Не смотри в глаза пророку

История сумасшедшего художника тоже была ему не слишком интересна. Таких персонажей в любом большом городе – пруд пруди, а тех, кто в них верит, и того больше. Копаний же в досужих вымыслах ему хватало по роду своей работы.

А вот повидаться с полезными знакомыми он считал своей прямой обязанностью. Все-таки в немалой степени он был зависим от тех, кто составляет столичный свет, а пренебрегать светом опасно. Без натяжки подобное посещение можно было считать служебным долгом. И хоть Егор относился к людям свободной профессии, он никогда не путал свободу с освобожденностью. Быть изумляюще дерзким он позволял себе только в своих романах, в жизни же придерживался благоразумной золотой середины.

Вся площадка перед зданием была забита машинами. «Линкольны», «Ягуары», «Майбахи», «Бентли» и прочий благородный автометалл сбились бок к боку, как стадо гигантских тропических жуков. Чуть поодаль лежал белым ящером «Кадиллак» Великой Певицы.

Егор почувствовал знакомое покалывание в скулах. Эдакий знак готовности к душевной улыбчивости, к взаимному приятию и восхищению. Надо же, сама Великая Певица здесь! Значит, все общество в сборе. Хорошо, что он не поленился и приехал. Хорошо также, что кто-то додумался прислать ему открытку. Он так и не выяснил у курьера, кто был этот добрый самаритянин, но мысленно воспел ему осанну.

По сторонам, маскируясь чугунной оградой, прятались в неброских машинах фотографы. Кое-кто навел было объектив на Егора, но он уже вскочил в двери вестибюля. Относясь к фотокорреспондентам в общем добродушно, он не любил без нужды подставляться под их объективы.

– Ваше приглашение, – сразу за дверью протянул руку бдительный охранник.

Егор достал из кармана открытку.

– Пожалуйста.

Казалось, вестибюль был набит гиппопотамами в черных костюмах. Кое-кого из этих гиппопотамов Егор знал в лицо и дружески кивнул одному, другому.

Второй привратник обманчиво-сонным взглядом прошелся по его фигуре. На его узком лбу косо, как след от топора, бугрилась одинокая складка.

Третий охранник сверился со списком гостей. Он не спешил, понимая, что внимание если не всего мира, то всего привилегированного мирка, им охраняемого, сосредоточено на нем. Он сверил фамилию трижды и только после этого поднял глаза на Егора.

– Руки, – сказал он.

Егор вскинул обе руки в стороны, демонстративно бренча выхваченной из кармана связкой ключей.

Его неспешно проверили жезлом металлоискателя.

– Проходите, – сказал наконец первый охранник и отвел руку.

«Точно шлагбаум убрал», – машинально подумал Егор.

Он сбросил пальто на руки гардеробщика и по спиральной лестнице взбежал на второй этаж. Здесь прошел сквозь еще один заслон охраны и попал наконец туда, куда так жаждал попасть, узрев внизу белый «Кадиллак» Великой Певицы.

Выставка представляла собой широкий длинный зал, разделенный коленчатыми перегородками на три части. В средней, самой широкой, фланировала от картины к картине публика, сплошь, как опытным взглядом оценил Егор, составленная из медийные лиц. Звучала приятная музыка, бесшумно скользили официанты с подносами, предлагали на выбор шампанское, коньяк или виски. Туалеты на дамах были сногшибательные: то там, то здесь вспыхивали россыпи бриллиантов.

Егор на секунду зажмурился, собираясь окунуться в этот поток, но тут на него налетела телевизионная звезда Дина Паприкаки. Не давая себе труда поздороваться, только как-то неопределенно мотнув изящной головкой, она по великосветской моде начала разговор так, будто никогда его не заканчивала.

– Представляешь, Егор, а меня просто замучил мой твиттер, – играя живыми черными глазами, затараторила она, подхватывая его под руку. – Я чувствую себя просто какой-то рабыней. Я все пишу, пишу, чуть не каждые пять минут, как я приняла душ, позавтракала, поехала на съемки, на шопинг, на вернисаж, и думаю, никто этого не читает, а они читают и так активно реагируют, что мне просто неловко. И требуют подробностей, и обсуждают мою жизнь, как будто им мало журналов и тиви, и я не знаю, как мне быть, я просто замучена этим твиттером, это какая-то новая форма зависимости, от которой я не представляю, как избавиться. Ты ведешь твиттер?

Егор, ошеломленный этой лавиной информации, покачал головой:

– Нет.

– И напрасно. Очень помогает пиариться без больших финансовых вливаний. Ты только попробуй и очень скоро оценишь все преимущества этого способа. Все Штаты и вся Европа сидят в твиттерах, а там люди зря тратить время не привыкли.

На стенах через большие промежутки висели небольшого формата картины в скромных рамах. Увидев одну из них, Егор, удивленный, потянулся к ней.

– А, – тут же сменила тему Дина, – ты еще не видел этой мазни? Я думала, здесь что-то стоящее, что-то вроде Дали или Кандинского. Столько было разговоров, мне все уши прожужжали: Стасов, Стасов, новый гений… Я и правда думала – гений. А здесь какой-то соцпримитив, или как там оно называлось…

На картине были изображены фигурки детей, над ними что-то вроде леса, а в нижнем углу угадывались очертания церкви. Тона какие-то кирпично-розовые и грязно-зеленые. На первый взгляд, малевал школьник, не подозревающий, что существует композиция и колорит. Но тут – Егор сразу почувствовал – было подлинное. У него тихонько защемило внутри. В ухо трещала Дина, а он не мог оторвать глаз от странной картины.

– Ну как? – сделав над собой усилие, услышал он. – Я же тебе говорила, мазня. Я и то лучше нарисую. Да что я, мой племянник, такой талантливый мальчик, десять лет, а уже рисует, как Гойя. Знаешь «Капричос» Гойи? Так мой племянник копирует их один к одному. А здесь? Да это даже не картина, это неизвестно что!

Егор увидел стоящего неподалеку художника Тараса Нифонтова, который, улыбаясь, кивал ему и взглядом подзывал к себе.

– Диночка, извини, дорогая, – он ласково снял с руки цепкую руку, – я должен поговорить с Тарасом.

– А, – гибко извернулась она, – понимаю. Но ты все-таки подумай о твиттере. Вот увидишь, потом будешь меня благодарить.

– Обязательно подумаю, – пообещал Егор, сделав прощальный жест кончиками пальцев.

Дина одарила его улыбкой и тут же отпорхнула к следующим «ушам».

Егор подошел к Тарасу, поцеловался с ним в обе щеки, на французский манер.

Нифонтов с благородно седеющими локонами в бородке и в спортивном черном свитере выглядел, как показалось Егору, несколько растерянным.

– Как тебе этот Стасов? – спросил Егор.

Картина, возле которой они стояли, изображала дерево, на ветвях которого сидели необычные, неузнаваемые, но откуда-то знакомые – из детства ли, из снов ли – фигурки. Тот же грубый рисунок, та же уродливая палитра, но казалось, что фигурки ведут между собой разговор, что они живы и вот-вот начнут переходить с ветки на ветку и что ты запросто, без напряжения членов, по одному лишь движению души сможешь к ним в любую секунду присоединиться. Или уже присоединился.

Тарас, прищурив красивые восточные глаза, легонько вздохнул, с трудом отрываясь от картины. Его взгляд, преисполненный мудрости и снисходительности самого известного художника России, выразил сожаление.

– Безусловно, это не лишено дарования, – певуче и негромко заговорил он.

Сзади на минуту пристроились две высоченные, ослепительно красивые девицы. Одна из них была восходящей звездой молодежного ситкома, вторая начала успешную карьеру супермодели. Обе блистали нарядами и явно не знали, где им стоять и как держаться. Егор, сам когда-то новичок, сочувственно им кивнул, но продолжал внимательно слушать Тараса.

– Чувствуется, что у художника есть что сказать, и он пытается это сказать не столько посредством рисунка и краски, сколько посредством общего замысла, – продолжал живописец, изящно жестикулируя и чуть-чуть встряхивая волосами. Обе красотки восторженно дышали ему в затылок. – Но ведь одним замыслом никого не удивишь. Здесь нет школы, нет системы, нет прилежания в конце концов. Если бы он изучал работы старых мастеров Европы, он бы понял, в чем заключается его ошибка. Возможно, он сумел бы справиться со своей небрежностью и сделать более сильные в живописном плане вещи.

– Говорят, его картины влияли на судьбы людей, – улыбаясь, как улыбаются, когда говорят о заведомой чепухе, заметил Егор.

– Все картины так или иначе влияют на судьбы людей, – вздохнул Нифонтов. – Для того и существует искусство и, в частности, живопись.

Он еще раз взглянул на картину – и снова с трудом отвел глаза.

– Увы, о серьезном искусстве здесь говорить не приходится. Хотя, конечно, этот Стасов имеет определенный талант. Он, по крайней мере, искренен, а искренность в нашем деле дорогого стоит. И он философ, хотя и несколько наивный. Да, кстати, Егор…

Тарас взял чуткой рукой Егора под локоть и отвел на два шага в сторону. Красавицы, оставшись одни, неловко помялись у непонятной картины и, стуча каблуками, двинулись дальше, поддерживая друг друга, как две жерди в шалаше.

– Когда ты будешь у меня? – спросил Тарас, так и не глянув им вслед. – Помнится, ты обещал еще два месяца назад.

– Но, Тарас, – виновато улыбнулся Егор, – совсем нет времени. Закопался в писанине, издатель мечет молнии, ни минуты свободной. Сюда вот еле вырвался. А у тебя сеансы, когда мне их высиживать?

– Три сеанса, – сказал Тарас. – Три сеанса по часу. И портрет будет готов.

– Три? – спросил обреченно Егор.

– Три. Обещаю.