Дневник неудачника. Том 1. Requiem…

Дневник неудачника. Том 1. Requiem…
Сергей Котелевский

«Дневник неудачника» – серьезная экзистенциальная вещь в себе, если так можно выразиться по-русски… Рефлексия окружающей главного героя действительности с точки зрения самого Арт-Хауса… Эксперимент видения, переживание проблем и сосуществования в самости-непредсказуемости жизни делают произведение непохожим ни на какое другое…

Дневник неудачника

Том 1. Requiem…

Сергей Котелевский

Cognoscentis, addit et laborem…*

*Познавший умножает скорбь…

© Сергей Котелевский, 2017

ISBN 978-5-4485-1758-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Высохшую ветку старого ясеня колышет прохладным ветром… В осеннем небе юркие птицы кличут друг дружку: «Как жизнь? Как жизнь?» И т.д…

Женщина перед зеркалом расчесывает волну шелковистых волос…

Я когда-то писал стихи…

Год истекает. Нескончаемые желание вьются, как ласточки влетают в полуприкрытые окна. Радостно кричат… Женщины будут ещё или всё уже?.. Пусть появляются или уходят. Кончилась терпеливость слепого, ждущего их шагов. Знаю, настанет день, когда потеряет смысл стремление что-то сделать и мука, что не сумел…

Дети бормочут во сне… Матери просыпаются… В двери стучатся ничейные женщины, плачут – не открывают им… Я – озлобленный неудачник. Мои неудачи скандируют лозунги перед запертыми дверьми: «Выполнить наши требования! Хлеба и масла!» Привстав, затворяю окна, запираю двери, застегиваюсь на все пуговицы, поспешно царапаю на пожелтевшем клочке: «Я сам повинен в своих неудачах». В один прекрасный день – война ли не война – моё сердце перестанет биться… Умру, хоть и не герой. «Что делать». Это – не вопрос, а мой ответ…

Не умею кукарекать в полдень… Не кукарекаю. Не умею смиренно вымаливать любовь. Не вымаливаю… Не могу вспыхнуть ярче всех кинозвёзд. Ну, не могу. А что не могу и не умею – то не моё… И никто не обязан быть тем, что он не есть… Я сочувственно слушал чужие стоны. Старался убедить себя, что разделяю чужую боль, – не вышло. Стоит непреодолимый барьер меж мною и другими… Пытался любовью к людям поломать барьер. Не вышло. Вскочить и крикнуть из окна…

Сходить в бюро трудоустройства. На почту и ещё на почту… Вернуться в мою эпоху с заявлением: «примите на работу»… или с любовным письмом…

Как безымянна и безмерна дистанция между шагами. Но я ж не делал шагов. Я примерялся. Да нет, не надо лгать – я растоптал себя… Я не один – со мною был другой. Он шёл со мной, он поднимал, когда я падал, и клал, как кошелёк, себе в карман…

Я знаю – так устроено, чтоб человека растрачивал другой, и каждый – только деньги для другого, а тот – для третьего… Сегодня голос мой силён, а завтра я его растрачу – как будто ночь провёл у проституток. Что же всё-таки хотел добиться, стараясь нравиться? Прийти как раз к тому, что есть, – за занавеской пальмы, бескрайнее море…

Растратив себя, ждёшь… Кто ждёт, пусть ждёт. Кто занял очередь, пусть в ней стоит. Кто нежится в объятиях успеха – пусть. Кому хотелось женщин и сокровищ – пусть набивают трюмы. И пусть другие, как грузчики на берегу, завидуют. Одни пускай готовят для продажи иконы революций (или контр-). Другие пусть клянутся демократией утра до ночи…

Я – не могу.

А что я не могу, то не моё…

* * *

У кого солдатские бинокли, те смотрят вдаль, сделав ставку. А ты видишь только то, что перед тобой…

Ничего не ясно: всё может быть, через минуту всё может быть, одно только ясно: ничего не ясно… Одно только ясно – это бега. С убийственным храпом рвутся взмыленные кони по моим жилам, замертво падают на финишной черте… Надменно позирует номер девять, каучуковое копыто прямо в мою грудь, кто, говорит, выиграл, я или ты? Давайте ещё раз. Отдай моё везенье…

Грандиозно движется вселенский парад победителей через двадцатый век. А ты кто? Что, тебя обскакали? Или ты сам с круга сошёл?.. Скоро стемнеет на берегах «Сакраменто», скоро ювелиры запрут свои лавки… Давай решай скорее – за кого ты? Где здесь судьи? Кто за побеждённых?..

В высоком просторе кружит коршун, равнодушный к земле…

Дом. Любовь. Стихи. Родные. Одно за другим все осталось позади. Ставка на меня… Мчусь сквозь потоки ветра, весь в хлопьях пены, а неугомонные желания стремительно подхлёстывают меня…

Ага-хан, скольких обойти мне? Никто не сказал мне до этих бегов, в скольких городах, в скольких жизнях я должен пройти круг одинаковых ситуаций и одинаковых выводов…

Проиграв на «Сакраменто», тот же самый я, всё в той же надежде иду в каждый дом, стону от боли, всем знакомым стоном… Ну, меня надули, но кто надул?.. Судьи надули? История?.. Кто?.. Сейчас ты Победитель, а кем ты был? Был хоть чуть романтиком? Был хоть чуть-чуть собой?..

Эпоха тащится, как загнанная лошадь… Боишься смерти, живёшь в сером мире без чудес, отвечаешь прямо на все вопросы истории… Завтрашний диктатор, где ж ты до сих пор был? За убийством Ганди не ты ли стоял?.. Жаловаться без толку – нет правил; все разрушено, даже сознание…

Собирайте доказательства, что я существую… Уволакивайте награбленное… Пустует ограбленный Аминтотех… Если можешь – строй вечный город…

…Когда молчаливым упреком приходит на память мальчонка с подбитым глазом, я их всех опять вспоминаю…

Отец – здоровый, как бык, старый грузчик, пропитанный угольной пылью, пьянчуга и бабник, любитель подраться…

Мать – бледная, как кувшин, с которым бежит она утром на рынок, и грудь у нее – как доска, и волосы цвета соломы, и мягкое сердце…

Живут они в полуподвале: там лестница пахнет известной эссенцией «Кошки и сырость», а комната – щами и жареным луком; в ней пусто, лишь сохнет полинялое белье на веревке, а солнце там видят не чаще, чем аэроплан…

Когда молчаливым упреком приходит на память мальчонка с подбитым глазом, я их всех опять вспоминаю…

* * *

ШКОЛЬНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ О КАРТЕ МИРА…

…Мы глобус-голову весело вертели в детстве, цветастые извилины переводили на бумагу, слегка царапая поверхность давно знакомого пятнистого лица, смотрящего на нас, будто готово к драке… Повешенный на стену, в виде карты, весь этот мир казался неподвижным, но мы-то знали, что на его долготах и широтах ходили люди, строились дома, тонули города и рушились утесы… А позже, путешествуя по карте, мы прыгали через Волгу, вступали на незнакомую землю… И в сумерках затем мы неуклюже свёртывали карту, упаковав в нее все льды и пляжи… И, запихнув все это в карман потрёпанного пиджачка влезали вновь в границы своего суетного мира, в нашу крошечную страну без названия…

* * *

ГОРОД-ZERO…

Почти десять квадратных километров людского шлака и заводских выбросов, нет ни работы, ни хлеба поэтам в этой стране…

* * *

…Это было кашне цвета старинного золота, оно сопровождало меня по жизни в течении трёх лет нищеты и славы, любви и ненависти, трёх лет одиночества на улицах, тёмных и узких, как гроб, пока безжалостные струи дождя чертят зеленоватые линии на бронзовых лбах монументов… Это кашне цвета старинного золота, купленное кем-то, наверное, в туманах Генуи (за 500 лир при въезде в Европу) … Кашне – знамя вольной свободы, знамя великой поэзии. В мире стертых камней, где человек тщетно и вечно алчет обновления, чтоб только не стариться, чтоб только не умереть… Это кашне цвета собаки с улицы Ленина (На этой улице вечно идёт либо дождь, либо снег). Я только что потерял его, оно осталось там, позади, а с ним и частица моей юности. И это сегодня, когда плесневелая сырость поселилась в холодных стенах, когда мертвенно-тихая ночь проникает повсюду и с нею леденящая дрожь обнажённых ветвей…

* * *

…Никто меня не позовёт, ничей голос меня не окликнет по имени. Почему бы кому-нибудь да и не вспомнить, что я существую? Ну, хоть бы другу, которому я одолжил рубаху, или женщине, на которую я заглядывался с самого дна души. Так одинок я с глазу на глаз с памятью, что решаюсь: пускай меня окликнут, назовут мое имя, хоть подшутят, что ли, чмокнут в щеку. И хоть чуть-чуть полюбят таким, каков я с изнанки, и позовут, и назовут моё имя…

* * *

Я не больно силен в истории и не острю на латыни, не пишу по-английски. Мне не дали ничего, кроме меня самого; о разных историях, в которые я углубляюсь, мне удается прочесть в книгах, взятых у друзей и знакомых. Ни чинов у меня, ни званий нет, и в школе я никогда никому не служил примером. Старший братишка давал мне кусочки колбаски, чтобы не хныкал. А время тех моих лет текло и текло между пальцев и не только бороздило лицо – даже в скелет просачивалось. И теперь всего себя чувствую как бы изнутри этой жизни и этого времени. Вот всё, что в наследство досталось мне, – это скука да несколько штук могильных камней, средь которых читается и фамилия моего братика… А ещё у меня есть кость-амулет, душа, велосипед…

* * *