Васька Котов

– Без минуты два.

– Ты помнишь ту ночь, тот дурман полыни на пустыре? Помнишь?

* * *

По заведённой кем-то традиции, оба потока с технического факультета отправлялись в городской стройотряд после второго курса перед третьим. Памятник тому человеку следует поставить. Двадцать лет, парни и девушки, в студенческих общежитиях, на разных этажах – и всё лето! Золотой ты наш неизвестный всем человек. От всей души спасибо.

Перед этим прошли переформирования групп. После второго курса и по результатам сессии разрешалось выбрать специализацию. Василий с двумя своими согруппниками перешёл в группу теоретической физики – один другого умнее. Что потом было? Проще сказать, чего не было: не было зависти друг к другу, не было желания подставить ножку. А была общая радость, что они избранные. На отдельно взятом факультете была дружба. Эта избранность аукнулась всем – читальные залы до закрытия, буфеты с оставшимся горошком без сосисок. И через десять лет просыпался Василий от того, что на экзамен надо спешить, а он не готов. Но это всё будет потом, а сейчас начиналось лето.

* * *

Ваську – вероятно, из-за простоты имени, – приставили к граблям. Приезжал самосвал, скидывал чернозём, и будущие доктора и кандидаты бодренько лопатами раскидывали по облагораживаемому пустырю землю. Васька был в этом деле самым главным – вальцовщиком. Им-то что? Накидали – и дела нет. А вот теперь Василий выравнивал это всё так, что ровненько-ровненько, грабельками, да так… ну, словно паштет на хлебушек. Это искусство, а не лопатой махать. Не каждому дано. А ещё он рассказывал музыку. Это любили все его друзья, намахавшись лопатами. Василий знал всю «Пиковую даму», все партии, и, изменяя голос, воспроизводил сцену за сценой, не выпуская грабли из рук. Правильно сделали, что грабли доверили.

* * *

Надю определили, как почти всех девчонок, в штукатурщицы: мастерок, валик, стремянки, ведро, раствор, клей, побелка… Скольким домочадцам этот опыт аукнулся потом не только благом?

* * *

Они встретились вечером, после работы, когда им выдавали в институте заработанные рубли в дополнение к стипендиям. Надя специально пришла во всём рабочем: некрасивая, в робе с пятнами извести и с косынкой на голове. Парни отступились, а у Васи сердце сжалось. Она получила деньги, расписалась и, не поднимая глаз, направилась к выходу. Он знал, что она приметила его среди других. Именно поэтому и глаза не поднимала, боясь встретиться.

Парни стояли в стороне и оживлённо разговаривали. Их голоса пропали для Василия. Он видел перед собой одиночество. Ещё два шага, и она выйдет из зала. А он, он останется здесь травить анекдоты и смеяться над глупостями?

– Ты распишись за меня. – Василий бросил это тому, кто стоял за ним, даже не запомнив, кому.

* * *

Они шли рядом мимо того пустыря, который так искусно разграблял Василий. Он и не вспомнил об этом, и хвастаться не стал, что и семена туда разбросал с напутствием, как Господь Бог: «Во благо всем живущим».

Надя теперь стеснялась своего вида, своей косынки, а особенно этой робы с пятнами белил.

Они никуда не спешили, а когда подошли к общежитию, где ночевала Надя, то часы на её руке показывали почти два ночи. У него тогда часов не было, как не было и потом, до конца его счастливых дней. Он всегда был счастливым, всегда без часов, и всегда знал своё время.

* * *

Они остановились во дворе перед общежитием. Цикады (или кто там поёт по ночам в Москве на пустырях?) заливались так, что хотелось упасть в эти высокие травы и слушать их до рассвета. Он опять боялся прикоснуться к ней. Она стояла к нему спиной.

– Обними меня.

– Я боюсь.

– Ты просто обними и помолчи.

А он и так промолчал полдороги до этого пустыря.

Она запрокинула голову на его левое плечо. Он вдыхал запах её волос, чувствовал перед губами её губы, её дыхание. И этот запах полыни. Голова кружилась, чтобы не потерять равновесие. Он боялся этого. Василий перевёл взгляд на звёзды, на эту чёрную бесконечность с рисунками звёзд… Персей, Капелла, Вега, Лебедь… нависший над всеми Дракон.