Где наша не пропадала

Я и потом таких фруктов частенько встречал, им почему-то казалось, что они имеют право экзамены людям устраивать…

Как выиграл, я не понял. Наверное, слишком сильно хотелось. Не проиграть боялся, не высадки из вагона, а именно выиграть хотел. Да и дурная наследственность должна была помочь. Не мог же внук знаменитого шулера опростоволоситься в такой ответственный момент. Доигрывали уже после остановки, так что на прощальные слезы времени не было. Да и желания. Сашка даже не доиграл, как только понял, что с его картами не победить, бросил их и, ни слова не говоря, вышел.

Когда поезд тронулся, я все-таки не удержался, выглянул из тамбура посмотреть, как он там, но ничего не увидел.

Дождь.

Темнота.

Жуть.

Верите или нет, но стоило заглянуть в эту природную прорву, и, кроме сочувствия, никаких других чувств к недавнему врагу не осталось. Честное слово. Выпустил пары, и все… Возвратился в вагон, и… представляете, кого увидел. Кирюху!

Сидит на лавочке мокрый, как воробей, и смеется. Я кое-как проморгался и спрашиваю, откуда он свалился.

– С крыши, – говорит, и начинает рассказывать, не терпится ему: – Гена-то наш только при девчонках герой. А как один остался, сразу сгорбился. У меня камешек с собой был, я кинул, он как подпрыгнет, и – за поездом вдогонку. Тогда я по-совиному как ухну, он аж присел. Нет, ты бы видел, как он на карачках ползал, должно быть, камень для обороны искал. А Сашка, так тот сразу дрючком вооружился…

– А зачем, – спрашиваю, – на крышу-то полез, спал бы сейчас в теплой постельке и цветные сны смотрел.

– На крыше-то интереснее, – говорит, – и вас проконтролировать хотелось…

Представляете, для того чтобы проследить за нами, проторчал всю дорогу на крыше… Тем, кому не доводилось залезать в поезде выше верхней полки, я поясняю, что там, наверху, даже в солнечную погоду довольно-таки свежо. Ну хоть бы в кабину к машинисту попросился. Нет, ему потребовался самый лучший наблюдательный пункт, чтобы ничто не мешало удовольствию.

Там же, в вагоне, он придумал и новые правила игры, усовершенствованные. Принцип остался прежний, но стартовать надо было с конечной остановки – кто первый проиграл, тому самая длительная прогулка – все по справедливости. Просто, как в прямой пропорции, – и никакого контроля не требуется.

Но на вторую игру он так никого и не подбил.

Кстати, после школы Кирюша поступил на юридический. Ох, не завидую жуликам, которым достанется такой следователь. Но представьте себе другой расклад – вы не виноваты, а он сидит в кресле прокурора…

История с коровой

Вот говорят, что всякий кулик свое болото хвалит. Да ерунда это – не всякий. Здесь возраст надо уточнить. Старый кулик, может, и хвалит, а молодому на своем болоте скучновато. Ему бы куда-нибудь подальше улететь, пусть на такое же болото, но обязательно – не свое. А если по радио каждый день про таежную речку Бирюсу песенки поют да про гидростанции на Ангаре с Енисеем сказки рассказывают – никакого терпежа нет, до того эта гидра заманчива. Не говоря уже про геологические россказни, от них вообще голова кругом идет. Вот, думаешь, у кого житуха: тайга, медведи, рыбалка – сплошные приключения – скорее бы школу закончить и… держись, геолог, крепись, геолог, ты солнцу и ветру брат.

А геологи взяли да сами нагрянули.

Представляете, к нам на болото живые геологи! Потом выяснилось, что они, если уж не преувеличивать, всего-навсего – геодезисты.

Но таких тонкостей поселковый народец не разглядел. Зато выходку разглядели. В первый же вечер начальник их Спартак Иванович заявился в бильярдную и такие дуплеты клепал, такие «штаны» резал на две лузы – закачаешься… и ничего не скажешь. А чего говорить, когда птицу по полету видно? Сделает удар и встанет, скрестив руки на груди, – слегка под мухой, бородища, как у Фиделя, и лысина обветренная до блеска, да еще и в черных очках – геолог, самый что ни на есть.

А на другой день Ванька-крапивник прибегает и говорит, что приезжие геологи набирают подсобных рабочих, ни паспорта, ни метрики не требуют – приходи и зарабатывай, только надо понравиться мастеру.

Если честно, мне очень хотелось понравиться Спартаку Ивановичу.

Но опоздал. Тот уже выбрал себе трех человек и десятерых забраковал. А к нам вышел пухленький мужичонка в сатиновых шароварах, мордашка розовенькая и улыбка до ушей – таких геологов возле поселковой пивной пруд пруди, особенно после бани – и розовенькие, и с улыбочками. Сел на лавочку, поправил прическу, расческу продул. Мы ждем, у каждого грудь колесом, кто-то на цыпочки привстает, а он ни с того ни с сего:

– Отгадайте загадку – чтоб меня употребить, полижите сзади.

Мы варежки разинули, понять ничего не можем – пришли работать, а нам загадку загадывают. Да и загадка-то с душком – полижите сзади – издевается, что ли? На всякий случай смыкаем ряды. Даже не перемигиваясь. Сжимаемся в единый кулак.

А улыбка – хоть завязочки пришей. Щурится на суровые наши рожи. Видит, что ответить не можем, но не торопится, дозреть дает. А потом говорит:

– Слабовата молодежь в области соображаловки. Хотел по пятому разряду принять, да не тянете пока на пятый, – и вторую загадку загадывает. – Когда цыган лошадь покупает, какая она бывает?

Это я знал, но Крапивник меня опередил:

– Мокрая! – кричит и на центр выскакивает, чтобы с кем другим не перепутали, а нас там, романтиков, человек семь было.

Геолог похвалил шустряка, рядом с собой усадил, а Ванька, не рассусоливая, о разряде напоминает, кует, пока горячо. Но геолог его быстро охладил. Так, мол, и так, загадка дешевенькая, всего лишь на третий разряд по теории, а за практику разряд в процессе работы определится.

Следующая загадка была моей. Он договорить не успел, а я уже ответ выдал на гора. И правильно сделал, потому что третьего в бригаду отбирали не по смекалке, а по росту. Мишку Игнатьева взяли, он уже тогда под сто восемьдесят вымахал.

А ответ на первую загадку так и не сказал. Велел у родителей поспрашивать. У меня, конечно, фора появилась – моего-то батю такими штучками в угол не загонишь. На другой день приношу готовый ответ и, не хуже Крапивника, на повышение разряда намекаю. А он мне:

– Приводи батю, для толкового человека и седьмого не жалко.

И вся любовь.

А вы, кстати, как насчет первой загадки?

Молчите… Стыдно, мужички. Пора бы седину и лысины оправдывать… Марка. Обыкновенная почтовая марка. Полизали сзади и приклеили.

Геолога Пашей звали. Он этих задачек и покупок прорву знал. С ним год потолкаться – и в любой университет через самый страшный конкурс без блата прорвешься.

Вот, например: как разделить поровну три картошины на пятерых?

Опять молчите? Я понимаю – делить обиднее, чем умножать, но все намного проще. Надо сварить пюре, а потом – ложками.

Вот к какому спецу попали. Между загадками, конечно, и трудиться приходилось – как же без этого. Бегать с рейкой по кочкам или рулетку таскать – дело нетрудное, баловство, можно сказать; просеки в ивняке прорубать – немного поскучнее, гибкое дерево тупым топором не свалишь, но пока приспосабливаешься, пока о бруске мечтаешь, просека понемногу и вытягивается, к тому же малина рядом. Другое дело – шурфы бить. Это примерно то же самое, что картошку в армии чистить, а может, еще и нуднее.

Сейчас точно не помню, на какую глубину зарывались, но фитильного Мишку Игнатьева скрывало. Работенка – не приведи господь. А самый первый шурф я, наверно, и на том свете вспоминать буду.

Приводит нас Паша на опушку лесочка: один шурф рядом с кустиками, а два других по краям овсяного поля. На опушке, рядом с болотом, комарье гудит, лягушки хрюкают – оставаться никому неохота.

Бросили жребий. Выпало, ясное дело, – мне. Паша вырубил мерку из ольховой валежины, чтобы я глубже положенного не зарылся и… до встречи после победы. Ушли. Оставили одного на съедение комарам.

Копать землю дело нехитрое. А я вроде говорил, что у меня уже в детстве от нехитрой работы голова болела. Казалось бы, наоборот быть должно, да у нас, Петуховых, все не по-людски. С дровами такая же петрушка. Колоть – с удовольствием, а пилить – голова кружится. Может, потому, что мысли от бездействия беситься начинают? К врачу бы надо сходить, посоветоваться, да боязно – засадят в дурдом, а потом доказывай, что ты небуйный.

Ну вот: голова, значит, кружится, комары на спине позавтракали и уже к обеду готовятся, солнышко накал набирает… а ямка еле-еле прибывает, а убывает и того медленнее. Петухов – не Кротов, это и без Дарвина известно.

Поначалу измерять смысла не было, а когда по собственную макушку углубился, дай, думаю, проверю. Выбрался из ямы, а в ней на этот случай ступеньки были, Паша перед уходом подсказал, чтобы сам себе ловушку не выкопал. Выбираюсь, значит, а мерки нет. Пропала ольховина. Куда девалась – понять не могу. Сижу соображаю, заодно и сачкую, разумеется. Голова сразу кружиться перестала. Спрятать мерку некому… А коли так, значит, надо искать. Осмотрелся – вижу, конец из земли торчит, выбрасывал грунт из шурфа и засыпал. Пришлось разгребываться, сам себе работы прибавил. Лучше бы ее совсем потерять, но совесть не позволила.

Откопал.

Смерил.

Расстроился.

Чуть ли не до земной оси прорыл, а мерка все равно на целый метр из шурфа выглядывает. Есть от чего затосковать. Слышали песенку: «Последний бой, он трудный самый»? Так же и последний метр. Чем глубже в яму, тем земля тяжелее. И давление выше, и притяжение сильнее. Ты ее вверх, а она обратно сыплется. Лопату бросил – полторы назад свалилось. Одна радость на глубине – солнце не такое въедливое. Покидал, таким образом, полчаса. Опустил мерку и совсем заскучал. Опасался взять лишка, а отрыл на три вершка. Нет, честное слово, обидно: работал, работал и никаких сдвигов. Может, мерка виновата. Взять бы ее, подлую, да укоротить. Зачем французской королеве голову отрубили – сделали бы это с моей меркой – куда полезнее и без крови. Подумал так, и на душе веселее стало. А потом вроде уже и не думал, как-то само собой получилось – взял ольховину и оттяпал кусок с тонкого конца.