Заумник в Царьграде

Вскоре часть военных была переправлена на полуостров Галлиполи, на остров Лемнос и в другие лагеря, но прочие остались в Константинополе.

Зданевич оказался не только в умирающей столице умирающей Османской империи (через три года возникнет Турецкая республика со столицей в Анкаре), но и в не совсем турецком городе. Константинополь в тот момент официально состоял ещё из двух половинок, разделённых бухтой Золотой Рог – старого византийского, а затем мусульманского города, и основанного венецианцами и генуэзцами христианского поселения, превратившегося в деловую и коммерческую часть города, где разместились также европейские посольства. С конца 1918 года он (вместе с частями турецких территорий, прилегающих с обеих сторон к проливам) был оккупирован союзными державами, странами Антанты, установившими свою военную администрацию и поделившими его на зоны ответственности. После прихода в России к власти большевиков окрестности города, Принцевы острова в Мраморном море, застроенные европейцами районы Галата и Пера и даже мусульманская часть города постепенно заполнялись выходцами из разных регионов бывшей империи. Кроме того, в Константинополе появились армянские беженцы, и там всегда жило много греков, цыган и евреев. Американская писательница и журналистка Солита Солано, побывавшая в эти дни в Константинополе, составила о нём подробный очерк для журнала The National Geographic Magazine. Там она, в частности, пишет:

Нескончаемый поток разноязычных народов стремится через Золотой Рог: русские беженцы в пижамах, заправленных в брюки, ставшие слишком просторными; армянские и греческие торговцы и беженцы; британские, французские и итальянские сухопутные и морские офицеры; американские моряки; китайские, японские и персидские купцы; последние вышедшие из моды евнухи; дервиши в коричневых одеяниях и остроконечных колпаках; критяне в мешковатых штанах и вышитых жилетах; греческие священники в чёрных камилавках, с которых ниспадают шифоновые покрывала того же цвета; хамалы (носильщики) с целыми штабелями мебели на своих плечах; арабы в жёлтых бурнусах; искалеченные и больные бродяги; магометанские священнослужители в ярко-розовых или зелёных халатах; чернокожие солдаты в красных фесках и поясах; гиды евреи; американцы, сотрудники гуманитарных миссий; гвардейцы из Индии, в своих закрученных тюрбанах и алых накидках; случайная цыганка в шароварах; левантийские лавочники; албанские крестьяне в расшитых белых гетрах; гавайцы, филиппинцы, несколько барабанщиков из «захолустья к западу от Чикаго» – все они целый день перемещаются туда-сюда[58 - См.: Solano S. Constantinople today // The National Geographic Magazine. Vol. XLI: 6 (June 1922). P. 651. Пер. с англ. В. Садовского.].

Посадка военнослужащих Русской армии на британские суда. Крым, ноябрь 1920

Высадка русских военнослужащих на острове Лемнос. Январь—март 1921

Настроения, которые, по всей вероятности, испытывали многие российские беженцы, прибывавшие в константинопольскую бухту, можно было бы охарактеризовать строками из воспоминаний бывшего киевского студента:

Увидел сказочный Царьград. Византия, Олег, его «щит на вратах», православие, крестовые походы, Палеолог, 1453 год, турки, младотурки, Кемаль-паша… Перед глазами раскинулся Золотой Рог. Глаза ищут Святую Софию[59 - См.: Белое дело: Избранные произведения: В 16 кн. Кн. 13: Константинополь—Галлиполи / Сост., науч. ред. и комм. С.В. Карпенко. М.: РГГУ, 2003. С. 468–469.].

А эти слова в декабре 1920 года записал в своём дневнике бежавший из Одессы политик и публицист Василий Шульгин:

В летописях 1920 год будет отмечен как год мирного завоевания Константинополя русскими.

Твой щит на вратах Цареграда…

Щит этот во образе бесчисленных русских вывесок, плакатов, афиш, объявлений… Эти щиты – эмблема мирного завоевания – проникли во все переулки этого чудовищного хаоса, именуемого столицей Турции, и удивительно к нему подошли[60 - См.: Шульгин В. Константинополь (из дневника 18/31 декабря) // Утургаури С. Белые русские на Босфоре. С. 323. В письме 1919 г. бывшего военнослужащего А.А. Гвоздинского, бежавшего из Одессы, можно прочитать: «И пусть турки уходят в <нрзб. 1 сл.>, откуда они пришли. Царь-Град, рано или поздно, будет всё-таки нашим», см.: Письма А.А. Гвоздинского Е.Л. Миллер (1918–1921) / Публ., вступ. ст. и коммент. О.Р. Демидовой // Минувшее: Исторический альманах. 18. М.; СПб.: Atheneum; Феникс, 1995. С. 441.].

Константинополь. Цыганский район Сулукуле

За византийскими стенами города. Нач. XX в.

Британский военный контингент на построении в Галате. Январь 1919

Много находилось тех, кто переселился в Константинополь ещё раньше, в 1919 году, потом с «деникинской» эмиграцией весны 1920 года, другая же часть беженцев прибывала и после, в том числе из республик советского Закавказья (небольшая русская колония обосновалась там ещё до революции 1917 года[61 - В начале XX в. Константинополь облюбовала русская социал-демократическая эмиграция. В турецких революционных событиях 1908–1909 гг. и в создании Османской социалистической партии участвовала супружеская пара – дочь ссыльного польского революционера Мария Скаковская (Скоковская) и социалист и анархист Джелал-эд-Дин Коркмасов. Они организовали пансион для русских политэмигрантов и создали интернациональную социал-демократическую группу, в которой недолгое время участвовал известный профессиональный революционер С.А. Тер-Петросян (Камо). В 1913 г. они выпустили русский путеводитель по городу, переизданный в 1919 г., см.: Путеводитель по Константинополю и его окрестностям / Сост. Д. Коркмас и М. Скаковская. 2-е изд., иллюстр. Константинополь: Л. Бабок и Сыновья, 1919. В 1921 г. Скаковская была завербована в советскую военную разведку, и с 1922 г. работала в резидентуре Разведывательного управления штаба РККА во Франции, а с 1924 г. – в Польше. Коркмасов после революции 1917 г. возглавлял высшие должности в советском Дагестане, в марте 1921 г. вместе с Г.В. Чичериным подписал Договор о дружбе и братстве с кемалистским правительством Турции. В 1920-е гг. выполнял также дипломатические и разведывательные поручения.]). Среди этих разных групп были и близкие друзья Зданевича – поэты Борис Поплавский и Игорь Терентьев.

Поплавский, поэт и художник, в Париже называвший себя учеником Зданевича, переезжал туда дважды – в первый раз он эвакуировался с отцом из Ялты весной 1919 года, а вторично – в 1920-м, после Новороссийска, Екатеринодара и Ростова-на-Дону. Известно, что они поселились на находившемся в зоне ответственности англичан острове Принкипо (тур. Буюкада), самом большом из Принцевых островов, куда в конце двадцатых поместят высланного из СССР Льва Троцкого; потом они жили в константинопольском квартале Бешикташ. Поплавский написал там цикл сонетов «Константинополь», а также стихотворения «Пера» и «Бишик-Таш»[62 - Эти стихи, кроме последнего, опубликованы в кн.: Поплавский Б. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. Стихотворения / Сост., вступ. ст., коммент. Е. Менегальдо. М.: Книжница; Русский путь; Согласие, 2009. С. 425, 427–433.]. Уже в мае 1921 года Борис и Юлиан Поплавские отправились в Париж. До сих пор точно не установлено, познакомились ли Зданевич и Борис Поплавский в Париже или ещё в Константинополе. В «константинопольской» части дневника Поплавского имя И. Зданевича не встречается, оно появляется лишь на его «парижских» страницах, относящихся, очевидно, к весне 1922 года[63 - См.: Поплавский Б. Собрание сочинений в 3 т. Т. 3. Статьи. Дневники. Письма / Сост., коммент., подг. текста А.Н. Богословского, Е. Ме негальдо. М.: Книжница; Русский путь; Согласие, 2009. С. 153–179 (опубл. с купюрами).].

На соседнем с Принкипо острове Халки (тур. Хейбелиада), находившемся под контролем французской военной администрации, в 1921 году жила семья (родители и две сестры) Терентьева. По всей видимости, в Константинополе или в одном из лагерей беженцев неподалёку находился и его младший брат Владимир, служивший во врангелевской армии и эвакуировавшийся из Крыма. Сам поэт, намеревавшийся перебраться в Париж, прибыл в Константинополь из советской Грузии вместе с Кириллом Зданевичем[64 - Это был уже по меньшей мере третий приезд Кирилла в Константинополь. Через него он ехал в Париж в октябре 1920 г. и так же возвращался в Тифлис в марте 1921 г., см.: Из архива Ильи Зданевича. С. 127. Из поездки с Терентьевым он вернулся в Грузию в марте 1922 г.] в декабре 1921 года, то есть уже после отъезда Ильи во Францию. Встретившись с родными, он прожил там около восьми месяцев и, не имея достаточных средств для жизни и для переезда в Европу с женой и маленькой дочерью, ожидавшими его в Грузии, вернулся обратно[65 - О жизни там И. Терентьева и его семьи см.: Следственное дело Игоря Терентьева / Публ. С.В. Кудрявцева; вступ. ст. и примеч. Н.А. Богомолова и С.В. Кудрявцева // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 18. М.; СПб.: Atheneum; Феникс, 1995. С. 544, 556–562 и др.; Терентьев И. Мои похороны. С. 28–32, 35–40; Терентьев И.Г. Письмо к И.М. Зданевичу от 8 августа 1922 г. // Терентьев И. Собрание сочинений / Сост., подг. текста, биогр. справка, вступ. статьи и коммент. М. Марцадури и Т. Никольской. Bologna: S. Francesco, 1988. С. 396.]. Однако, по его словам, в Константинополе он организовал отделение «41°», куда привлёк своего брата и литератора Юрия Терапиано[66 - См.: Терентьев И.Г. Письмо к И.М. Зданевичу от 8 августа 1922 г. С. 396.]. Именно пребывание в Константинополе послужило основанием для предъявленных Терентьеву в 1930-е годы обвинений в контрреволюционной и шпионской деятельности, стоивших ему вначале нескольких лет заключения в лагере, а потом и жизни.

Примерно в то же время в Константинополе ожидали французской визы художники-авангардисты Сергей (Серж) Поляков, Павел Челищев, Лазарь Воловик, Андрей Ланской и Алексей Грищенко. Известно, что там также одно время жил художник и поэт-эгофутурист Лев Зак (Хрисанф). Вполне может быть, что эти строки Шульгин в 1921 году написал о ком-то из них:

За «сумасшедшим углом» русский продаёт акварели… Как много оказалось среди русских хорошо рисующих… Но почти все с выкрутасами – «ищут новых путей»…[67 - См.: Шульгин В.В. 1921 год / Предисл. Е.А. Осмининой // Континент. № 114. 2002. С. 289.]

Вид с о. Принкипо на о. Халки. 1890-е

С некоторыми из этих художников Ильязд будет встречаться и сотрудничать в Париже. Воловик и Ланской стали членами группы «Через», сформированной в 1923 году Ильяздом, Виктором Бартом и Сергеем Ромовым. Тогда же Воловик сделал куклы персонажей для представления заумной драмы Ильязда «асЁл напракАт», репродукция одной из его живописных работ помещена в последнем номере художественно-литературной хроники С. Ромова «Удар» (август 1923), – журнала, вёрстку которого делал Ильязд.

В том же году, что и Зданевич, в городе обосновались философ-мистик Георгий Гурджиев, открывший рядом с площадью Тюнель, в районе Пера, Институт гармонического развития человека, и его ученик Пётр Успенский, который вскоре расстался с учителем и переехал на Принкипо. Посещение сеанса Гурджиева в Константинополе подробно описано в мемуарах Шульгина[68 - См.: Шульгин В.В. 1921 год // Континент. № 117. 2003. С. 200–210.].

Членом гурджиевского института, открытого незадолго до этого в Тифлисе, был Кирилл Зданевич, сделавший в 1919 году портрет философа. В апреле 1921 года Кирилл написал брату письмо, где спрашивал о Гурджиеве[69 - См.: Из архива Ильи Зданевича. С. 126, 128.]. Им также интересовался Терентьев – в газете «41°», выпущенной в Тифлисе в июле 1919 года, опубликована статья поэта «Вечер Жанны Матинион и Гюрджиева» с позитивной оценкой его метода, а три года спустя поэт спрашивал у Зданевича о судьбе философа в письме в Париж[70 - См.: Терентьев И. Собрание сочинений. С. 397. Терентьев также писал о философе в 1919 г. в письме к М.М. Карповичу, см.: Теренть ев И. Мои похороны. С. 23.]. В архиве Ильязда хранится конверт от чьего-то письма, отправленного Гурджиеву в декабре 1920 года из Франции на адрес его института в Константинополе, на котором карандашом сделана приписка, что это письмо «для Ильи Зданевича». Там же находятся и два письма 1924 года от П. Успенского, который, очевидно, познакомился с Ильяздом в Константинополе и встречался с ним во время своих приездов в Париж[71 - Сообщено мне Р. Гейро.].

Конверт от письма в институт Гурджиева с пометой «для Ильи Зданевича». 15 декабря 1920

Солита Солано, которая, кстати, в 1930-е годы стала секретарём Гурджиева, в своём очерке для The National Geographic Magazine написала о константинопольских русских и поместила некоторые их фотографии. Вот небольшой отрывок из её текста: