после того, как всё на свете кончится, навеки сохранить немножко зубного порошка…

Шёл дождь, и от него казалось, будто город в любую секунду может измениться – одним лягушачьим прыжком…

Я равнодушно посмотрел на них – на кого посмотрел не могу сказать – они тесно обсели грязноватый стол в прокуренной комнате… Я громко сказал: «Время же уходит!..» И всё, что я сказал, я сильно и отчётливо ощущал в собственных коленях. Но насколько помнится, я в это время думал о моем дорожном одеяле, а еще точнее – думал о тех концентрических кругах, что разошлись бы по истории, расстели я на ней мое пуховое одеяло… Я думал о том месте, где моя истерзанная ненавистным ненастьем душа в последние двадцать четыре часа тёрлась о позвонки…

* * *

Если петь – то о чем?.. Говорить – к чему? Не знаю. Вот и молчу и молча сгораю в своих «хочу», в диких желаниях выорать людям всё, что во мне происходит, и то, что рядом нащупываю обессилевшей рукою и взглядом и чего ещё не пойму… Да и важно ли это? Я всего-то лишь человек, навек осуждённый петь…