Атомный конструктор №1

«Эти открытия впервые показали, что ожесточенная борьба за существование, которая ведется за обладание скудными остатками природной энергии, поддерживающей до сих пор жизнь людей, перестает быть единственным и неизбежным уделом человека. Теперь ничто не мешает нам думать, что наступит день, когда мы сможем обратить на наши нужды первичные источники энергии, которые сегодня природа столь ревниво сохраняет для будущего».

В 1919 году Резерфорду впервые удалось произвести и наблюдать первую искусственную ядерную реакцию, превратив азот в кислород. Джеймс Чедвик в 1932 году открыл новые частицы, названные им нейтронами, а Ирен Жолио-Кюри в 1937 году – процесс деления урана. Ган и Штрассман в Германии подтвердили результаты Ирен Кюри.

Лиза Мейтнер и Фриш дали истолкование этим опытам, 18 февраля 1939 года опубликовав в «Нейчур» статью «Распад урана под воздействием нейтронов: новый вид ядерной реакции». В том же 1939 году президент Рузвельт принимает первые «атомные» решения, итогом выполнения которых стали атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки.

А к середине 1945 года атомные работы полным ходом шли и в нашей стране.

ЧАЩЕ ВСЕГО у истории есть предыстория. И чем она богаче и убедительней, тем ярче и мощнее та деятельность, которая развернулась на ее основе. У истории советского Атомного проекта тоже была прочная отечественная научная основа.

Мария Склодовская-Кюри была избрана в Петербургскую академию наук в 1907 году – на 15 лет раньше, чем во Французскую академию, а специальная Радиевая комиссия Российской Академии наук была создана в 1910 году. Но подлинный расцвет русской физической науки пришелся на послереволюционный период. В 1922 году был образован Радиевый институт АН СССР во главе с академиком В.И. Вернадским, разворачивалась деятельность Физико-технического института академика А.Ф. Иоффе.

В двадцатые годы в европейские научные центры командируются молодые перспективные ученые – достаточно вспомнить будущих академиков Капицу и Харитона, которые работали у Резерфорда. А в тридцатые годы СССР уже имел первоклассную атомную физику. Москва, Ленинград и Харьков стали крупными физическими центрами.

При этом международное сотрудничество и обмен научной информацией в области ядерной физики были тогда совершенно свободными от какой-либо регламентации. Показательным примером является Кавендишская лаборатория Резерфорда в Кэмбридже, где проводили исследования ученые из разных стран. Степень доверительности была настолько высока, что по рекомендации Резерфорда директором новой физической лаборатории имени Монда в Кэмбридже англичане назначили советского физика Петра Леонидовича Капицу.

В сентябре 1936 года в Москве состоялась Вторая Всесоюзная конференция по ядерной физике и космическим лучам, в которой приняли участие такие выдающиеся физики ХХ-го века как Паули (Цюрих), Оже (Париж), Вильямс (Манчестер), Пайерлс (Кембридж). В 1937 году в Париже, в лаборатории Марии Склодовской-Кюри, работала советская исследовательница З.Н. Ершова – впоследствии начальник лаборатории в одном из атомных НИИ. Фредерик Жолио-Кюри сообщал Иоффе в 1938 году о том, что под действием нейтронов ядро урана распалось на два радиоактивных осколка.

31 декабря 1940 года «Известия» опубликовали статью со знаменательным названием: «Уран-235», где предсказывалось, что человечество скоро откроет новый источник энергии. И значение проблемы было уже осознано на весьма высоком уровне. В 1940-м году создается Урановая комиссия при Президиуме АН СССР. В докладной записке академика Владимира Ивановича Вернадского на имя Заместителя Председателя Совнаркома СССР Н.А. Булганина от 12 июля 1940 года говорилось:

«Работы по физике атомного ядра привели в самое последнее время к открытию деления атомов элемента урана под действием нейтронов, при котором освобождается огромное количество внутриатомной энергии».

В документе подчеркивалась возможность именно технического (а не военного) использования атомной энергии:

«Если вопрос о техническом использовании внутриатомной энергии будет решен в положительном смысле, то это должно в корне изменить всю прикладную энергетику».

Вырисовывались захватывающие перспективы…

Все перечеркнула война. Рядом с лабораториями Харьковского физико-технического института, где блистал когда-то Ландау, застыли немецкие танки. Однако интеллектуальный потенциал сохранился, и поэтому те отрывочные сведения об атомных разработках в Англии, Германии, Соединенных Штатах, которые приходили из-за рубежа по каналам разведки, было кому оценить. Вот почему уже в ходе войны в СССР начали возникать зародыши тех организационных и научных структур, на базе которых стало возможным быстрое разворачивание крупнейших послевоенных оружейных работ. Тогда же была создана курчатовская Лаборатория № 2 Академии наук СССР.

Да, конкретная научная база была заложена давно и прочно.

Конкретную же инженерную, конструкторскую базу надо было закладывать – никакого опыта «атомных» работ у первых инженеров Атомной Проблемы не было. Хотя нельзя сказать, что нужного опыта у них не было вообще. Он все же был – большой, ценный и как раз такой, который позволял решать любые проблемы и справляться с любыми трудностями. Это был опыт Победителей, опыт людей, вынесших напряжение четырех военных лет, людей, привыкших обдумывать не то, выполнима ли задача, а то, нельзя ли ее сделать быстрее, чем требуется.

ДЛЯ НАШЕЙ страны и отечественного Атомного проекта 1945 год стал особым. Значительно ускорились организационные работы по всем направлениям, начиная с создания промышленной базы для атомного оружия. Фактически речь шла о новых отраслях и подотраслях народного хозяйства, о совершенно новой организации науки и ее взаимоотношений с прикладными проблемами.

Резко была усилена координирующая роль лаборатории № 2 Курчатова. В рамках Атомного проекта возникали специальные правительственные организации. Постановлением Государственного комитета обороны от 20 августа 1945 г. создавался Специальный комитет с чрезвычайными полномочиями для решения любых проблем Уранового проекта.

В его первый состав вошли:

Л.П. Берия – председатель;

М.Г. Первухин – зам. председателя Совнаркома СССР;

Н.А. Вознесенский – председатель Госплана;

Г.М. Маленков – секретарь ЦК КПСС;

Б.Л. Ванников – нарком боеприпасов;

М.А. Махнев – секретарь Специального комитета;

П.Л. Капица – академик, директор Института физических проблем АН СССР;

И.В. Курчатов – начальник лаборатории № 2 АН СССР, научный руководитель проблемы.

Начали работу организованные при Специальном комитете Технический и Инженерно-технический советы (председатели – Б.Л. Ванников и М.Г. Первухин). Из США и Великобритании приходили первоклассные разведывательные данные, в том числе – от пацифиста и коммуниста Клауса Фукса.

Вскоре были выбраны промышленные площадки для строительства Плутониевого комбината и завода по получению обогащенного урана. Решение Атомной Проблемы становилось жизненно важным для мирного будущего страны. Данные разведки о работах в США позволили параллельно вести подготовку к вводу в действие первого исследовательского ядерного реактора Ф-1 и начать строительство на Урале промышленного реактора для наработки плутония.

30 августа 1945 года было образовано Первое главное управление при Совете Народных Комиссаров (ПГУ) для повседневного руководства организацией атомной промышленности, координации всех ведущихся в стране научно-технических и инженерных разработок. В подчинение ПГУ кроме лаборатории № 2 были переданы завод № 12 Наркомата боеприпасов в Электростали; проектный институт ГСПИ-11 в Ленинграде, машиностроительный завод № 48 в Москве; комбинат № 6 по добыче урановой руды в Таджикистане, а также один из институтов НКВД, который затем реорганизовали в Институт специальных металлов, НИИ-9 НКВД СССР.

1 декабря 1945 года принимается постановление о строительстве диффузионного завода около поселка Верх-Нейвинский на Северном Урале для получения обогащенного U-235.

В начале 1946 года Юлий Борисович Харитон и Павел Михайлович Зернов (тогда еще заместитель министра транспортного машиностроения) выбрали площадку под строительство филиала лаборатории № 2 – исследовательского комплекса для конструирования ядерного оружия около Арзамаса. В лесном поселке Сарова до революции существовал один из крупнейших мужских монастырей России – Саровская пустынь, знаменитая преподобным Серафимом Саровским. В целом же поселок был типично деревенским, но в бывшем монастыре размещался завод Наркомата боеприпасов № 550. Во время войны он производил снаряды для реактивных гвардейских минометов – «Катюш».

9 апреля 1946 года постановлением Совета Министров СССР было образовано КБ-11 с дислокацией в поселке Сарова Мордовской АССР. Начальником КБ-11 был назначен генерал Зернов, Главным конструктором – профессор Харитон. А летом 1949 года на полигоне под Семипалатинском состоялось первое испытание советской атомной бомбы – РДС-1, разработанной в Саровском КБ-11. Официальной расшифровкой аббревиатуры было «Реактивный двигатель специальный» (иногда неверно расшифровывают как «Реактивный двигатель Сталина»), но у разработчиков Бомбы была своя расшифровка – «Россия делает сама!».

Начальный этап атомной истории России завершился.

Но об этом мы еще поговорим…

ДАВИД Абрамович попал в «атомные» работы не сразу – в КБ-11 он прибыл в августе 1948 года. По одним данным, он был обязан новым назначением рекомендации Гречишникова, по другим – что вероятнее – сыграл свою роль тот факт, что с декабря 1947 года к атомным работам в Сарове была привлечена жена Фишмана, и он приехал к ней после соответствующего оформления. Одна версия с другой не конфликтует, и не исключено, что одна другую дополняет. В любом случае новый этап биографии Фишмана был оправдан, хотя вначале и возникало немало трудностей.

В своем деле – конструировании дизелей для мобильной техники, Фишман был уже «асом», опытным высококвалифицированным специалистом. Здесь же все приходилось начинать сначала. Впрочем, начинать с «нуля» надо было только лично Фишману, а так конструкторские работы по РДС-1 шли полным ходом. Тот же Гречишников работал в КБ-11 с мая 1947 года. И наличие на «Объекте» старого друга и коллеги, конечно же, облегчило Фишману вхождение в новую жизнь и в новую работу.

Судьбы Фишмана и Гречишникова были в чем-то очень не схожи, но во многом, напротив, – близки. Молодому слесарю Фишману из Харькова знания давались нелегко – не по причине малых способностей, а по непростым житейским обстоятельствам. Его же ровеснику Гречишникову (Владимир Федорович родился тоже в 1917 году), было проще. Родом из Уфы, из семьи лесничего, он имел существенно лучшие «стартовые» возможности.

Прошу читателя не путать лесничего с лесником. Лесниками были простые мужики, а начальствовал над ними человек со специальным лесным образованием – лесничий, руководивший лесничеством. На Урале, в местах заповедных и легендарных, лесничий был, конечно, фигурой влиятельной и входил в круг избранной местной интеллигенции. В доме было много книг, и их любили. Мать Володи закончила с отличием гимназию, а потом много преподавала. Поэтому и путь к высшему образованию у мальчика был запрограммирован, по сути, с младенчества всей той атмосферой, которая царила в семье родителей.

У Фишмана все было сложнее… Но Гречишников и Фишман были не просто ровесниками! Они были гражданами новой страны, формировавшей их как активных, деятельных участников ее преобразования. И поэтому с какого-то момента, когда они вышли на самостоятельную дорогу, они оказались в одном строю, что и неудивительно. Дорога-то была одна – к могучей и всесторонне развитой державе.

Владимир Гречишников окончил Московское Высшее техническое училище, защитил диплом на тему «16-цилиндровый авиационный двигатель». И, занимаясь в ЦИА-Ме дизелями, попал на Кировский завод, где уже трудился Фишман. Во время войны они вместе работали на Урале, и тогда Гречишников получил свой первый скромный орден – «Красную звезду», «Звездочку».

После войны их пути временно разошлись – Фишман вернулся в Ленинград, Гречишников остался на Урале и быстро рос, став заместителем Главного конструктора Уральского моторостроительного завода по опытным работам. Теперь вместо танковых дизелей завод готовил универсальный дизель, годный и для катеров, и для тракторов, и для экскаваторов. Но, так же как и Фишману, Гречишникову суждено было заняться иным.

В декабре 1946 года его имя последний раз появляется в открытой печати: областная газета «Уральский рабочий» публикует очерк «Они создают новый двигатель». А весной 1947 года тридцатилетний конструктор направляется по партийному набору на абсолютно засекреченный «Объект № 550» особой государственной важности, который в документах ограниченного ознакомления назывался также «Приволжская контора Главгорстроя СССР», «КБ № 11» или просто «КБ-11». Вначале Гречишников – старший инженер, затем – начальник группы.

С конца 1948 года он – еще и начальник Фишмана, попавшего под начало старого друга и товарища. К этому времени «изделие РДС-1» (как называли атомную бомбу) находилось уже в стадии завершения инженерной разработки. Предстояли первые полигонные испытания на Семипалатинском полигоне. Одним из нерешенных еще принципиальных вопросов оставалась окончательная сборка РДС-1, – то есть вопросы приведения заряда в состояние окончательной готовности к ядерному взрыву.

Именно на этом этапе в работу над нашим «первенцем» включился Давид Абрамович.

Глава 3

КБ № 11, изделие РДС-1 и здание «ДАФ»

К МОМЕНТУ появления в КБ-11 Фишмана там произошли важные изменения – как кадровые, так и структурные. Причем, даже сегодня во всем, что тогда произошло, историки Атомной проблемы до конца не разобрались, и, надо признаться, история первых полутора лет жизни КБ-11, старейшего и крупнейшего центра оружия, не во всем внятно объяснима именно в ее «конструкторской» части. Время с зимы 1947-го по лето 1948 года оказалось неоднозначным. Возможно, это объясняется коллизией, которую можно условно обозначить как «Турбинер – Духов». И на этом (и на кое-чем еще) надо остановиться подробнее…

Но вначале – о самом «конструкторском бюро» (кавычки тут вполне уместны) № 11. Как уже говорилось, оно было образовано Постановлением Правительства от 9 апреля 1946 года, подобрали, вроде бы, и место дислокации. Однако практическая деятельность началась не сразу, а с середины 1946 года, и вначале – на базе существующих организаций. Обоснованность же употребления выше кавычек видна уже из того, что свою работу новое «КБ» начало не с конструирования, а с исследований. В основном – в Москве и под Москвой.