Вёсны и осени. Сборник стихотворений

Вёсны и осени. Сборник стихотворений
Сергей Краснобород

Это книга-реминисценция, книга-дневник. Но не из тех дневников, которые стоят на полках в книжных магазинах, а из старых, ещё школьных тетрадей, студенческих блокнотов, написанных вручную, с вклеенными врезками разного времени, где история жизни автора, общества, города считывается непосредственно, глаза в глаза. Книга содержит нецензурную брань.

Вёсны и осени

Сборник стихотворений

Сергей Краснобород

Фотограф Александр Чернышевич

© Сергей Краснобород, 2024

© Александр Чернышевич, фотографии, 2024

ISBN 978-5-0064-8318-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Горькие стихи над рекой Жизни

Чем отличается восприятие мира, его вёсен и лет простым человеком от восприятия Поэтом? Наверное, тем, что у Поэта сердца и душа обладают неким иным зрением. Простой человек скажет: «Наступила осень», или «Пришла весна». Поэт сможет увиденное облечь в другие слова и образы. Как это смог сделать поэт Сергей Краснобород.

Новый поэтический сборник Сергея стал для меня повторным открытием Поэта. На мой взгляд, его «Вёсны и осени» – это искусная работа художника, у которого слово – как тонко отточенный карандаш или кисть, сумевшая красками души написать картину мира, да так, что поэтические строки не оставляют равнодушным.

Более того, когда читаешь стихи Сергея, кажется, что живёшь внутри этих строк, этого мира, описанного Поэтом. Когда Поэзия живёт в тебе – это прекрасно, но ещё весомее, на мой взгляд, когда Поэзия оставляет чёткое ощущение, что ты живёшь в ней, в каждой строчке и слове. Именно этот эффект присутствия и создают стихи Сергея Красноборода.

Стихи – как шершавые холсты с ощутимо выпуклой краской, застывшей на них. Читаешь и чувствуешь каждое слово, как чувствуешь плоть картины тонкой кожей пальцев.

Я сено ржавое ощупывал лицом,
от теплоты его засушливой пьянея.
И летний день был просто сладким сном,
в котором забывал, зачем я, где я.

А в мыслях – ощущение стихий:
глаза любимые, пути, что пройдены,
и над рекою тихие стихи,
в которых прозвучало слово «Родина».

Мир Сергея не только поэтичен, но и философичен, мифологичен (в хорошем смысле этого слова). Ведь только Краснобород смог увидеть, что «швейцар у входа как Харон», что «в бесшабашном июне птицы над головой парят, помогая авгурам слагать о счастье пророчества», что «трава оставалась величественная и немая. Бесчисленных стеблей атланты поддерживали небосвод». А где-то рядом:

Задрав штаны, бежит за комсомолом,
снимая селфи параллельно на айфон,
бессмертный Агасфер. Он так же молод,
высокомерен и самоуверен он.

Только Поэт смог разглядеть, что «мокрый снег, тяжёлый как память», что «август, роскошный как зрелая женщина, нежно манит в свои объятия». Но всё больше горечи в его стихах-ощущениях-прозрениях.

Поэту претит перевёрнутый современный мир, в котором

«будто бы ниоткуда появляются креаклы —
в узких брючках, с бородками, с бритою головой,
примеряют короны и по-плебейски нагло
начинают определять, кто здесь чужой, кто свой».

Но у поэта есть и своё потаённое место, где можно укрыться от безумств современного мира – это дача, построенная отцом. И как кредо звучат слова:

А просто не надо врать —
ни себе, ни кому другому.
Всё равно когда-нибудь умирать —
выселяться из этого дома.

А в доме другом – и расклад другой.
Как там, никто не знает.
Может, смола там течёт кипящей рекой,
а может, озеро с лебедями.

Новая книга Сергея Красноборода горька, но не пессимистична. Она соединила в себе прошлое и настоящее, в котором подлинной Поэзии всегда было и есть почётное место. Не могут не покорить искренность и исповедальность автора:

Как я хотел бы рассказать тебе
об этом небе
и о том что в нём,
над озером нависшим, чтоб смотреть
как ветер теребит траву,
и, слушая лягушечье ворчанье,
в едином хороводе гнёт траву к земле.
И слезы жёлтые цветов
как будто дремлют,
и будто в невесомости дрожат…

    Юрий Максименко,
    поэт, писатель.
    г. Минск, Республика Беларусь

Как будто соображаем на троих

Новая книга Сергея Красноборода вызывает смешанные чувства – от восторга, что ты словно попал в машину времени, до желания начать править ритмическую структуру текста. От восхищения: как автор умудрился сохранить настолько непосредственную, почти детскую оптику, до удивления: а что так тоже можно было?! Книга – реминисценция, книга – дневник. Но не из тех дневников, которые стоят на полках в книжных магазинах, а из старых, ещё школьных тетрадей, студенческих блокнотов, написанных вручную, с вклеенными врезками разного времени, где история жизни автора, общества, города считывается непосредственно, глаза в глаза. Вот мы снова сидим на ещё не тронутых евроремонтом кухнях с гитарой, сигаретой и чем-нибудь горячительным – неважно, чай, кофе, водка, коньяк. Главное – греет.

Стихи греют. Где-то обжигают, ковыряют, расчёсывают, взывают к общечеловеческой совести и личным грехам: покажи свои скелеты в шкафу, будь человеком, называй вещи своими именами, в угоду рифме не подменяй слова, в угоду своим желаниям не ломай и не перекраивай мир. При этом – никакой дидактики, не ощущаешь навязчивой идеи императива: «Вот у меня было так, и я счастлив, что это было». Автор/лирический герой/лирическое «я» – сложно в этой книге разделить личность субъекта высказывания. Читаешь, читаешь, и понимаешь, что «соображаем на троих». Третий, вернее сказать, Первый из троих незримо присутствует в беседе автора и читателя. Он неоднократно упоминается, к Нему часто обращаются, цитируют, к Его молчанию прислушиваются больше, чем к многоголосию шумящего за окном мира: «чего Господь хотел», «Бог смеётся понарошку – сыплет с неба благовесть», «позволь ему, Господи, тем, кем начертано, стать», «в инкубаторе черви – без Бога, без надежды, без веры – гниём», «зреет в душе Господу Богу „осанна“ – чистая благодарность за то, что ещё живой».

Этими и другими обращениями изобилует эта небольшая книга. Но больше всего меня «зацепила строфа:

Художники несут в себе отличие:
быть прежде с Богом, а потом – с людьми.

Для меня она многое объясняет – и в этой книге, и в личности автора как лирического субъекта. Тексты насыщенные, концентрированные, но не чрезмерные, не навороченные. В книге много города. Город населён людьми. Это любимый город, любимый дом, где за современным фасадом «лакшери»[1 - Лакшери (англ. luxury) – предмет роскоши; класс товаров и услуг, отличающихся максимально высоким качеством и престижностью. Ист.: Викисловарь.] бутиков скрываются коммунальные коридоры, уголовники и ветераны, старшаки-хиппаны, дядя Миша и баба Рива, ночные посиделки и очередь в общий мужской туалет. А за окном – свежая выпечка, и люди с бидончиками бережно несут домой молоко и глазеют с противоположных балконов на кино во дворе и первомайские демонстрации, спешат на троллейбусные остановки и на поезда, которые везут их по бескрайним просторам судьбы, творчества, горя и подвига. И тот незримый собеседник, неутомимый слушатель над всем и во всём: «Смотрите мне, не шалите, а то я вам…».

И к кому бы не обращался автор в своих текстах, кого бы или о ком бы он не упоминал – скучал, скорбел, корил, благодарил, какие бы философские вопросы не поднимал, всё несёт на себе печать любви, доверия, благодарности, которую Сергей Краснобород не растерял с детства, несмотря на сложность и насыщенность «моря житейского». Не растерял своего солнечного настроения, своей, уже почти реликтовой, незамутнённой оптики восприятия мира. И щедро делится в своей книге со всеми нами. С чем я нас, читателей, и поздравляю.