Атомный конструктор №1

Операции «вперед I, – II, – III» и момент «0»

НЕ БУДЕМ строить догадки, почему вышло так, что после Опыта Давида Абрамовича обошли наградами. Тем более, что дальнейшая карьерная и «наградная» судьба Фишмана сложились вполне благополучно. И этому, пожалуй, в немалой мере способствовало то, что его положение на полигоне и вообще в эпопее подготовки первого испытания оказалось выигрышным во всех отношениях.

На полигоне он был на виду у самого высокого начальства. Там же завязались и новые полезные знакомства. Так, Давид Абрамович познакомился с тем самым Борисом Сергеевичем Джелеповым из Ленинградского физтеха, публичные лекции которого об американском ядерном оружии он слушал в 1945 году в Ленинграде. Встретились они в месте несколько необычном – на теннисном корте на «Берегу», в военном городке. Давид Абрамович был заядлым теннисистом, и двойной общий интерес: атомное оружие и теннис, – конечно же, быстро их сблизил при всей тогдашней разнице положений.

Но еще более важным было то, что Фишман получил возможность составить непосредственное и верное представление о самых разных участках работы над зарядом и боеприпасом. По сути – обо всех. И это создавало на будущее прочный и перспективный «задел», тем более, что последние полмесяца перед Опытом были сами по себе одним непрерывным испытанием.

Пока что, правда, испытатели испытывали сами себя и оборудование – в этот период проводились тренировочные опыты. Суворов говорил: «Тяжело в учении, легко в походе». Но эти учения стали началом и самого похода к успеху – недаром ряд этапов этих тренировок назывался по-суворовски: «Вперед».

И в эти дни возмужание тех, кто был к ним причастен, происходило очень быстро.

В «ПРОГРАММЕ тренировочных опытов…», утвержденной Ю.Б. Харитоном и К.И. Щелкиным 13 января 1949 года пояснялось:

«Тренировочные опыты имеют целью детальную проверку и уточнение принятого порядка действий группы КБ-11 на Полигоне № 2 в условиях, максимально приближенных к действительным; уточнение состава экспериментаторов и генеральную тренировку как основного, так и запасного (по наиболее ответственным операциям) персонала…»

Тренировки проводились по полной программе реального испытания за исключением того, что в тренировочных «изделиях» отсутствовал, естественно, плутониевый шар, и для сохранения Башни подрыв собранного «изделия» (позднее сказали бы – «макета») производили в двух-трех километрах от Башни на специальной подставке высотой три с половиной метра.

Но во всем остальном сборочный цикл отрабатывался полностью. Вначале тренировочное «изделие» собирали, проводя работы и проверки во всех зданиях, закрепленных за КБ-11, окончательно проверяли его в «ДАФе», выкатывали на тележке, поднимали на Башню, и в него вставлялись «холостые свечи» (то есть – фалын-пробки вместо штатных электродетонаторов).

Затем «изделие» снимали с Башни, отвозили за несколько километров на место подрыва, оснащалось «боевыми свечами» и его подрывали с помощью автоматики и основной подрывной линии.

Ровно через семь месяцев после утверждения «Программы…» – 13 августа 1949 года, начался тренировочный опыт № 1, о чем в 19.00 была сделана первая запись дежурным диспетчером А.Я. Мальским в «Диспетчерском дневнике».

Чтение этого дневника – документа предельно краткого и сухого, где нет места ни домыслам, ни эмоциям, ни художественным описаниям, оказывается, тем не менее, занятием увлекательным. Официальный дневник читается как минироман с напряженной интригой, с выигрышными для читателя деталями, с эффектными названиями…

Позывные: «Зенит», «Орел», «Ястреб»… Коммутатор «Буря»… Операции «Вперед I», «Вперед II», «Вперед III» – так кодировались различные этапы сборки и вывоза к Башне РДС-1. Имена генералов, полковников, майоров, лейтенантов вперемешку с фамилиями участников из КБ-11…

Как и бывает на первых порах, все вначале шло не так, как надо. И в первое же дежурство, в 01 час 12 минут в ночь с 13 на 14 августа, Мальский записывает:

«Сообщил т. Жучихин по тел. № 170, что часовой у ДАФ не допускает вскрыть здание тов. Рыбина (А.В. Рыбин – сотрудник КБ-11. – С. К.).

Беспрерывные мои попытки разыскать полковника Смирнова до 1.55 ни к чему не привели.

В 2.03 принялся разыскивать т. Фишмана для вскрытия здания, после установлено было, что и т. Фишман не мог вскрыть здание, т. к. список на ДАФ не был послан в бюро пропусков…».

Начинаются поиски, звонки, и лишь в 3.25 появляется запись:

«Сообщил т. Фишман о начале работ по ДАФу и 1П».

На первый раз в тренировочном опыте № 1 проверяли лишь некоторые подключения, и уже в 6.45 был «включен автомат (автомат поля, запускающий аппаратуру подрыва и измерений. – С.К.)», а в 7.00 – как записано в диспетчерском дневнике – был «произведен «0»…»

Пока что, естественно, условно.

Вечером 16 августа 1949 года начался тренировочный опыт № 2, 19 августа – опыт № 3… Постепенно выявлялись недочеты и нарабатывались навыки, позволяющие действовать спокойно и слаженно уже в сам день испытаний.

22 августа в 7 часов 46 минут дежурный диспетчер Мальский включил автомат поля и затем каждую минуту оповещал по громкоговорящей сети, сколько осталось до момента «0» – последнего учебного.

А 27 августа в 2 часа ночи Курчатов утвердил подписанный Зерновым, Харитоном и Щелкиным «Оперативный план окончательной сборки и подрыва изделия». План был исполнен от руки в единственном экземпляре еще 21 августа Геннадием Александровичем Цырковым, будущим Героем Социалистического Труда и многолетним начальником «оружейного» главка Министерства среднего машиностроения СССР.

Начался окончательный и бесповоротный отсчет обратного времени. Ровно в 8.00 27 августа 1949 года к дежурству на командном пункте приступил дежурный диспетчер, москвич, выпускник МГУ, кандидат технических наук, бывший сотрудник Московского энергетического института, а на «Объекте» – старший научный сотрудник отдела № 25 Сергей Сергеевич Чугунов. По графику до Опыта оставалось 48 часов.

К этому времени на полигоне собрались уже все, участвующие в Опыте и ответственные за него. Щелкин и Алферов были тут уже почти две недели, Духов – как и предполагалось – прибыл значительно позже, но беды в том не было – все оперативные вопросы решались с Терлецким и Фишманом.

А сейчас на «Двойке» были и генерал Духов, и сам генерал Зернов с Харитоном и Зельдовичем, и Флеров.

Утром 27 августа группа Мальского приступила к сборке составного заряда взрывчатого вещества (ВВ). Заряд ВВ доставлялся на Полигон в разобранном виде и уже там собирался. Затем группа Алферова приступила к монтажу системы задействования электродетонаторов. А вечером Духов выехал из здания «ФАС» для приемки изделия от Алферова.

Харитон был уже в «ДАФе». Он особенно волновался – не просмотрели ли чего разработчики? Еще в поезде, во время следования на полигон, он, в очередной раз просматривая чертежи РДС-1, обратил внимание на маленькие незаштрихованные зоны, что означало наличие неких пустот. Пустоты имелись на торцах урановых винтов-заглушек, и когда Харитон спросил у Терлецкого – что это, тот невозмутимо ответил, что пустоты – обычные шлицы (прорези) под отвертку.

Харитон обмер… Как поведут себя эти зоны при обжатии плутониевого «поршня» обычным (химическим) ВВ сказать тогда было сложно, и Юлий Борисович боялся образования кумулятивных струй и искажения симметрии процесса обжатия. Поэтому он тут же дал с ближайшей станции срочную телеграмму в Москву с просьбой прислать на полигон сусальное золото для зачеканки шлицов после заворачивания винтов. Что и было сделано.

Увы, на этом «сборочные» волнения Юлия Борисовича и остальных не закончились. Главные из них были еще впереди.

День 27 августа кончался, и на ночь сделали перерыв. С утра 28-го начались проверки автоматики, а в здании «ДАФ» группа Духова приступила к окончательной сборке «поршня» – плутониевого заряда РДС-1… По графику сборка должна была начаться в 16.00, но запись о ее начале в диспетчерском дневнике приходится на 17.00. Что ж, в целом, как видим, график более-менее выдерживался.

ФИШМАН входил в состав строго ограниченной группы сотрудников КБ-11, которую возглавляли Харитон, Щелкин, Духов и Алферов. Руководители и члены этой комплексной группы из ученых, инженеров и рабочих проводили в «ДАФе» завершающие операции окончательной сборки, вывозили РДС-1 на свет божий, устанавливали на Башню и приводили в полную готовность к подрыву. В подчинении у Фишмана была и собственная группа слесарей завода № 1 КБ-11.

Утром 28-го августа в «ДАФе» побывало самое высокое руководство – Берия с заместителем министра внутренних дел СССР Кобуловым и секретарем Спецкомитета Махневым… «Над душой» у оружейников никто из них, впрочем, не стоял, но естественное чувство озабоченности, да и – надо полагать – простое человеческое любопытство привело Берию и его окружение в «ДАФ» хотя бы на некоторое время.

Работы шли без перерыва. Почему-то особенно нервничали Алферов и Комельков, и у Фишмана с Алферовым случился какой-то конфликт… Суть его уже навсегда останется тайной, но то, что Давида Абрамовича поддержал Щелкин, известно из записей самого Фишмана. А, зная характеры Алферова и Фишмана (да и Щелкина), легко можно догадаться, что объективно был прав именно Давид Абрамович.

Поводов для проявления «нервов», конечно, хватало. «Тонкая» сборка РДС-1 в «ДАФе» началась с окончательной сборки «поршня» с плутониевым ядром и нейтронным запалом. Эта внешне простая операция была записана за бригадой в составе Харитона, Духова, Терлецкого, Флерова и Давиденко и продолжалась – если взглянуть на циклограмму работ в «ДАФе» – четыре часа.

Немало…

Затем Флеров и его заместитель Дмитрий Петрович Ширшов провели замеры фона «поршня», и начался этап, обозначенный на циклограмме «Вставка поршня в центральную часть с параллельным контрольным измерением фона». Здесь работала бригада в составе Духова, Флерова, Ширшова, Терлецкого и Фишмана.

Перед установкой цилиндрического «поршня» в центральную часть (ЦЧ) РДС-1 – обнаружилась неприятная новость. На торце «поршня» при его изготовлении на заводе КБ-11 в полном соответствии с чертежом была сделана заходная фаска 1

х 45° – для удобства сборки. Такие фаски уже не один век являются стандартным элементом любой конструкции для подобных случаев. Естественно, после сборки в конструкции образовывался кольцевой зазор, который никогда и никого ни в одной отрасли техники до этого не беспокоил. Но ядерный заряд – дело особое. Он – и привычное любому конструктору «железо», но одновременно – и тонкая физическая система, где в миллионные доли секунды происходит ряд быстропротекающих и невозможных для других систем процессов. Здесь те мелочи, которые в обычной конструкции не имеют ни малейшего значения, могут повлиять (и даже – решающим образом) на всю работу и привести к отказу.

И такая важная «мелочь» выясняется в момент, когда до момента «О» остается менее 10 (десяти) часов!!! Было от чего прийти в волнение! Ведь кольцевой зазор – это как раз и есть та пустота, которая беспокоила Харитона даже в виде почти незаметных шлицов на винтах. А тут – целое воздушное кольцо в самом центре заряда!

Члены комиссии обратили на это внимание и создалась… Да понятно, что ситуация создалась, что называется – «аховая».

Описывая «историю с фаской» через сорок лет, Фишман отметил, что Курчатов воспринял новость чуть ли не как открытие. Однако такая реакция радости конструкторам из КБ-11 не прибавила. Ведь ответственность ложилась, прежде всего, на них, а точнее – она ложилась в данном случае на них полностью.

Особенно волновался Юлий Борисович. Как же он проглядел? И если уж эта фаска так нужна для нормальной сборки, то почему не оценили ее возможное влияние заранее, с отражением результатов анализа в соответствующей «бумаге»!? Харитон боялся, что кольцевая пустота на стыке урановых деталей может привести к опережению ударной волны, а это могло вызвать преждевременное задействование нейтронного запала (НЗ) и, как следствие, неполную цепную реакцию, то есть – неполный ядерный взрыв.

Это было бы катастрофой! Конечно, на отказ могли повлиять и многие другие факторы – не выявленные в силу самой новизны проблемы. Но один был бы налицо – коллективный промах разработчиков из КБ-11. Вроде бы— мелкий, но кто тут сказал бы что наверняка?

Встревожился не один Харитон – самое настоящее чувство вины испытывали Духов, Щелкин, Зельдович…

Вины Фишмана – с любой точки зрения – тут не было. Но ситуация задела его тоже, конечно, глубоко.

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ судьба Фишмана дает отличный повод задуматься над ролью и значением инженера-конструктора в ядерном зарядостроении и посмотреть на вопрос с разных сторон.

Вот тот же случай с фаской… Его можно рассматривать как один из первых наглядных примеров абсолютно специфической новизны вопросов конструирования ядерных зарядов. Ранее привычное здесь могло оказаться неприемлемым. Этот пример полезен и для верного понимания сути дела: работающий в содружестве с физиками и по их заданиям конструктор должен хорошо понимать совершенно особый характер разрабатываемой им конструкции, основные черты которой заданы не его видением задачи, а идеями и расчетами теоретиков.