Ленин. Дорисованный портрет

Ситуация была, конечно, драматической, тут было не до смеха, но я очень предполагаю, что, отвечая на вопросы жандармов, Ильич внутренне посмеивался. Во всяком случае, внутренней дрожи он явно не испытывал, хотя был собран и сосредоточен. Его линия поведения на следствии полностью укладывалась в русскую пословицу: «Я не я, и лошадь не моя, и я не извозчик!».

Точнее, то, что он – Владимир Ильич Ульянов, обвиняемый признавал, однако это было всё!

Вот фрагменты протокола допроса от 21 декабря 1895 года:

«Зовут меня Владимир Ильич Ульянов.

Не признаю себя виновным в принадлежности к партии социал-демократов или какой-либо партии. О существовании в настоящее время какой-либо противоправительственной партии мне ничего не известно. Противоправительственной агитацией среди рабочих не занимался. По поводу отобранных у меня по обыску и предъявляемых мне вещественных доказательств объясняю, что воззвание к рабочим и описание одной стачки на одной фабрике находились у меня случайно, взятые для прочтения у лица, имени которого не помню…

На заданный мне вопрос о знакомстве со студентом Запорожцем отвечаю, что вообще о знакомствах своих говорить не желаю, вследствие опасения компрометировать своим знакомством кого бы то ни было…

Когда я поехал за границу, я имел при себе чемодан, которого теперь у меня нет, и где я его оставил, не помню…» и т. д.

А вот фрагмент протокола допроса от 30 марта 1986 года:

«Зовут меня Владимир Ильич Ульянов.

В квартирах рабочих на Васильевском острове, за Невской и Нарвской заставами я не бывал. Относительно предъявленных мне рукописей: 1) листок, на котором написано „Рабочее Дело“ и по рубрикам указаны разные статьи; 2) рукопись о стачке ткачей в Иваново-Вознесенске; 3) стачка в мастерской механического изготовления обуви, – отобранных, по словам лиц, производящих допрос, у Анатолия Ванеева, – объясняю, что они писаны моей рукой…; фактических объяснений о рукописях под рубриками 1), 2) и 3) я представить не могу».

Безупречно!

Продумано каждое слово, как и на следующих двух допросах – 7-го и 27 мая 1896 года…

7 мая Ленин тонко пытается выяснить источник сведений жандармов о деятельности «Союза» и заявляет: «По поводу сделанного мне указания на имеющиеся против меня свидетельские показания – объясняю, что не могу дать объяснений по существу вследствие того, что мне не указаны показывающие против меня лица…».

27 мая эта линия опять выдержана: «Так как по поводу предъявленного мне на предыдущем допросе указания, что есть сведения о моих сношениях за границей с эмигрантом Плехановым, мне не сообщено, каковы эти сведения и какого рода могли быть эти сношения, то я считаю нужным объяснить, что эмигрант Плеханов проживает, как я слышал, вблизи Женевы, а я ни в Женеве, ни вблизи её не был и, следовательно, не мог иметь с ним сношений»…

Причём это ведь линия поведения после полугодичной отсидки в одиночке, которая укреплению нервов и выдержки не способствует.

Конечно, дом предварительного заключения – не шлиссельбургский каземат… Заключённого Ульянова навещали мать, специально приехавшая в Петербург, сёстры Анна и Мария, невеста – Надежда Крупская…

Конечно, Ленин имел возможность ежедневно работать – вещь в тюрьме великая! – в том числе над материалами будущего труда «Развитие капитализма в России».

Но тюрьма есть тюрьма.

Запорожец, например, к концу первого года заключения заболел сильным нервным расстройством, позднее обернувшимся душевной болезнью… Побаливал Ванеев – у него началась чахотка. Здесь, в стенах «предварилки», перерезал себе горло осколком стекла инженер Костромин. Мария Ветрова, арестованная по делу Лахтинской типографии народовольцев, в стенах Петропавловской крепости облила себя керосином, подожгла и сгорела[47 - Пролетарская революция. 1924. № 3. С. 111.].

Из такой же, как и у Ленина, одиночки его товарищ по «Союзу борьбы» Михаил Сильвин писал невесте:

«Трудно совладать с унынием, – всё те же стены, та же грязь, тот же шум, а тут ещё погода пошла под осень, дни стали короче, хмурое небо висит сырым, душным, неприветливым покровом, дождь однообразным звуком стучит по крыше и в окна, отдаваясь в моей душе невесёлой мыслью „я тебя доконаю, я тебя доконаю“…»[48 - Сильвин М. А. Ленин в период зарождения партии. Воспоминания. Л., 1958. С. 164.]

А ведь Ленин видел те же стены и хмурое небо, слышал тот же шум дождя. Тюрьма есть тюрьма…

Выручал строгий режим, обязательная гимнастика перед сном. Уже из сибирской ссылки – в письме к матери от 7 февраля 1898 года – Ленин делился тюремным опытом с младшим братом. Дмитрий Ильич, медик-пятикурсник, 7 ноября 1897 года был арестован по делу московского «Рабочего союза» и помещён вначале в одиночку Тверской полицейской части, затем – в «Бутырку» и, наконец, в одиночную камеру Таганской тюрьмы[49 - Трофимов Ж. А. Мария Александровна Ульянова. Документальное повествование. Ульяновск: Россы, 1996. С. 113.].

Мария Александровна написала сыну, что брат в тюрьме начал сдавать, и Ленин подробно инструктирует:

«Нехорошо это, что у него уже за 2 1/2 месяца одутловатость какая-то успела появиться. Во-первых, соблюдает ли он диету в тюрьме? Поди, нет. А там, по моему, это необходимо. Во-вторых, занимается ли гимнастикой? Тоже, вероятно, нет. Тоже необходимо. Я по крайней мере по своему опыту скажу, что с большим удовольствием и пользой занимался каждый день на сон грядущий гимнастикой. Разомнёшься, бывало так, что согреешься даже в самые сильные холода, когда камера выстыла вся, и спишь после этого куда лучше…»

Далее инструкция продолжается несколько забавно, и из неё видно, насколько не в обычае тогда для многих (не для Ленина) были привычные для наших дней гимнастические упражнения:

«Могу порекомендовать и довольно удобный гимнастический приём (хотя и смехотворный) – 50 земных поклонов. Я себе как раз такой урок назначал – и не смущался тем, что надзиратель, подсматривая в окошко, диву даётся, откуда это такая набожность в человеке, который ни разу не пожелал побывать в предварилкиной церкви!

Но только чтоб не меньше 50 подряд и чтобы не сгибая ног доставать рукой каждый раз об пол – так ему и написать…»

А в заключение советов следует ироничное:

«А то ведь эти врачи большей частью рассуждать только умеют о гигиене…»[50 - Ленин В. И. ПСС. Т. 55. С. 72.]

Пришлось Ленину и ещё раз давать советы подобного рода – уже младшей сестре Марии и зятю – Марку Елизарову, которые были арестованы в ночь на 1 марта 1901 года по делу Московской организации РСДРП.

НЕ ПОЗНАКОМИТЬ читателя с этими советами нельзя – они хорошо показывают подлинного Ленина, и остаётся лишь сожалеть, что при изучении истории КПСС в советских вузах студентов обязывали конспектировать ставших к тому времени историческим памятником «Друзей народа…», а не «тюремные» письма Ленина. Думаю, тогда Ильич представал бы перед потомками намного более интересной и живой фигурой, чем он представлялся и представляется многим.

Вот письмо в тюрьму Марии Ульяновой от 19 мая 1901 года. Ленин тогда уже жил в Мюнхене, занимаясь изданием первой русской социал-демократической газеты «Искра», и писал в Москву:

«…Как-то ты поживаешь? Надеюсь, наладила более правильные режим, который так важен в одиночке? Я Марку писал сейчас письмо и с необычайной подробностью расписывал ему, как бы лучше всего „режим“ установить: по части умственной работы особенно рекомендовал переводы и притом обратные, т. е. сначала с иностранного на русский письменно, а потом с русского перевода опять на иностранный. Я вынес из своего опыта, что это самый рациональный способ изучения языка. А по части физической усиленно рекомендовал ему, и повторяю то же тебе, гимнастику ежедневную и обтирания. В одиночке это прямо необходимо…»

И это не всё! Советы – в той ситуации жизненно необходимые советы человека, который сам пережил подобное, – продолжаются:

«Советую ещё распределить правильно занятия по имеющимся книгам так, чтобы разнообразить их: я очень хорошо помню, что перемена чтения или работы – с перевода на чтение, с письма на гимнастику, с серьёзного чтения на беллетристику – чрезвычайно много помогает… После обеда, вечерком для отдыха, я помню, regelm?ssig (нем. „регулярно“. – С. К.) брался за беллетристику и нигде не смаковал её так, как в тюрьме. А главное – не забывай ежедневной, обязательной гимнастики, заставляй себя проделать по нескольку десятков (без уступки!) всяких движений! Это очень важно…»

И лишь однажды в письме прорывается горькая тюремная «нота»… И она показывает, какой ценой, какими нервами давались Ленину те несомненные стойкость и бодрость духа и тела, которые он проявил в период заключения. Ленин признаётся сестре:

«Иногда ухудшение настроения – довольно-таки изменчивого (жирный курсив везде мой. – С. К.) в тюрьме – зависит просто от утомления однообразными впечатлениями или однообразной работой, и достаточно бывает переменить её, чтобы войти в норму и совладать с нервами…»[51 - Ленин В. И. ПСС. Т. 55. С. 208–209.]

Но в том же письме есть и ещё одно признание, хорошо показывающее подлинного Ленина и его духовное величие, естественно и без усилий с его стороны поднимающее его над средой. Ленин, советуя сестре, как лучше организовать свою жизнь в заключении, пишет:

«Надеюсь, что благодаря этому ты будешь хоть иногда забывать об обстановке, и время (которое обыкновенно в тюрьмах летит быстро, если нет особо неблагоприятных условий) будет проходить ещё незаметнее…»

Для кого-то время тянулось, а для Ленина, оказывается, летело!

Почему?

Да потому, что оно пролетало для него в постоянной работе ума и души, не забывающих и о сохранении крепости телесной.

Кто-то с молодости, как личность, угасает, ни разу не вспыхнув…

Кто-то – тлеет.

Ленин же всегда ровно горел. И это – не избитое образное сравнение, а точное определение повседневного состояния души Ленина в любых условиях.

ЗАДУМАЕМСЯ вот над чем…

Одновременно с Лениным в «доме скорби» на Шпалерной находились десятки «политических» – сверстников Ленина. И многие из них претендовали, тем более – по молодости, на роль вожаков, лидеров, «теоретиков»… Но кто из них мог похвалиться по выходе из заключения той горой бумаг, которую исписал в тюрьме Ленин, готовя и подпольные листовки (!), и статьи, и материалы для будущей научной работы?

Бумаг в ленинской одиночке было так много, что он с какого-то момента стал засовывать «крамольные» листики в пухлую стопу статистических выписок, резонно полагая, что жандармам при периодических обысках камеры будет лень всю эту стопу пересматривать. Сестра Ленина – Анна Ильинична, вспоминала, что и до тюрьмы, и после брат смеялся: «Нет такой хитрости, которой нельзя было бы перехитрить».

Одна из удачных хитростей пришла во взрослую жизнь из детской игры в «тайны». Ленину, как перенёсшему в прошлом воспаление лёгких (он и за границу-то ездил официально по поводу лечения и действительно лечился в санатории), выхлопотали молоко. И вот он стал – как в детстве, но уже не играя, – писать нелегальные тексты молоком между строк книг, получаемых с воли и возвращаемых обратно. Написанное проявлялось после нагревания на лампе. Наливались «чернила» в маленькие «чернильницы» из чёрного хлеба, которые можно было легко при необходимости проглотить. Позднее Ленин шутил, что как-то ему пришлось за день съесть шесть «чернильниц».