Атомный конструктор №1

Через сорок лет Фишман запишет: «Не может быть мелочей, особенно без объяснения их влияния…». А тогда – 28 августа 1949 года, времени что-то осмыслять в общем плане не было, надо было идти дальше. И экстренный рабочий «консилиум» членов комиссии пришел к выводу: влияние фаски не будет значащим.

Значительно позже Давид Абрамович вспоминал: «Пустота могла привести только к отставанию ударной волны, но никак не к опережению, которого можно было опасаться, имея в виду преждевременное срабатывание НЗ».

Тогда об этом не знали, но было решено продолжать сборку и начать вставку «поршня» в «изделие».

Урановый «поршень» с плутониевым ядром весил более двадцати килограммов. А опускать его в глухой цилиндрический «колодец» Бомбы должен был почему-то Фишман, богатырской комплекцией не отличавшийся. К тому же Давида Абрамовича, как, впрочем, и любого другого, мог подвести и весьма непривычный эффект, связанный с необычностью конструкционного материала. Из-за большой плотности плутония и урана размеры «поршня» были не так уж и велики, и тот, кто брал в руки собранный «поршень», чисто рефлекторно не был готов к особому мускульному напряжению. Ведь, скажем, узел из привычной конструкторам стали весил бы в два с половиной раза меньше! Но тут не стоило верить глазам своим, а точнее – не стоило верить прошлому опыту.

И вот Авраамий Павлович Завенягин – тогда первый заместитель начальника ПГУ, подошел к Фишману, главному на этом этапе сборщику, и ощупал его мышцы на руках, мол, – не уронишь? Непривычно тяжелый узел действительно мог из рук и вырваться.

Мы знаем об этом случае из записей Давида Абрамовича. Тоже – вроде бы – мелкий «фактик»… А, вообще-то, – показательная историческая деталь великого исторического события… Опытнейший и мудрый летчик-испытатель Корзинщиков как-то сказал: «Если испытатель идет в первый испытательный полет как на подвиг, значит – он к полету не готов». Глубокая и верная мысль.

Люди, собравшиеся в ту августовскую ночь в здании под названием «ДАФ», имели немалый житейский опыт и «виды» видали… И поэтому они не говорили выспренних слов, не выражали неких «высоких» чувств, а просто занимались своим делом – деловито и сосредоточенно, не принимая картинных «исторических» поз. Но ведь без всяких преувеличений они творили Большую Историю и страны, и всего мира. И не могли этого не понимать, хотя это понимание и приходилось запрятывать очень глубоко, чтобы оно не мешало делу. Однако жест Завенягина лишний раз доказывал – все они были не плакатными супер-героями (хотя большинство из них или уже имели Золотые Звезды, или получили их позднее), а живыми людьми, способными волноваться и не всегда сдерживать эмоции.

Надо полагать, Фишман отнесся к такой неплановой, не предусмотренной регламентом «контрольной» операции по проверке его мышц с пониманием, и, достав снаряженный «поршень» из защитного контейнера, перевесил его на крюк крана для опускания в «колодец».

Но, конечно же, он волновался…

Повторю еще раз. Изустный фольклор «Объекта» включает в себя историю о том, что Фишман-таки уронил извлеченный из контейнера плутониевый, покрытый никелем, шар на сборочный стол, и на шаре образовалась небольшая вмятина… И, вроде бы, пришлось собрать срочный «консилиум» физиков, и якобы Зельдович быстро провел расчет, а Курчатов решил работы продолжать…

Сегодня эту версию нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, лишь факт ненаграждения Фишмана за первое испытание придает ей оттенок достоверности. Однако единственным несомненным фактом является то, что Бомба взорвалась успешно!

Вернемся, впрочем, на почву проверенных свидетельств. Волнение и возбуждение сказались и в том, что – по позднейшему свидетельству Давида Абрамовича – работы шли, несмотря на строгую регламентацию, с опережением графика, и история с фаской не привела к задержке и переносу контрольного срока испытания.

Увы, не все испытания нервов испытателей были уже позади…

СРАЗУ после американских атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, когда сам факт обладания Соединенными Штатами ядерным оружием перестал быть секретом, в США в 1945 году был издан «Официальный отчет о разработке атомной бомбы под наблюдением правительства США». В 1946 году эта книга – «Атомная энергия в военных целях», автором которой значился г. Д. Смит, была издана на русском языке в Москве и стала весьма ценным практическим пособием для наших разработчиков.

Одной из проблем и у американцев, и у нас, оказалась как раз вставка в канал «поршня». Конструкция должна была быть предельно точной, практически беззазорной – по все той же причине необходимости обеспечения максимально возможной симметрии взрывного обжатия плутониевого ядра. Прецизионное сочленение вставных деталей в снаряжательном канале – задача непростая. Требовалась очень высокая точность изготовления, да и собрать такую пару «цилиндр-поршень» было нелегко, почему конструкторы и ввели заходную фаску на торце «поршня».

В записках Фишмана 80-х годов мы находим следующие сведения, не вошедшие уже в наш официальный отчет – строго секретный, уложенный в «Особую папку» с грифом «Особой важности»: «Вопросы снаряжения приобретают весомое значение…, у американцев были затруднения при сборке перед испытанием первой атомной бомбы. Тщательный анализ трудностей в сочленении с конкретной конструкцией привел к мысли о необходимости вести снаряжение строго вертикально».

Так и поступили. И вроде бы отработали порядок и методику сборки заранее. Но во время реальной сборки в ДАФе «поршень», уйдя на какую-то глубину в канал заряда, вдруг… застрял!

У ракетчиков это называется «боб».

А зарядчикам было не до сравнений, но на этот раз они к подобной задержке были в какой-то степени психологически подготовлены. В книге Смита, которую тоже впоследствии цитировал Фишман, о возможном казусе говорилось так:

«Во время окончательной экспериментальной сборки пришлось пережить несколько неприятных минут, когда произошла задержка с одной важной деталью бомбы. Весь агрегат был отработан механически с величайшей точностью. Деталь была уже частично вставлена, когда вдруг застряла и не двигалась дальше. Однако доктор Бэчер не потерял присутствия духа и заверил группу, что для устранения задержки нужно только время. Через три минуты слова Бэчера оправдались, и сборка закончилась без дальнейших инцидентов».

У нас закончилось тем же, ибо одной и той же была причина: компрессия (сжатие) воздуха «поршнем» при продвижении его в глухой «колодец»… Когда через тончайший кольцевой зазор воздух стравился, под силой тяжести узла его самоустановка продолжилась, и вскоре все окончательно встало на свое место.

Теперь можно было закрывать сборочный канал пробкой из взрывчатки, а это уже была задача Мальского и Квасова.

Алферов и Комельков подключили последнюю розетку.

Было три часа ночи 29 августа 1949 года…

В это время Ломинский, Жучихин и Чугунов устанавливали блоки автоматики подрыва на рабочей площадке рядом с «ДАФом». А к четырем часам сюда прибыли Щелкин и Матвеев с боекомплектом электродетонаторов.

Харитон, Щелкин, Духов и Флеров провели контрольные измерения фона и начали подписывать акты сборки.

Затем вновь наступал этап подготовки, участником которого становился Фишман. В циклограмме было записано: «Вывоз изделия из ДАФ и закрепление его в клети лифта». Исполнителями значились «т.т. Щелкин, Фишман, Рыбин, Сбоев, Волгин и Мочалин». Четыре последних были слесарями опытного завода.

Воспоминая эти минуты много позже, Давид Абрамович пометил в блокноте: «Разработка строгого регламента сборки и всех заключительных операций… Инспектирование инструмента и оборудования… Стапель, рельсовый путь, тележка, сочленение с клетью подъемника»… Это ведь тоже был опыт, приобретенный уже в ходе работ с реальным ядерным зарядом – первым, а тогда и единственным, имевшимся в распоряжении Советского Союза.

В принципе, в проверке рельсовых сочленений нет ничего сложного и таинственного, это не уравнение состояния вещества с приблизительно, порой, определенными константами. Но весь предыдущий процесс разработки, аккумулированный в паре тонн конструкции заряда, мог пойти насмарку из-за резкого толчка на стыке…

Всю важность этого мог понимать лишь человек с инженерным образом мысли и обязательно – с немалым опытом практической инженерной деятельности. Вот почему в своих размышлениях о сути конструкторской работы Фишман предупреждал: «Наука не знает отрицательных результатов. Отрицательный результат – это тоже результат. Будем знать, что так нельзя делать. У конструктора другое дело: его деятельность на стадии завершения не имеет права на отрицательный результат…» Не те ли часы, когда заканчивалась подготовка РДС-1 к взрыву, вспоминал Давид Абрамович, записывая такие мысли?

Впрочем, дальше шли привычные, да и не раз уже отработанные, операции, и задержек на этапе вывоза не было. На вольном воздухе, у Башни, стояли Берия и Курчатов. К ним подошел Щелкин – за разрешением на вывоз заряда из ДАФа.

Фишман и его помощники – работники завода № 1, выкатили «изделие» по рельсовому пути и установили его в клети грузового лифта Башни. За выкаткой наблюдала внешняя офицерская охрана «ДАФа» – несколько полковников из МГБ и МВД Казахстана. Наступал тот пред-предпослед-ний этап, среди участников которого последний раз значился Фишман, – подъем «изделия» и закрепление его на рабочей площадке Башни «1П».

Отклонение было допущено лишь одно: директор КБ-11 генерал Зернов – в нарушение всех правил, регламентов и инструкций – поднялся в клети вместе с «изделием». Остальные, включая Завенягина, поднялись наверх на пассажирском лифте.

Лифт шел медленно – он надежно работал при скорости ветра до 6 метров в секунду, а погода ухудшалась, облака быстро затягивали небо, и сильные порывы ветра могли привести к аварии. Чуть позднее на пассажирском лифте поднялись и те последние, кто должен был снаряжать РДС-1 капсюлями-детонаторами: Щелкин, Матвеев, Ломинский.

Фишман, комментируя не вошедший, естественно, в диспетчерский дневник поступок Зернова, объяснял его чувством особой ответственности, но прибавлял: «ПМЗ (Павел

Михайлович Зернов. – С.К.) – [поехал] то ли от озорства, то ли от радости завершения работ (ощущение конца), то ли просто сдали нервы».

В любом случае эта – вроде бы мелкая – пред-финишная деталь хорошо характеризует психологическое состояние всех участников Опыта.

НАД СТЕПЬЮ давно рассвело, однако яркого солнца не было, сгущались пока еще рваные облака. Было ветрено – степь… Накануне метеосводка обещала терпимую погоду: ветер – 9…6 метров в секунду, температура – 11…13 градусов, но, как всегда, прогноз оправдывался не очень-то.

В 5 часов 5 минут 29 августа 1949 года все, за исключением Щелкина, Матвеева, Ломинского, Завенягина, Александрова и Зернова, спустились вниз. Генерал МГБ Мешик и министр внутренних дел Казахстана генерал Осетров начали эвакуацию с Опытного поля всего личного состава за исключением офицерской охраны МГБ.

В 5.07 начали вставку детонаторов, занявшую семь минут.

В 5.32 работы на Башне были закончены, и генерал Зернов по прямой связи доложил, что группа начинает спуск с Башни. Ветер не утихал, и спускаться решили по лестнице – лифт мог и застрять. Замыкающими шли Завенягин и Щелкин. Они и опечатали вход в Башню.

В 5.44 спуск был закончен.

Становилось пасмурнее, порывами ветра сорвало два привязных аэростата, поднятых для воздушных наблюдений.

После опломбирования Башни охрану сняли, и началась эвакуация. Пока что тут еще оставались Завенягин, Щелкин и руководитель группы подрыва Матвеев, однако и их уже ждала машина.

Степь вокруг выглядела как декорации какого-то запутанного фантастического фильма… В километре от Башни виднелся ферменный железнодорожный мост, который ничего не соединял. В обе стороны от моста тянулись пути, где стояли вагон и цистерна с горючим. Такие же вагон и цистерна стояли на самом мосту…

Чуть в стороне был железобетонный автомобильный мост с отрезком отличного шоссе с высокой насыпью. На шоссе выстроилась колонна грузовых автомобилей.

В восьмистах метрах от Башни – трехэтажные кирпичные и рубленые дома. Без жильцов, но сданные «под ключ», они смотрели на мир окнами, из которых никто и никогда не бросит на улицу любопытный взгляд…

Были тут бетонные взлетные полосы, цех с мостовым краном, электростанция с двумя новенькими дизель-генераторами. Но этим генераторам не было суждено выработать ни одного кванта энергии.

Высились над степью опоры двухкилометровой высоковольтной линии электропередач, по проводам которой никогда не тек и не потечет ток.

Тут же, в полукилометре друг от друга, удаляясь от центра будущего Взрыва, блестели свежей краской десять новеньких «Побед» – мечта каждого тогдашнего автолюбителя.